weburg.ru/news/15918

Это было совсем недавно. Люди, с застывшими лицами у телевизоров. Круглосуточно качала новости. Плакала в тишине дома. Страх тогда, как теперь кажется, парализовал мозг и тело. А потом мы собирали деньги на медикаменты для больниц, в которых свезли раненых детей. До сей поры страшно. И больно

e1.ru/news/spool/news_id-307695.html

и тут успели напортачить

Поклон читателям! Поклон критикам! И всем пожелание самых смелых желаний и самых чистых исполнений

Сомнение


Воины света стремятся, чтобы не померкло сияние в их глазах.
Они живут в мире сем, они не чуждаются других людей,
они пускаются в путь без посоха и сандалий.
Нередко их обуревает страх.
Не всегда поступают они правильно.
Они страдают из-за пустяков, они бывают
мелки и суетны, а порой считают, что не способны расти.
Нередко они убеждены, что недостойны благодати или чуда.
Не всегда уверены они в том, что же
именно делают они здесь. Они проводят ночи без сна,
страдая оттого, что жизнь их лишена смысла.
Вот потому они - воины света. Потому что ошибаются.
Потому что терзают себя вопросами. Потому
что ищут причину, ищут и, без сомнения,
когда-нибудь найдут.
П. Коэльо.

Клавиатуру пора почистить.
Да и на ремонт пора подняться.
Как же по - страшному шквально опускаются руки. Желание писать исчезает, кажется насовсем. Вместе с ним, с этим пресловутым желанием писать уходит и желание думать. Хочется только спать и есть. Желания простые и ясные. А еще накатывает безотчетная тревога.
Сомнение.
К чему все это? Эти разрекламированные муки творчества, самозакапывание в слежавшуюся безводную почву читательского интереса. Ведь даже если совсем по детски раскрыться зрителю, искренне поделиться опытом, завернутым в буквы и знаки препинания, максимум чего достигнешь, так это славы этакого чудака – истерика. Слава-то верная, но уж слишком непостоянная, потому, что мы все чудаки – истерики. И этой правды никому не хочется. Совсем никому. И вот, обрастая многолетней трухой и пылью, лежат аккуратно сложенные нетленки. Весь блеск человеческого духа и ума, по ящикам, в папках под ленточками.
И даже если уже доходят они – нетленки до редакций, то также укладываются по полкам стеллажей. Потому, что печатать такое богатство невыгодно. Потому, что это есть у всех, потому, что это такое своеобразное заболевание цивилизации: попытки думать и анализировать. Очень вредное и массовое. Его можно местами задавить ярконькой рекламкой, дешевенькими кредитами, простеньким, но очень эмоциональным, местами даже порнографичным чтивцем. И тогда все становится предсказуемо успешным.
Вероятно, для того, чтобы тебя читали и печатали надо писать именно так, рекламно, порнографично и в кредит.
Сомнение.
А задаваться построением вопросов, поиском ответов, это только совсем уж незаметно, для себя и в стол. И пускай пылится! Может внуки прочтут. Если дети не выбросят.
Хотя что это я. Есть еще классный способ печататься. Выдавать писательские сблевы, с кошмарами наркоманов, с блондинистыми нимфетками, с небритыми стареющими эротоманами. С выбитыми зубами и разодранными кишками. С пытками и изнасилованиями онлайн, И обязательно похлеще, позлей. Так, чтоб мурашки по коже, чтоб возбуждение до мокрых трусов, страх плавно переходящий в ужас. Вот так тоже можно писать. В принципе тоже обнаженка души и тела, но другая, заводная и подвижная, покупаемая.
Сомнение.

Тонкая гармония красоты.

