Кенни умер тихо.

Примерно через полчаса после визита Алекса, не приходя в сознание, не привлекая внимания, просто в какой-то момент сменил полумёртвое состояние на мёртвое. Наверное, если бы мог, он бы отвернулся к стене, чтобы совсем никого не беспокоить, но поскольку контролировать тело было не в его силах, он так и остался неподвижно лежать на спине - мальчишка с обиженным изгибом губ и волосами, ставшими из золотистых серыми.

Он таким оставался для Бэндит ещё где-то пару десятков секунд после того, как его сердце перестало биться, и колкий писк аппарата обратился в сплошной протяжный скулёж. В ставшем привычным больничном однообразии этот новый звук не сразу привлёк внимание, а когда всё-таки достиг слуха, Бэндит не смогла действовать быстро. Ещё несколько секунд ушло на то, чтобы отложить в сторону комикс, оглядеться в задумчивости, слабо спросить:

- Кенни, ты чего?

Прекрасно понимая, что он ей не ответит, всё же не могла не обратиться к нему. Не могла не узнать из первоисточника, действительно он собрался умереть прямо сейчас или ей просто мерещится этот символ остановки сердца.

Кенни имел право хранить молчание. Лишь экран слева от него демонстрировал длинную линию вместо прежних неровных волн.

Смерть была очевидной. Бэндит уже приняла её в самом дальнем углу сознания, но закричала. Потому что должна была закричать. Выскочила в коридор, голос отдавал в визг.

Он умирал. Вернее, умер уже довольно давно. Перестал дышать, потерял всю кровь, отказался возвращаться в сознание. Что от него осталось?

Только сердце, под влиянием множества стимуляторов продолжавшее биться. Биться, даря торчку Мэтту, нытику Тони и тупой потаскухе ей надежду на невозможное. Сердце было нитью, телефонным проводом, позволявшим каждый вечер шутить идиотские шутки, будто ничего не случилось, будто Кенни всё слышит и вот-вот ответит на очередную подколку в адрес его безнадёжно заинтубированного тела, будто он разозлится или обрадуется.

Смерть была очевидной. Но не окончательной. Бэндит успела вычитать, что через 5-6 минут после остановки сердца ещё можно вернуть человека к жизни. Только вот почему реанимировать можно до получаса, она так и не поняла.

Кенни реанимировали уже около двух минут. Бэндит слышала нечто похожее на удары, стоя в коридоре у приоткрытой двери. Врачи били Кенни током в грудь, постоянно увеличивая напряжение. Почему-то от мысли, что, возможно, сердце Кенни, уставшее и обескровленное, хочет просто навсегда уснуть, а его насильно заставляют содрогаться, было больнее, чем от факта, что Кенни умер или скоро умрёт.

- Ты сдаёшься, - сказал Мэтт ровным голосом.

В руках он держал большую шуршащую пачку чипсов. От его футболки, волос, шеи пахло невыветренным табаком. Уходил покурить, пожрать и позвонить Дэвиду. Пришёл, а Кенни почти не стало. Пришёл - и застыл с каменно-холодным выражением.

- Он умирает? Сердце перестало биться? Мне внизу мисс Лорейн сказала.

Пачка чипсов шуршала всё громче и всё назойливее. Мэтт хватал её то одной рукой, то другой, сжимал, мял, встряхивал, как музыкальный инструмент, а потом вдруг раскрыл - и запахло картошкой с луком.

Кенни реанимировали уже около пяти минут, никто не выходил из его палаты.

- Умирает он? - спросил снова Мэтт, наблюдая, как Бэндит безмолвно плачет. - Что ты думаешь об этом? Его сердце остановилось?

- Да, - кивнула она, облизнув солёные от слёз губы.

Она видела собственными глазами, как его сердце оборвало последнюю нить, не выдержав веса всех тех, кто на нём повис.

- Ты идиотка, - сказал Мэтт всё так же ровно. Своими ледяными глазами он смотрел не на неё, а в шумный просвет приоткрытой двери. - Это же шутка. Он проверяет нас.

- Кто проверяет?

Мэтт усмехнулся так, будто не было в мире ничего более неоспоримого.

- Разумеется, Кенни. Прикалывается. Думает, как скоро мы его похороним. Ты вот - уже. А я не проиграю.

