Я снимаю куртку, снимаю свитер
Изгибаясь в чужой машине
Снимаю джинсы
Это отчёт о моих попойках.
Иду в магазин, покупаю сигареты и простую минеральную воду
У меня требуют паспорт, паспорта нету
Но мне всё равно продают, потому что видеть меня в одной футболке и трусах отвратительно.
По крайней мере, я так предполагаю.
Это немного выходит за рамки: моё обнажённое тело и мартовская ночь.
Продавщица не одобряет: мне ещё вообще-то детей рожать, и сочувственно треплет за край футболочки. Но я настолько пьяна, что отвечаю: "Вас никто не снимает, не бойтесь".
Какие-то парни входят, их много, ржут, Тайлер уверяет: "Всё нормально, просто спор", но на самом деле нервничает: "Быстрее!"
- Спешить меня не надо, - негодующе отзывается продавщица.
Когда бутылка воды и сигареты в руках, Тайлер в прямом смысле прикрывает мою задницу. Перестрелка - хуже, чем перестрелка!
- Пойдём, пойдём, - командует этот бывалый зомби-слэер, и его ладонь на моей спине, но я настолько пьяна, что не с первого и не со второго раза соображаю, как открыть эту чёртову дверь.
Нас бы съели в нашем мире, но в реальности мы вырываемся на свободу. Иногда реальность добрее, чем внутренний.
Я кричу и прыгаю, почти танцую.
Бутылка и пачка - мои трофеи, и наш сегодняшний рацион.
А главное, сейчас - единственный момент, когда на улице не холодно. Это потом будешь обнимать себя за плечи, вылезая из машины в теплой куртке и прочем. Правда же: чем ты голее, чем ты открытей - тем проще.
Я отхожу в сторону от смеха и мата, закрываю глаза и чувствую, что жива.
Может, здесь он, ответ на все вопросы? Может, ныне время истины?
Что ты, грешница, несёшь, и кто тебе разрешил стоять тут?
Я смотрю в небо, мне протрезветь бы немного, совсем немного, и станет окончательно хорошо.
А пока я надиктовываю эту запись.
Как-нибудь потом, минут через десять или сорок, я вспомню о своей чести. Буду прятать лицо в капюшон, отворачиваться и думать, простительно ли.
А пока - Кенни спит на заднем сидении. Кенни позже скажет Тайлеру, что неправильно таскать на руках не_свою девушку.
Как-нибудь потом, когда очнусь, я умру.
А пока наш союз нерушимо-безумен.
Где ещё вы видали подобную форму родства?
Да, мы раньше были парочкой толстых фриков. Я не удивлена слышать это из уст одного из "экспертов".
Но мы изменились, это так больно.
Как время больно. А может, ещё больнее.
Знать, что ты больше не тот.
Мы теперь немного выше, тоньше (когда везёт) и горячее.
Я больше не крашу глаза чёрным и почти научилась получаться на снимках не тошнотворной падалью.
Можешь сфотографировать меня, Жерар.
Интересно, как я вообще могу спать, зная, сколько дерьма висит на моей совести?
Работать мне нужно, если не денно, то хотя бы нощно. А я чего?
Просыпаюсь от дрожи, да ломаю голову, существуют ли причины не вставать.
Есть такое чувство, когда вены болят, будто жаждут, чтобы их вскрыли.
Ты можешь сидеть у компьютера, редактировать текст или смотреть идиотские видео. А они болят. Никого в известность не ставя.
Такое нелепое предложение исчезнуть без эскапизма.
Только солнце всё равно поднимаемся.
Вне зависимости от того, что ты о себе думаешь.
И будет так если не вечно, то еще долго.
И ты улыбаешься, даже смеешься непонятно чему. И ждешь.
Может подвернется повод поговорить с кем-нибудь.
Дурой себя клянешь, планы строишь. Только ничего в любом случае не станет иначе.