Тонкая гармония красоты. Штрихи карандашей. Мазки помад. Пыль пудр. Кисти и расчески. Шлейфы или облака запахов. И хаотичный, изнуряющий бег от старости.
Красота работает на женщину до 25 лет. Потом женщина работает на красоту. Тренажеры, маски и ванны. Массажи и пластические операции. И все же красота ускользает. В начале, легкими отеками глаз и резкими мимическими морщинками. Потом приходит все реже, только после процедур и массированной атаки косметикой.
В детстве Он мечтал быть летчиком. Потом Он хотел стать доктором кардиологом. Стал косметологом и пластическим хирургом. Ему легко удалось построить свое дело и занять уверенную позицию в индустрии красоты. Женщины любили его руки, стиль, и умение хранить тайны. Они боготворили и боялись Его. А Он боялся женщин. Именно боялся, потому, что знал их. Знал их слабости и силу. Их уродство и прелесть, ранимость и жестокость. Их красоту. Он был ревностным служителем ее.
Он рано женился. Прожил в браке15 лет. И развелся, оставив себе дочерей и память. О любви, боли и ревности. Ее ревности. И он решил больше не жениться. Хотя влюблялся. Страстно, безумно, в юных.
Его клиентки считали Его геем. Так им было легче принять Его. Довериться ему. Ведь это действительно страшная, местами мрачная тайна, таинство красоты.
Он умер в своей ванной, обескровив себя. Именно так. Будучи баснословно богатым, здоровым, 43 летним.
Уже десять лет Она приходила в Его салон два раза в неделю. На сеанс массажа и криокамеры. Она всегда молчала. Ему вообще казалось, что Он ни разу не слышал Ее голоса. Ей было 48 , выглядела на 35. У нее были потрясающие каштановые кудри, тренированное тело, неслышный шаг. От Нее веяло силой и властью, но кроме псевдонима он ничего о ней не знал. Она не была ни звездой, ни политиком, ни чьей-то публичной женой. Но Она приходила два раза в неделю десять лет подряд. Они разговаривали глазами. Ему даже казалось, что именно за этим молчаливым общением она и приходила.
Так всегда бывает. Идеально сработанная машина бизнеса ломается изнутри. На уровне корпоративной этики. Один из его сотрудников переспал с клиенткой. Она попросила об увольнении этого человека. Пришлось уволить. Уходя, сотрудник прихватил видеозаписи с операцией этой клиентки. Устав от покушений на ее жизнь она кардинально меняла внешность. Записи были проданы. Клиентку убили в лифте.
И Он ждал. Вначале взорвали салон. Откровенно и днем. Его случайно не оказалось в нем. Ушел за анальгином, болела голова. Теперь Он ждал дома. Листал альбомы, читал газеты. Писал завещание и распоряжения управляющим и адвокату. Пил кофе. Ел анальгин. Голова теперь болела постоянно. Дочери были отправлены в закрытый колледж, теперь уже полностью оплаченный.
В этот день он педантично убрал квартиру, купил шампанское. Приготовил хрусталь. Открыл замок двери. Она вошла неслышно. Он понял, и улыбнулся. Поднялся, наполнил бокалы. Она пригубила, не снимая перчаток. Достала из сумочки опасную бритву. Пройдя в ванную, пустила воду. Он, помедлив чуть-чуть, разделся, взял лезвие из ее рук, погрузился в теплую влагу. Он профессионально надрезал вены на руках и ногах. Она принесла ему и себе бокалы.
Через некоторое время она закрыла воду. Она долго рассматривала Его вещи, книги, мелочи, читала дневники, грустя и улыбаясь. Она слушала Его подборку джаза. Когда совсем стемнело, Она словно спохватившись, обтерла сухим полотенцем край бокала, поправила волосы и вышла, оставив включенными свет, музыку и Его в ванной.

О Любви.


Мне нравится, что вы больны не мной.
Мне нравится, что я больна не вами.
М.Цветаева