Затем он вынул огромную жёлтую чипсину из

Читать далее...

why can't they let me be?
why don't i know who i am?
i force this hate into my heart, cause it's my only friend.

i know, you're just pretending death,
there's no window for mistakes.
i know, you see right through me, there's
no promise left to break.

Пиши строчками, по кусочкам.
Ногтями наращенными выковыривай из себя нервные клетки.
Пиши, чтобы жить, чтобы снова подняться из пепла.
Выбирай тему, взывай к Небесам или к себе.
Пазлы топчи до кровавой кашицы или собери их, любовно сметая пыль.
Напиши о ненависти, о страхе и о надежде.
Напиши о принцессе, музыкантах или чужой стране.
Пусть будет трудно дышать. Пусть весь путь твой будет таким же трудным.
Я ведь не верю, что это ушло. Никто не верит.
Эй, потомок, ты читаешь это сейчас и знаешь, что все в порядке, не так ли?

Сигареты подороже,
Ногти чёрные из стали.
На моей премилой роже
След от затяжной печали.

Расскажи мне, как всё пропало.
Разлилось, раскололось
Упало.
Да, я знаю: меня не стало
Ещё в самом начале пути.

Расскажи мне, как всё исчезло,
Оказавшись вдруг бесполезным.

Раз потеряна вера в вечность,
Значит, выхода
Не найти.

(С)

я не знаю, зачем дожила до весны
и не знаю, зачем я не сдохла весной.
мне не страшно проснуться в начале войны.
мне не страшно столкнуться с самим сатаной.

почему-то от мысли "кому-то больней"
не проходит желанье не чувствовать пульс.
все симптомы агонии тонут в вине.

все проблемы решаются.
с помощью пуль.

(С)(с)(с)(С)

Кенни застыл в дверях незнакомой квартиры. Из единственной тёмной комнаты доносился затхлый запах алкоголя, грязной одежды и музыкальных инструментов. Кенни так показалось. Он считал, что за эту неделю успел неплохо выучить, как пахнут струны гитары, как её гриф, а как головка. Потому и не мог ошибиться. Пахло гитарой. И, наверное, не одной.
Мэтт включил свет в коридоре, а затем уже в комнате. Эта яркость неприятно резанула по глазам, привыкшим к мраку. Кенни зажмурился, голова пошла кругом, он прижался к стене, силясь не упасть.
- Эй, чувак, - с безразличным беспокойством окликнул Мэтт, - ты чего? Всё в порядке?
- В порядке, - он кивнул, отбросив с лица мокрые волосы, - Душно тут у вас.
Было не просто душно - казалось, воздух исчез из этой мелкой квартирки на окраине Лос-Анджелеса. Исчезло всё, оставив вместо себя лишь тонкий дух гитар и сиплый голос Мэтта. Кенни не мог сказать, что ему было этого мало. Кенни всё нравилось. Он вдохнул полной грудью, оглушённый стуком собственного сердца, и сменил страдальческую улыбку на улыбку почётного гостя.
- Вот, здесь ты будешь спать. Проходи.
Мэтт взмахнул рукой, пропуская его вперёд.
- Здесь - это где? - уточнил Кении, - Тут как бы две кровати.
- И ни одна не твоя! - засмеялся Мэтт в полном восторге, - Мы же тебе говорили: места мало. Третьей кровати нет и не может быть. Ставить некуда. Потому спать ты будешь на матрасе. Весьма понтовом матрасе, кстати. Сейчас я его найду...
В этот момент на пороге появился запыхавшийся Тони. Выругался своим тонким голоском, отёр со лба пот и втащил-таки три тучных сумки.
- Ну вот. Всё, - захлопнул дверь, - Могли бы и помочь, говноеды.
- Я и так слишком много для тебя сделал, - заявил ему Мэтт, оскалившись.
- Ты меня, наверное, с кем-то путаешь, рожа шакалья.
Тони выглядел уставшим, но предельно живым. Глаза его отливали игривым блеском, и взгляд бегал по квартире, точно ища чего-то.
- Где кокс? - спросил он, наконец, и нервно вцепился в футболку, - Ты его видел? Где?!
- Откуда я знаю, где? - отозвался Мэтт, ни капли не разделяя беспокойства, - Я что, обязан искать твои...
- Малыш, малыш, где ты? - Тони не слушал, он отчаянно метнулся в кухню, - Господи, господи, куда он мог пропасть? Мэтт, ты сука!
Мэтт оскалился ещё зловещее и обратился к Кенни со снисходительной усмешкой:
- Ну что ты будешь делать? Больной человек. Зависимый. Ни дня не может прожить без своего...
- Я нашёл!
Тони появился в комнате в то же мгновение. На руках он держал кота, белого до ряби в глазах и, по виду, до предела недовольного.
Кенни почувствовал, как голова закружилась с новой силой от этого бреда. Мэтт до сих пор не открыл окно, и дышать было так трудно, будто кто-то размером с Картмана сидел на груди.
- Вы назвали кота Коксом, потому что?.. - пробормотал он, едва слыша себя, а ответ погряз где-то во тьме.

