Никому не говори, как я умираю в своей бесхозности, сама о том не задумываясь.
Кого-то на подвиги зовут стремления поступить в ВУЗ, а у меня и по-человечески поступить-то не получается.

"Мы ждём тебя к четырём".

Пустоту свою раскрой, чтобы ветер продувал насквозь.
Ожиданием бессмысленного себя наполни.

Ты не Сьюзи Эндворд, себе-то не ври.
Голосом, режущим надвое, не снабжена.
Точку опоры бесполезно искать в собственной груди.
Когда кто-то стирает меня из списка интересных и потенциальных...

Я возвращаюсь в 8-й класс.

Севастополь поспорил с Москвой. Будто протяженность у него та же, а то и больше.
Деньги водителю отдают на выходе - не при входе. Сжимаешь в кулаке 10 рублей. И свет гасят, как только заходят все. Оказываешься во мраке маршрутки и улиц, почти ничем, кроме окон домов, не освещаемых.
Тяжесть темноты сложно преувеличить. Хоть никто и не верит, а она до боли в костях неподъемная. Аж дышать трудно становится, и страшновато, и...
Запах моря такой запредельно яркий и терпкий, какого, наверное, и в жизни-то никогда прежде не слыхивала.
Живем мы тут, маемся, толкаемся, перешагиваем друг через друга, болтаем, пока горло не заболит.
Не хватает мне смелости внести жизни так много, как я этого хочу, да и стоит ли?
Мне нравится, как он молчит о своём. Тихо, легко, внимательно. Без попытки сделать тебя виноватым или обязанным. Но и язык между тем неплохо подвешен.
Эдакий подвид Кенни?

Выхожу на балкон и прижимаю к глазам бинокль. Луна огромная, собака на ладони, а человек прямо на меня идет, хоть я и торчу десятью этажами выше.
- Что видишь? - спрашивают они.
- Обрывки города, лес...
- Город так-то в другой стороне.
И я не могу сдержать этот порыв, настоящий прорыв плотины. Течет оно потоками мощными, меня саму топя и заливая бесконтрольно. Взгляд мой бороздит луну, круглую и полную как никогда, а язык сам несет:
- Видно старую автозапраку, прилегающее к ней кафе и... трёхэтажное здание. Без каких-либо надписей и эмблем. Без опознавательных знаков. Если б не было так абсурдно, подумалось бы, что это многоквартирный дом, но - кто будет строить многоквартирный дом рядом с заправкой на отшибе? Слишком уж бредово. И вот ты думаешь. Смотришь и думаешь. Что же это за здание? Знаешь, что разгадка сама напрашивается. Но вот только настолько одичал ты и от жизни прежней цивилизованной отвык, что уже не можешь до такой элементарщины дойти без мучений.
- О чём она?
- О какой-то заправке.
- А можно мне с начала?
- Вы спросили, что я вижу, а не что вокруг нас.
И на луну уставилась сквозь бинокль.
- А, ну да.
- Ладно, извините.
Ухожу, ретируюсь, исчезаю.

Мне в Крыму жарком, отдыхающем и экзотическом не видно почти ничего, кроме духоты. Потому что в основное время я вижу Калифорнию. Такую же непривычно жаркую для кого-то горного и северного. Такую же тонко-пальмовую и песочно-асфальтовую.
Как кроватью ему стал солёный и засаленный матрас, на котором ещё Мэтт в своё время плавал или друг Мэтта.
Они идут впереди.
- Я чувствую, будто...
И хочется рассказать без шуток всяких.
Как они его встретили на дороге и приняли без подозрений и выводов.
Некто ТиМ.
Кенни смотрит на Мэтта, стоя посреди комнаты. Отчего-то сидячего места для себя не находит.
- А как было в детском доме?
Мэтт вскидывает бровь с металлическим пирсингом. Сам он сидит на краю мелкой прикроватной тумбочки.
- В моем? Как и везде. Кормили, учили, одевали.
- И всё? Расскажи мне.
- А что ты хочешь услышать? - Мэтт щурится, будто насквозь тонкой иголкой прокалывая, - Скажи, что тебя интересует, и я расскажу. О том, как у нас там было.
Кенни молчит подавленно, но взгляда не опускает.
- А если ты хочешь знать, каким человеком я тогда был, то это тебя не касается. И об этом я никогда не расскажу. Просто - потому что.
Ох уж это Мэттовское "никогда" и "потому что". Кенни смиренно опускает голову. Зная: стоит Мэтту напиться, и рассказ полетит, первого зова не дожидаясь. Только если так случится, Кенни не даст ни начать, ни продолжить. Ему этого не надо, раз Мэтту не надо. Для него это больно, раз Мэтту больно.