Потому что сущность твоя безнадежно неизменная, как солнце. Только вечная не настолько же. Жаль/Не жаль.
Хотела уже сказать: "Приятно было пообщаться", но, видимо, не приятно.
А ещё я становлюсь меломаном. Знаю по одной песне у каждой группы и не выясняю, кто как выглядит и зачем это делает.
А ещё меня тошнит от музыки.
Половина БК забыта, а Фьюч медленно переписывается в свободное от высоток время.
На самом деле, я плачу.
Каждую ночь, чтобы уснуть. Точно Лэйси Штурм в её худшие годы.
Должна отметить, в этом мало приятного. Болит всё от горла до носа, а эти слёзы - вода, неохотно заползающая в щели.
Не приносят облегчения. Они приятны, но совсем ничего не лечат.
Я плачу, задыхаясь, и думаю, что теперь-то точно не усну. Но засыпаю.
Плача, я вспоминаю, как кто-то называл меня доброй, и пытаюсь предположить, что заставило его так обмануться.
Иногда я обращаюсь к Нему, уверяя, что не заслуживаю этого всего.
Но, увы, это не Блаженный плач.
Мне просто почему-то больше нет доступа туда, где я засыпала обычно. Столько уж лет.
Никто не приходит ко мне, да и я никого не вижу.
Почему так?
Неужели навсегда? Я даже спрашивала.
Мама сказала, это болезнь так играет.
Но болезнь-то давно отошла на заднейший план.
Болезнь выжала из меня лучшие сцены и лучшие слёзы. Постыднейшие.
Ну чего ей ещё, чего?
И когда мне говорят, что соскучились, и кричат, что им меня не хватает, и плачут даже.
Мне ответить совсем нечего. Потому что это всё будет пустым. Слов, чтобы описать мои ночные слёзы, не находится, как и сил.
Мне лишь хочется черпнуть изнутри одиночества, чтобы они дотронулись и взглянули. Чтобы узнали, какое оно чёрно-прозрачное, немного пузырчатое. Немного мазут, а немного - морская вода.
Оно приятное. Его не стоит бояться, если кто-то вынимает его перед тобой и держит, как зачерпнутое, в руках.
Я сама на него совсем не жалуюсь. Оно дрожит во мне густой водой, но не ранит. Я за то благодарна.
И если бы
Кто-то из вас захотел разогнать его,
Он бы смог.
Я жду этого.
Но мне всё труднее без усилий говорить "Я люблю вас".
Лишь когда ты плачешь в трубку, они слетают свободно: "Я люблю тебя". Не плач, посмейся, ты же пьяна, я тебя понимаю.
И моя рука жаждет схватить бутылку вина и заткнуть себе ею рот. Ты говоришь, что хотела бы превратиться в меня, но это только потому, что твой рот уже был ею заткнут.
И вот, значит, ты такая красавица врубаешь теперь Марину с Брильянтами и под её "супер-супер" собираешься свою смелость запредельную описывать?
Да ладно.
Тут дело-то простенькое.
Упал, порыдал, полежал немного.
Слёзки вытер и пошёл дальше, не оборачиваясь.
Чего просить?
Чего прощать?
Себе или там какому-то идиоту.
Нытьё у меня хроническое, как насморк.
Надо просто не обращать на это внимания.
Покричала немножечко, попила транки, личико зелёным раскрасила.
Если Сьюзен Эндворд так не делала, это ещё не повод расстраиваться.
У неё и Тайлера под боком не было, чтобы телефончик ей утешениями разрывал.
but you are so strong
ik u r strronngg
so strong ohh woo so strong
susie endstrong
А у тебя был.
Безумец, который так и сказал со всей свойственной ему расхлябанностью.
я тебя знаю, ты сииильная
И много чего ещё в таком духе наплёл.
А самое смешное, что правда - знает.
Неужели и силу мою мог серьёзно иметь в виду?