- Да пускай лежит, что ему будет-то?
- А если он помрёт, дебил? Человеку плохо, а тебе будто в кайф.
- Помрёт, и тем лучше. Я уже дохрена жалею, что мы припёрли его сюда. Всё ты вечно... 
Кенни открыл глаза, сидя на полу. Тело было мягче ваты, зато в голове прояснилось. От недовольного Мэтта даже на расстоянии веяло табаком.
- Я вечно?! Ты сам предложил ему пожить с нами! - взвился Тони, - Втроём легче платить за кварти-иру! Что, не твои слова?
- Окно откройте, - произнёс Кенни тихим стоном, но эти двое даже взгляда к нему не обратили.
- Мои слова, - согласился Мэтт, - Но я это говорил, когда видел его пьяным и ёбнутым. Тогда он понравился мне больше.
- Это ты был пьяным и ёбнутым! - Тони в рваной женской футболке встряхнул волосами, - Ты всегда пьяный и ёбнутый, так в чём проблема?
- Да с вами действительно сдохнешь, - проговорил Кенни так же тихо, но теперь недовольно.
- Проблема в том, что мне вообще плевать, сколько платить за квартиру, ведь я не грёбаный нищеброд. Я о тебе думал.
- Обо мне?! - голос Тони взлетел до такой высоты, какую, казалось, не способен взять голос взрослого парня, - Думая обо мне ты притащил сюда какого-то чела? С каких пор ты вообще о ком-то думаешь? Тебе же срать на всех, тебе все - грязь!
Кенни выкрикнул:
- Заткнитесь!
У него звенело в ушах и перед глазами снова всё пошло чёрно-розовыми кляксами. Никакой обиды на их слова не было. Была лишь колючая горечь в груди, были тонкие иглы в зоне души: "Не нужен. Никому ты здесь нахрен не нужен".
Тем временем повисла тишина, и два недоуменных взгляда скользнули по нему.
- Ты чего вопишь? - спросил Мэтт грубо и с таким высокомерным пренебрежением, будто обращался к воющей собаке.
Кенни ощущал под ладонью пыльный липкий пол, а вот лица безнадёжно расплывались. Он попытался было

Читать далее...

Выпьешь море - видишь сразу небо в звездах и алмазах.