*

Кенни кричит во сне:
- Я не сын Стюарта!
Во сне его топят в гнилой холодной воде, бьют в голову кулаком, в живот - ногами, протирают пол его тощим телом.
- Я не сын Стюарта! - вопит он сквозь боль, страх, отчаяние и стон, - Я не сын Стюарта!
А потом просто на подобие плача срываясь. Громко, бессвязно, бессмысленно.
- Кенни. Кенни, проснись. Кенни, давай, - Сьюзен стрясёт его и ворочает, пока он не оказывается к ней лицом и не просыпается, резко раскрыв глаза, - Так-то лучше.
- Лучше?!
Он вытирает взмокший лоб тыльной стороной ладони, и тотчас следом протягивается рука Сьюзен.
- У тебя опять жар?
- Нет, - отвечает он, - Просто сны идиотские. Муторные, - и отворачивается в попытке обратно заснуть, утопая в поту, в зимней куртке и в головной боли.
- Послушай, - говорит Сьюзен, вновь вцепляясь ему в плечо очень неприятной и требовательной хваткой, - Ты ужасно кричишь.
- Я не кричу, - отбивается он, всё еще не поворачиваясь, - Стараюсь не кричать.
- Кенни

Читать далее...

Заходит одна в кафе. Тонет в молотом кофе и прочих запахах. Брюнет за крайним столиком машет кому-то. Официантка о курении осведомляется. Ни лица, ни волос, ни спины - ничего на него похожего. А брюнет всё водит ладонью многозначительно, глаза отчего-то другой рукой прикрывая. Она оглядывается. Вокруг - совершенно никого, кому можно было бы махать, кроме неё самой. Решается.
И присаживается напротив него. Незнакомый, усохший, бледный.
- Кенни, что тобой?
- Я покрасил волосы.
Это, чёрт возьми, и так очевидно.

*

"Никогда ни о чём не жалей. Страх перед смертью преодолей", - так говорил или писал он.
Уже не вспомнить, что же именно он делал.
Остаётся лишь вопрос никем не озвученный. Кто покинул развалившуюся группу, если на бас-гитаре играл один из Мэттьюсов?

*

Ты не можешь забыть о ней. Ты в углу со своими таблетками да бутылочками развлекаешься. Хохочешь истерично и рыдаешь невидимо.
Кто тебя на ноги должен поставить? Приходить вечно к тебе не будут.

*

Ну это как: "Позволь мне опуститься на колени и уползти".
Помнишь, как я до дома тебя преследовал? - и расхохотался до горькой судороги в горле.
Имя. Имя. Имя одно её у тебя на уме.

Мне очень понравилось на концерте в прохладе сидеть и радоваться. Кричать, когда никто не слышит. Кричать, даже если слышат все.
Курить, губы обветривать. Лучший концерт.
Все песни с "концами" спели.
Карусель у меня за спиной крутилась.

*

Нам с тобой остались чудные дни, ты слышишь?
Слышишь, как машинный скрежет вместе с птицами к серым небесам улетает?
Сожми мою руку. Не дай мне задохнуться.
Я люблю тебя. Мы одни здесь.
Со мною не бойся ничего.
Мы с тобой отныне не случайны.
Выдохни и посмотри наверх.
Где-то там, по углам, из лесов, луж и городов - мёртвые восстают.
Бежим отсюда, рук не расцепляя.