Прикрой лицо. У тебя ещё есть шансы остаться без шрамов и дыр на коже.
Дня через четыре уже и учиться погонят, сильную.
А ты всё тут только людей редактируешь.
Да огромный дом покупаешь для престарелой Сьюзи-блондинки, её дочки и кошечки.
От озвученных выше, нет, ещё выше слов Сьюзен, чьей малозначимой личностью ты одержима, поднимается на своём матрасе в гетто среди ночи. Смотрит во тьму. Слышит голос. И думает, что всё будет у неё хорошо.
Пусть они и плену пока.
Кенни жмётся и всё бурчит что-то себе под нос. Ему вечно всё не так и не эдак.
С ним любое объятие - последнее.
Почему имена ваши не Кешет и Сарит, дети?
Так хотя бы была причина на холокост.
*
А то, что Бэзилов никаких пока - это ладно.
Это не торопись.
Это когда будет, что отбрасывать.
А пока остатки слёзок вытирай и думай, как всё хорошо сложилось.
Варежку твою чувствовала в своей руке в какой-то миг. Большего не мечтала.
И я рада, что лжи лишней не было, Господи.
Как же хорошо жить без лжи.
И без тех, кто опорожняясь, путает слова с отходами жизнедеятельности, заодно расстройством постоянным страдая.
Завтра, всё скажем завтра.
Сегодня отдохни ещё немного, совсем ничего не воображая.
Мне больно.
Господи, помоги.
Кенни, сделай что-нибудь.
Что ж ни грамма выдержки во мне нет.
Оно горит.
При взгляде на меня не хочется говорить, будто всё будет хорошо.
Хотя мне так, если честно, сказали однажды.
Это просто чудовищный обман зрения.
Каждый равняет под то, что ему приемлемо оправдывать.
Да не завидуешь ли ты часом, девочка?
Будто гордость отошла твоя самовлюбленная.
Будто одиноко тебе. Будто уметь что-то хочется.
Слов ещё побольше новых выучите.
Чтоб от музыки заболели уши.
Долбани себя головой о стену. Упади на пол, свернись холодным комком и лежи, пока кто-нибудь не наступит.
Вы оставьте меня в покое изверги
Я сама себе всё испортила
Я продукт безнаказанной низости
Я Владимир Бельтов, заплутавший во времени.
Без Круциферской. Да и с Джозефами как-то не складывалось.
Даже у мёртвой курицы амбиций больше, чем у меня. И не только амбиций. Слова анонимно опрошенного: "Харизма - слишком громко для тебя".
Но я всё же продолжаю зачем-то вертеться.
Верни мне мой 1840-й, а не две тысячи седьмой.
Я обещала не плакать.
Но и ты тогда больных струн бы не задевал.
Мне больно не то, что другим.
Мне плевать на твою группу, знаешь.
Как там она, говоришь, звалась?
Мне больно, когда о голосах в голове.
Твоим голосом.
И
С твоей улыбкой о красоте.
Папа.
Это похоже на мультик не для самых взрослых детей.
Никогда не думала, что такое возможно.
Особенно со мной.
Но
Я прошла сквозь жар, слёзы и массы ненужных слов.
Я почти потеряла надежду, почти предала себя
и почти себя за это оправдала.
Но
Я здесь.
Я так долго тебя ждала
что мне даже удалось нечто поистине удивительное.
Ничего не ждать. Ничего, слышишь?
Слышишь, как много я писала тебе?
Слышишь, как я боялась?
Сначала - что маленькая.
Потом - что взрослая.
И в итоге мне ничего не надо.
Не смотри на меня. Не знай меня.
Отдай своё тепло тем, кто к тебе потянется.
Пусть мои слова благодарности умрут у меня в горле - ничего.
Мне не нужно. Я просто здесь.
А это уже немало.
Просто покажи мне
каков он, концерт мечты.
А мечты пускай сбываются у других.
Мне и так
Мне и так слишком много.
Я здесь.