Куда мне деться со своей безответственностью, слабоволием и трусостью? Может, найти работу и оказаться посланной подальше через неделю?
Может быть, бросить всё и начать новый The Future's Unknown?
Нет, вторых чудес не бывает. Или же для них ещё слишком рано.
Мне говорят, надо подыскать практику уже сейчас. Я киваю, сотрясаясь от ужаса, и возвращаюсь к просмотру новой серии "Ходячих Мертвецов".
Как оно, Боже, должно сочетаться?
Сигареты дорожают. Никто не спит в темном канадском парке. Зато мысли клюют стервятники еще как.
Раньше мечтаталось о полных глубоких низах, но теперь я боюсь. Это хорошо. Я не хочу скатываться. Я хочу жить. Существовать. Как-то. Я же просто человек. О, что мне делать?
От меня ничего не осталось.
Возьми мой плеер и найди там хорошую песню. Обо мне. О всех нас. О жизни, которая у меня есть.
Все в моей власти. Человек с двумя руками и ногами, с неповрежденным заурядным разумом. Я смогу выжить. Если Ты поведешь меня. Все лучше, чем было когда-то. Я не придавлена больше стенами. А, может, в те времена просто краски слишком сгущались?
Как протянуть руки к небу? И кому улыбнуться, чтобы почувствовать в том свой смысл?
Я точно верю, что будет еще такой момент, когда можно будет сидеть в макдаке под открытым небом и маяться от странного приступа паники, косясь на чужой мопед.
Я знаю, что вещи не делают меня лучше. Но все же захотела прилепить пластинки на свои ногти. Мне стыдно.
За свою неопрятность, нелюдимость и озлобленность к самым близким.
Как мне не плакать? Перестать бы ныть и стать ко всем доброй.
Забыть бы о воплях в голове и начать делать домашнее задание. Чтобы потом расстраиваться от того, что вопли прекратились.
Все смолкло. Все заиграло вновь.
Трясутся руки. Что же из меня выйдет?
Я не собираюсь убиваться из-за того, что запорола БК, но мне хотелось бы узнать, как же так получилось.
Приступы. Приступы. Вдохновение, утешь меня.
Обмороженный длинноволосый Кенни в розовом платье, утешь меня.
Около месяца назад я оправила тебе юбку и оторвала пару килограм наросшей грязи, как кору с дерева.
Кто-нибудь, найди меня. Или не ищи, если не время.
Я знаю, что не время. Но что мне делать?
Как не стоять в стороне? Как быть осмысленной, не прячась каждый вечер за чужими концертами? Как не видеть его разврат и страдания?
Весна, ударь меня с размаху в грудь новыми надеждами и верой в самое идеальное.
Лишите меня лени. Я слишком слаба, чтобы бороться один на один с этим хаосом.
Найдите мне наставника такого же далекого, как Silent, чьи фики я не хочу перечитывать.
Найдите мне подопечного, как JR, чтобы я была ему старшим братом и строгим щитом.
Найдите...меня среди моих старых путанных записей.
Кенни порой вспоминает войну, а я - Кенни.
___
Читай бегло на английском, ходи в театры. Сделай что-нибудь неожиданно сумасшедшее. Будь доброй. Подари свою новую кровь, например.
Становись старше, что в этом такого? Пиши письма. И прольется на тебя Благодать...
Не указывай мне! Из этого мало что когда-либо выходило.
Я всего лишь мальчик и хочу показать свой шрам.
Я хочу попросить прощения.
Найдите меня. Не находите меня в таком состоянии.
Все будет хорошо. Все уже хорошо.
Все выберутся. Все борются.
Я буду тем, кем Небо хочет меня видеть. Я знаю, Ты рядом. Ты лишь только меня одну не бросай.