*

Думали, что нам этого для счастья хватит.
Слушали в тишине, да под одеялом за руки держались. Только не так, как выше.
А спокойно, без предсмертной хватки. Хотя и с оттенком предсмертности.
В темноте ты меня находишь? В спальню мою войди.

Ну и что ж ты теперь поделаешь? Раз не вышло из тебя ничего путного.
Улыбаешься, волосы крутишь, трусишь... Ничего не меняется в твоём тесном и душном мирке с обоями бурыми.
Окружила себя героями, чтобы боль твою активнее впитывали.
То ли Сьюзен кричит что-то о свободе, то ли К. просто старую музыку слушает.
Кто их там разберёт?
Набирай скорость на этом поезде и обратной реакции не жди.

Концерт не отменён! Какой, блять, мудак сказал такое?

Если ты выходишь на смертный бой. Так выходи.

Я неврастеник, я стал растением.
У меня нет времени думать о тебе.
Я теперь с пятницы по понедельник,
Я теперь с субботы по воскресенье.
У меня важный график,
И причина на это одна - мне уже наплевать.

Мне так нужен собеседник.
Душу в окно выбросить. И проветриться.
Спасите.
Я - духовный инвалид.
И это уже не просто характеристика из игры.
Очень-очень нужна помощь.
Лечение, а лучше протез.

Закрываешь глаза и падаешь, падаешь, падаешь.
Пока руки ее сломаются.
Пока сердце не остановится.
Эхом имя твое - нечто вроде Н, Т, Я.
Пока солнце не поднимется.
Обещаешь себе что-то под одеялом.
Новый эпизод старой драмы начинается.
И трагедия по швам трещит.
И, сердце скрепя, соглашаешься не уйти, когда хочется пальцы в рот и реветь в своей грязи надрывно.
Да нет, не хочется.
Просто выше крыши ваше "всё будет..."
Выше, выше, выше карабкаешься, содрогается, держишься за руку.
Кофе пьешь, улыбаешься губами обветренными.
И цыган говорит, что грех данный - 1%. А ему в ответ: "Как гнев вылечить?"
А ты делай всё перед Богом.
Бог ты мой.
Подайте мне солнца на пропитание.
Сто грамм одиночества. Белого. Рассыпчатого.
И образ всплывает соломенный. Южно-северная реальность - железный, дорожный.
Колорадо - Калифорния.
Стоп.
Шаенн. Грин Ривер.
Судьбы сплетаются.
Жара Лос-Анджелеса.
Мой грех не лечится.
Вся жизнь испортилась.
Играй отчаянно.
Не вешай вешанного.
Выходи искренним. Уходи правильно.

И дышу я воздухом не своим, и чужие в моей голове слова.
Говорят, не воин в поле один, но чего ж тогда я ещё жива?
И не вижу больше цветных я снов, и причин не знает моя печаль.
Нет того, кто за мною идти готов, нет и края, который мог звать бы вдаль.

Ты и без счастья довольно счастливый.

Ты говоришь, я люблю начинать с места действия, точно пишу пьесу.
Вернее...
Ты так никогда не говоришь.
Да и кто вообще мог бы поселить в твоей голове такое сравнение - с пьесой?
Нет, ты просто отмечаешь, что я всегда начинаю с места действия, а уж я сама добавляю: "как в пьесе".
Так вот слушай, мой магический.