В Ее доме пахло цветами. Еще в ее доме пахло Востоком. Иногда ветер приносил в ее окна запах моря. Он приходил в ее дом часто. Они подолгу беседовали. Он был оценщиком рисков и к его мнению прислушивались. Она была писательницей, и ее печатали. Он стремился перестраховаться. Она излагала на бумаге пережитое. Ему нравился кофе, сваренный ей. Ей нравился секс с ним. Их общая постель была яркой.
В Ее доме пахло цветами. И чуть-чуть Востоком. В окно долетал запах моря. Все проходит. Постель стала, узнаваемо милой. Он поменял одеколон. Ее перестали радовать грязные кружечки от кофе, она перестала его варить. Он все реже рассказывал о новинках страхового дела, она все реже рекомендовала что-то прочесть. Ему было непонятно, зачем он к ней ходит, ей, почему она его принимает. Но они научились вместе легко молчать.
В окно долетал запах моря. Дом Ее пах цветами и немного Востоком. Пламя камина их отношений вспыхнуло вновь, когда он посетил презентацию нового социального проекта. Оказалось, что меценатом начинания является она. Он открыл филиал в Париже, и они сумасшедше целовались на Эйфелевой Башне. Он преподнес ей кольцо. Она приняла, но дату не назначила. Он уехал на месяц расширять бизнес, она осталась выпускать очередную книгу. В самолете он поклялся себе, что по возвращению они обязательно поженятся.
Он летел к ней, представляя, как в ее доме пахнет востоком, морем и цветами. С огромный букетом наперевес он вбежал на третий этаж, и даже не пытаясь унять сердце, нажал на звонок. Ему открыл мужчина в старом трико. Из квартиры пахнуло котлетами и пивом.
- Тебе кого?- спросил мужчина.
- Ирму Верес – тихо ответил он
-Тут таких нет. Уехала.
Он оцепенел. Букет, с сухим треском обвалился на пол. Мужчина, словно поняв что-то, вздохнул и сказал:
- Сейчас принесу телефон агента,- и тяжело прошел вглубь квартиры.
Получив обрывок бумаги, он устало спустился по широкой лестнице с витиеватыми перилами. Из квартиры тихонько вышла полноватая женщина, и, спросив взглядом разрешения мужа, по особому трепетно подняла букет. Утром она будет старательно маскировать на лице следы ночных слез.
В офисе риэлтора пахло дорогой бумагой и свежескошенной травой. В углу стояли клюшки для гольфа.
- Да, я работал с Ирмой Верес. Я еще выпросил у нее автограф для жены. Она зачитывается ей. Меня тогда смутила очень низкая цена, запрошенная ей за квартиру. Нет, где найти ее я не знаю. Но она для вас кое-что оставила. Он достал из сейфа крупный конверт плотной бумаги.
Он вскрыл конверт в маленькой тихой кофейне. В конверте был небольшой томик в твердом переплете и кольцо, подаренное им. Открыв книгу, на титульном листе он прочел: « Эссе. Артуру с любовью».
Длинная набережная, не меняющаяся уже лет тридцать. Он идет не спеша с невысокой молчаливой немкой под - руку. Они вдыхают запах цветов, Востока и моря. Они женаты двадцать лет. У них родились чудесные сын и дочь. Она держит в руках старенький, сильно потертый томик в твердом переплете: «Эссе. Артуру с любовью»
В ее доме все также пахнет цветами…

Весна.

Это есть. Это просто есть. Очередная сказочка на ночь.
Зима окончилось. Странная зима. Полная раннего мороза и позднего снега. Обильного снега. Это была первая моя зима, в которой было так много мыслей и решений. Так много страсти и бесстрастности. Так много дружеского тепла и выручки. И так мало тебя. Или излишне много? Спасибо тебе. Это было какое-то сверхконцентрированное время. Год, а может век, за три месяца.

Я буду считать сезоны
Цветы и палые листья
Встречать, провожать ветры.

Молить, отменять встречи.
Я буду писать письма.
О мне, о тебе, разном.

Я буду с дождем смеяться.
И тихо молиться небу.
Подолгу искать ответы.

Ослепнув, Иц-зин листая.
Снова небу молиться.
Встречая и отпуская.

Я буду молить об улитке,
Ползущей по склону Фудзи.
Ты доползешь до вершины.

И с чайкой в небе летая,
Ты тоже шагнешь за пределы.
Тогда ты станешь взрослее.

И если война случиться,
Я стану молить о победе иль смерти.
Достойной тебя, мужчины.

Надеждой себя согревая,
Я буду подобна бамбуку.
Ждать сакуры цвет весенний.

И в гомоне птиц поющих.
Я песнь соловья услышу.
Шагов твоих тихих к дому.

И чай приготовлю.
И плакать неслышно стану.
Или не стану.


Лето.

Утро, неслышно подкравшись, нахлынуло, окатив городским шумом, жаром и твоим лицом. Ты как-то по-особому неспешно жарил картошку. Пахло нерафинированным маслом, свежим черным чаем и летней травой. Терпкая июльская сенокосная смесь.
В такую пору хочется быть где-то на краю лесного света, среди полей, птиц, озер, но я в отсыревающей городской квартире. И ты в ней тоже. Я смотрела на твое более, чем, хорошо знакомое лицо и размышляла о море. Том самом, на которое мы так и не съездили. Интересно, в какой момент я разучилась мечтать… А ты помнишь?... И хочется спросить о чем-то мелконьком, о чем ты точно не помнишь. И так раз пять.
Ты знаешь, как далеко нужно уйти в пустыне, чтобы тебя потеряли из виду? Я знаю, всего-то лишь на пятьдесят метров. Или зайти за бархан.
Хочешь, я расскажу тебе об Аркаиме? Он тягучий и душистый как кисель на травах и меду. И он колючий и ледяной ночами. Он тихо шепчет что-то. Он поет ковылем древние песни. Там хочется остаться, чтоб слиться с чередой ночей и дней. Чтобы напиться там воды, его воды. Чтоб умирая, уйти далеко на закат. И раствориться в нем. И народиться вновь, в одном из маленьких, глубоко вросших в дикую землю домов, с рассветом. Чтобы прожить всю жизнь в нем, вдыхая его, растя его лошадей. Там великолепные лошади.
А еще там поразительной жизнью живет Огонь. Он то ленив, сыт, то беспечен и игрив, словно дитя, то яростен и зол, непредсказуемо зол.
И Солнце. Какое там Солнце. Огромное, царственно величавое, Его Сиятельство Солнце! Это не описать. Этому можно только поклоняться. Вот такой он, Аркаим.
И все таки, о пустыне, пожалуй, я пойду. Помнишь, у Иглов: долгая дорога в рай.