На самом деле жарко становится ещё до выхода на сцену. Невыносимая духота давит на грудь уже на пределе коридора, заставляя оттягивать заведомо мокрую футболку и выдыхать холодный воздух на кожу, пока крики собравшихся в зале мешаются со сдавленными отголосками настраиваемых инструментов. Это лопотание со всех сторон, бывающее иногда даже не англоязычным, к нему совершенно точно не относится. А если и относится, он это отрицает.
- ...Ке...нН...н...Ии... - именно так, даже чуть более волнисто и ломко. Слово приплывает издалека и там же, вдали, растворяется тотчас, огибая его и никак не затрагивая.
Однако тело, обладая бесконтрольной властью над разумом, само поворачивается к источнику звука и заставляет встретиться с вязкой тиной глаз Самми. Она смотрит на него, приоткрыв рот, возможно, говорит что-то. Только ему нужно повторить несколько раз, только после четвёртого он услышит.
- ...вСё-о... в по-О-ряд...кЕ...?.. - её пальцы впиваются в локоть.
Сжав зубы так сильно, что слышно, как под черепом трескаются нити, он с отвращением стряхивает руку-насекомое и тягостно выдыхает - таков утвердительный ответ. Поправляет волосы в сороковой, сорок первый, сорок девятый раз, не понимая, почему даже после этого нечто светло-тёмное продолжает скрывать глаза. Не понимает, что его волосы не настолько длинные, чтобы спадать на глаза.
В данной деятельности очень важны цифры: одна минута, четыре повтора, сорок одинаковых движений. Он считает как может. Он считает-считает. До удушья у горла, до цунами в мыслях, до малиновых пятен перед глазами.
Страх трясёт неподвластное тело от одного лишь предположения, что сегодня было недостаточно. Одна лишь эта дрожь даёт понять, что сегодня возможен перебор. И это успокаивает. Он много раз думал и пришёл к выводу, что упасть перед ними без сознания не столь страшно, как прийти в чёртово сознание перед ними.
Требовательность зала нарастает в одном ритме с их молчанием.
Straight! To! Hea!ven!
Это ни с чем не перепутаешь. Это ноль.
Он считает - раз. Беловолосый, бледнокожий, чистой воды альбинос Нейт с чёрным-чёрным кольцом в губе делает шаг и растворяется, распадается на осколки. Сто процентов вероятности, что в том мире, куда забрасывает телепорт, он непременно вильнёт задницей или взмахнёт рукой, вызывая у возбуждённых детишек приступ радости. Он любит, когда его любят.
Считает - два. Пивное пузико Лекса, его щетина и горящие щёки - рассасываются, раздрабливаются, попав в лопасти вертолёта. Лекс всегда выглядел лет на сорок в свои двадцать четыре, пока не оказался мясом в зубах тех, кто у сцены. У мяса нет возраста, есть только срок годности.
Три. Он давится внезапной тошнотой - звучно - притягивает очередной внимательно-страдальческий взгляд Самми. Она открывает рот, речь медленная и непереводимая. Болото в её глазах тянет в себя, укачивает. Зал ожидает, а она беспокоится. Глупая.
Три. Он уклоняется от её прикосновения, как от удара, равновесие не держится, тело валится вбок. Три - она помогает сползти по стене, крепко держит за плечи, ей плевать на протесты, твердит:
- Вдохни глубже. Не закрывай глаза. Кенни, Кенни, ты совсем не знаешь меры.
Уникально. Она не говорит: "Ты полное ничтожество", не говорит: "Ты срываешь концерт". Не кричит истерично, не топает ногами, её слёзы не летят ему на руки. Ценно.
Кто-то другой вёл себя таким образом. Кто-то дерзкий. В непроглядной черноте её глаз тонули зрачки, и казалось, будто сам дьявол смотрит из недр человеческого тела. Потому любовь к ней всегда мешалась со страхом.
У Самми другие глаза - грязно-зелёные, не опасные. Когда она вытягивает руку, вишнёво-розовый локоток забавно сморщивается. Странно. Он раньше никогда не замечал, что локти Самми цвета её же сосков. На губах песчинки соли, улыбка блаженно растягивается. Видя её пред собой на коленях, он думает: характер Самми - под стать её соскам. Только прикусив, ощущаешь, что твёрдость податлива.
Три, мать твою! Она давно должна была исчезнуть, но вместо этого: коленями - в обхват его бёдер, подушечки пальцев обводят скулы, бегут по шее. Прохладно-теплые губки раскрыты. Его коже необходимо впитать их влагу, но близость недоступна. На лице - улыбка, под пышной юбочкой - гладкие трусики. Зал кричит, воет, стонет. 
Три... - тихо шепчет в голове остаточная неловкость. Дыхание у Самми сладкое, её ладошка натирает джинсы, пробуждая оглушённые рефлексы, её попка имитирует движения, вызывая такой жар, что холодеют руки. Он не чувствует пальцев, он считает - три, он выгибается и хрипит, когда плоть начинает вызывать боль, упираясь в жёсткую ткань. Когда хочется ещё, он шепчет - три. Почему-то думая, что это спасёт его.
На лице Самми - нежность. Она приподнимается и хватает член резким движением. Не будь джинсы такими плотными, он бы рыкнул от боли. Крепко сжатая рука прохаживается

Читать далее...

Куртка оранжевая все глаза изувечила.