В городе, куда я всегда попадаю во сне, есть площадь, вся уставленная кафешками с мелкими столиками, удобными креслицами и белыми большими зонтами-навесами, а также - парк, какая-то статуя в центре, а под ногами - не асфальт, а каменная кладка.
В городе, где я была уже сотни раз, но наутро неизменно забывала, моя мама сидит в одном из таких креслиц в кафе под зонтиком, говорит с кем-то, и кажется, что всё так хорошо, как бывает на курорте, когда время берёт для себя паузу.
Среди смутных моих знакомых, полувыдуманных-полунастоящих, мне становится вдруг скучно, и я ухожу в тень высоких кустов, чтобы увидеть: девочка, похожая на Карен, умоляет тебя "убить любовь".
К кому любовь? - хочу спросить я, но вместо этого просто выдыхаю тебе в плечо: "Kenny what does it mean? I don`t know English very well".
Тебе ли не быть в курсе, что я его не знаю вообще, мой англоязычный?
Ты обернулся, с улыбкой объяснял, отбивался от девчонки никчёмными фразами.
Вы были едва знакомы. Она была не единственной для тебя.
Затем кто-то из нас сказал: "Пойдём".
И мы скрылись из её шикарного сада, обнимавшего огромный дорогой дом.
Шли через площадь под чужими взглядами. Я, девятнадцатилетняя корова, обнимала тебя за плечи, тринадцатилетнего тощего идола. Ты так хорошо выглядел и говорил. Ты так сильно не вышел ростом.
Делая вид, что меня не знаешь, не постеснялся попросить тех напудренно-кремовых сдобных тортиков. Как когда-то мы покупали мороженое, помнишь?

Песне Painting Flowers мы подпевали что было сил.
Особенно в преддверии моего дня рождения. Я мечтала, как однажды ты придешь ко мне и станешь таким реальным, что я буду знать, чем от тебя пахнет.
Мы пели тоненько:
When I wake up, dream isn't done
Потому что сны действительно не кончались.
Еще чуть больше года назад ночь было сложно отличить от дня из-за постоянной нашей связи. Телефонный провод не рвался, и стекло пропускало любые звуки.
Далее пели мы уже громко и мощно, почти с истерикой:
I WANNA SEE YOUR FACE AND KNOW I MADE IT HOME
А теперь я одна в своих иллюзиях, знаешь.
Почти год прошёл. Или полгода.
Теперь, когда я просыпаюсь, мой сон неминуемо заканчивается.
А вот лицо... Смотрю в лицо твоё и понимаю, что всё же, всё же сделала его родным.
Мой.
Потрясающий.
Кенни.
Я так горжусь тобой. Каждым движением твоей руки, каждым выдохом или вдохом.
Ты удивительно смелый и сильный. Находчивость разыскал и сдержанный, точно виконт.

Море шипит и пенится у нас под ногами.
Я не устану всхлипывать от восторга:
- Ты надел рубашку!
Ты такой взрослый, а вот я всё никак не придумаю, какие же на мне джинсы.
И какое же ничего у меня внутри.

Толкнись в крайнюю дверь в метро.
Окажись на большом переходе-соединении линий и иди по прямой по ступеням мимо урн и курильщиков.
Не опаздывай на свой английский.
Ты учишься в лучшем вузе страны.
Ты учишься в лучшем вузе страны на худшего в мире журналиста.
Не хнычь.
Пусть у тебя уже нет младшего друга в оранжевой курточке.
Но зато у тебя есть парень с голосом будто простуженным.
Он еще по углам наркоту вдыхает.
И засыпает с низкорослой блондинкой, любя всей душой мрачную черноволосую с глазами дворовой собаки.
У тебя есть лучший не_брат. Со сломанным носом и волосами не стриженными.
Самое страшное видишь дома.
Самое кровавое в наушниках, идя по улице.
Поднимайся по мраморной лестнице. Поворачивай в коридорах.
У тебя есть немного времени.
Атомным оружием тебе - ты.
Начинай битву.

чашечка кофе покрепче.
две сигареты. не ныть.
в книгу на целый вечер.
и всех на свете простить.

чашечку чаю с печеньем.
учебники перелистать.
не плакать до одуренья,
не забывать тетрадь.

лечить свой хронический кашель,
и всё дорогое хранить.
и выбросить всё, что не важно.
ещё все обиды забыть.

учиться. учиться. учиться.
стараться не просыпать.
не важно, кто будет сниться.
ни с кем не ложиться в кровать.

ещё: алкоголь - не спасенье,
спасение - это стихи.
себе прописала леченье,
теперь уж спокойно вздохни.

(C)

my strenght, it is fading
i have to give in