Осень.

Листики! Кленовые, березовые, дубовые. Пестрые и мокрые. Дождь прошел. Лужи коричнево- рыжие. Пасмурно, солнышка не видно, а мир верь желто- рыжий.
Гуляю маленькая. В руках огромный, почти не удержать букет, на голове тугой венок. Я только что научилась их плести. Пахнет осенью. Это такой отдельный и очень сильно запоминающийся запах. Запах дыма, дерева, дождя, листьев, первого мороза и скорого снега. А еще в этот запах отлично вписывается мамин рыбный пирог. Краем сознания слышу эпохальный Вальс- Бостон.
Взрослею. Сейчас только начинается листопад и еще две, три недели по городу будет гулять простудно влюбчивая девчонка – Осень. Она будет вздыхать резкими порывами ветра, и подолгу плакать октябрьскими дождями.
Теперь Осень стала взрослой. Она реже плачет, злее смеется резкими перепадами температуры. Но и она же теперь дольше радует бабьим летом. Она любит долгие прогулки, ей нравится веселить малышей, заманивать их в кучи листьев.
Она серебрит подстывшую грязь тонкими нитками изморози, рисует геометрию на лужах. Она очищает воздух до безумия, уничтожая пыль и беспокойство.
Она добрая подруга волшебница, соавтор маленьких трогательных историй и провокатор больших интриг. Для меня ее приход, всегда сумасшествие, и я всегда жду ее.




Весеннее настроение.

Весна отшумела первым дождем.
Город отмыла, старый мой дом,
Окна открыла свежему ветру.
Снег растопила, теперь я ей верю.
тоже я.


Как много, как часто, витиевато, талантливо и бездарно о ней. О Весне.
И грачи прилетели, и грянул майский гром…..
Серые кучки снега по обочинам пускают тонкие ручейки. В ручейках купается Солнце. Лохматое и озорное. С жутким подвыванием на крышах, ночами, зима наметает свежие, поразительно чистые сугробы. Все прелести межсезонья, распрямившись в полный рост, гуляют по моему большому городу. Они щедро раздают подарки в виде насморка, отсыревшей обуви и смачных шлепков грязи моим красивым свердловчанам. Люди искренне стараются радоваться, пробуют подольше гулять по гололеду, выискивать набухающие почки, Читать далее...

future-2008.livejournal.com/7504.html

Знамо дело. Смотришь на звезды, слушаешь пение древних рас. Прикалываешься по говору друзей и знакомых. И даже издали не воспринимаешь, где придел. Ходя и чувствуешь, что он уже пришел. Но прешься за всеми как говнаовна, тащишься за псевдокрутью, взмышляешь как зломудрь.
Что это со мной? Я ж Добрый!
Иль все же нет!?
Не разобрать.
Разобрать только то, что дюже тяжко душе так жить. Совсем плохо. Хворь рождается где-то на самом краешке души и дремлет, вылеживается, крепнет. И вроде все как всегда, да только смотришь в мир уже не своими чистыми глазами, а ее, той самой хвори. И видишь не солнышко, не деток, не любимого, а только грязь, ругать и предательство. А потом и слышишь и чувствуешь только злое.
А надо-то только приостановиться, прислушаться. И серьезную приборку начать, как в душе, как в теле, так и в доме. Повыкинуть лишнее. Починить сломанное. И наладится, оживет и просветлеет все вокруг.
Однако сентябрьское полнолуние). С праздником всех по славянскому календарю.

Человек! Думающий. Пишущий. Влюбленный в мир и детей
[525x700]