У Лоры короткие ногти, но она все равно царапается. Кенни дышит сквозь зубы, Кенни набирает темп, пресс болит, как когда-то от упражнений. В комнате светит угрюмая лампа. Честное слово, он бы лучше врубил здесь прожектор, чем терпел белоснежность этой хреновины. Лора кричит и звонко вздыхает. Лора никогда не целует его в губы, и он не видит ее странного загара, только чувствует неровность кожи на талии.
Лора вечно неубедительна в своей страсти. Кенни уверен: она ни капли не возбуждена, а если что-то ее и заводит, то уж точно не его настойчивые движения. Лора кайфует лишь от собственных мыслей.
Ногти впиваются в левый бок, прокатываются вниз к бедрам. Кенни шипит. Ему чтобы кончить нужно видеть не Лору.
Допустим, чужие глаза, чёрные, как вся безысходность на свете. Вот они смотрят недобро и все же ласково. И её непослушные дреды промелькнули перед лицом. Чёрт, он ведь никогда не любил дреды, а ей простил бы и лысую голову.
Лора стонет и больно сжимает кожу. Лора сверху, и он держит ее за талию, не пытаясь коснуться груди. Если сделать это - ударит током. Грудь у Лоры большая, но не пышная, смотрит сосками вниз, точно пристыженная.
У_нее грудь другая - круглая, маленькая, упругая. Он сжимает бедро Лоры, представляя, что под пальцами грудь девчонки лет шестнадцати.
Он ненавидит быть снизу. Лора повизгивает. Сладко до привкуса ликера во рту.
Он выдыхает, закрывает глаза, белоснежная кожа, стертые о струны пальчики, тихий рык непослушного голоса. Бэндит сверху, и его все устраивает. Ее прикушенная губка, изогнутое тельце. Он внутри, горячо, тесно, узко...
- Кенни, ну давай же! Давай! - кричит Лора в накрывающем экстазе, точно болельщица на футбольном поле.
Ее волосы прокатываются мимолётной щекоткой по груди. Он набирает темп до окончательно невыносимой боли в мышцах. Бэндит сдавленно стонет и срывается на всхлип, как она умеет. Бэндит ловит ртом воздух, ее черные глаза влажно блестят. Бэндит требует, чтобы он продолжал.
Ногти Лоры впиваются в живот, ладонь жестко сжимает кожу. У него останутся синяки. Лора его ненавидит, а Бэндит делает это из-за боли и непривычности новой позы.
Лора требует:
- Кенни!
Он безвольно держит ее тело. Он внутри своей Бэндит. Горячо так, что хочется вскрикнуть. Ее тонкий всхлип - отчаянное сочное "Да!" Лоры.
Он прижимает ее к себе. Кладет бесцветную голову Лоры на грудь. И кажется, будто она - кислотная.

На глазах почему-то слёзы. Лора целует его в подбородок и улыбается с игривым удовольствием.
- Ты плачешь, когда кончаешь? Не замечала.
- Не плачу, - он сжимает зубы, отворачивается, обжигая глаза о свет лампы.
- Ты сегодня совсем плох, - сочувственно шепчет Лора, согревая щекой его плечо, - Таким несчастным выглядел. Она была не хороша?
- Хороша. Просто испугана. С фантазией как-то плохо сегодня.
Он приподнимается на кровати. Горло болит, и в носу защипало от этой горечи. Зажигалка вздыхает рыжим чирком. Сигарета попалась чертовски невкусная, а все равно хочется докурить, вгрызться зубами, изничтожить до самого фильтра, как всегда хочется самого мерзкого и щемящего. Он раньше думал, так не бывает. Чтобы разом - предательски неверно.
Дым сгущается в воздухе. Лора отмахивается и подушечками пальцев щекочет кожу.
Он смотрит на следы ее хватки: на боку засыхают полоски крови, на животе расцветает синяк.
- Почему ты никогда не царапаешь спину? - спрашивает высасывая последнюю гадость из окурка, - Даже когда ты снизу.
- А будучи сверху ее особо и не расцарапаешь, - смеется Лора.
В свете приторной лампы ее лицо взрослое и уставшее.
- Я вообще-то спросил, - раздраженно бормочет он, зная, что она скажет дальше.
Повернет к себе его лицо, надует притворно губки: "Ты злишься как ребенок".
- Мне просто слишком нравится твоя спина. Она такая красивая, что не заслуживает царапин. Будто крылья были на ней, но растворились...
- А все остальное, значит, некрасивое, - хмурится он, отметая ее извечные образы.
- А что остальное? - Лора поворачивает к себе его лицо и надувает притворно губки, - Грудь плоская, живот впалый. Ребра выступают. Ты точно мальчишка с проблемами пищеварения.
- Ну спасибо, - он отводит глаза, силясь скрыть раздражение. Мальчишка. С проблемами. И не только пищеварения. Таков он и есть. Всегда был таким. Правда режет. Правда отдается болью в зубах.
- Ты же не обижаешься?
Лора ласково щекочет живот, тянет сосок, губами горячими прикасается к плечу. Это она так обнимает.
- Нет. Ты мне тоже на лицо совсем не нравишься.
Нос огромный, настоящий рубильник. И глаза с морщинами по краям, хотя она не столь стара. Губы тонкие, бесчувственные, безвкусные.
Он кривится. Лора пожимает плечами.
- Это естественно. Части обычно красивее целого. Я люблю тебя за то, что

Читать далее...