Работы художника Алексея Долотова
обожаю этого художника...очень поднимает настроение....

[показать]

Прочитав больше половины книги Лидии Раевской "Мама Стифлера", начала уважать автора не только за специфический и не всегда приличный юмор, но и за действительно умные, порой серьезные до слез рассказы...заставила задуматься над многими проблемами в обществе и над самой собой...это здорово,что есть много таких людей, которые над своими проблемами могут не только поплакать, но и посмеяться, а еще и рассказать другим людям...ведь правда здорово знать, что не все так плохо, что можно жить со всеми проблемами и радоваться этой жизни не смотря ни на что...

Темно. Темно и тепло.

И с этим как раз всё предельно ясно.

Темно — потому что на улице ночь, а ты — ты просто не хочешь зажечь в доме свет.

Тепло — потому что асфальт, нагретый за день пыльным солнцем мегаполиса, охотно отдаёт пахнущее битумом тепло засыпающему городу.

Если бы на все вопросы можно было бы легко найти исчерпывающие ответы…

И сидишь ты у окна. И ничего за ним не видишь. Потому что, как всегда, на твоей улице не горит ни один фонарь. И звёзд на небе нет. Тоже не работают. Наверное. Перегорели.

Всё не так. Всё неправильно.

Но — уже случилось. И тебе лишь остаётся искать в себе причины случившегося. И отвечать на заданные самому себе вопросы.

И тогда, кажется, ты всё сможешь понять.

Наверное, сможешь.

Два вопроса. Всего два: „Почему?“ и „Что делать?“

Простые такие вопросы. Лёгкие. Тогда почему на них так трудно ответить?

Закономерность. Мы с лёгкостью цитируем наизусть Хайяма, помним, в каком году вступила на престол Екатерина, а вот вопрос „Что делать?“ ставит в тупик не только Чернышевского.

Почему?

Не знаю. Так получилось.

Жалею ли об этом?

Нет. Не жалею.

Я просто люблю. Его. Просто так. Потому что он есть. Потому что хожу с ним по одной земле, и дышу одним воздухом. А ещё у него глаза голубые.

Почему именно он?

Не отвечу. Никто не ответит. Может, просто оказалась в нужном месте, в нужное время, а может, это просто кому-то было надо.

„Ищите — и обрящете“

Я искала. Я тебя долго искала. Слишком долго, наверное. Разменивала себя по мелочи, тратила налево и направо, что-то находила, да всё не то. Только понимание приходило постепенно, и слишком медленно.

А мне казалось, я сразу пойму, что это — Ты. Ошибалась.

И когда встретила тебя — ничего не поняла. Ничего не почувствовала.

Ты — старше. Ты — мудрее и опытнее. Рядом с тобой себя чувствуешь неловко.

И всё-таки, ты со мной.

Я — младше, и многого ещё не понимаю. Возможно, уже и не пойму никогда. Хотя и очень стараюсь.

И ещё я замужем.

Я никогда тебе не врала. Хотя, не скрою, иногда очень хотелось. Всем вру. Мужу вру. Себе. Себе даже больше всех. А вот тебе врать — не могу.

Устала. Устала врать, устала скрываться. Глаза лживые прятать устала, улыбаться резиново, фальшиво, нарисованно.

И сделать ничего не могу.

Муж. Он хороший. Он — родной, проверенный, надёжный

Но нет у него, такого родного и хорошего, такой уютной шёрстки на груди. И глаз таких, пронзительно-голубых, нет. И он никогда не гулял со мной по нагретым солнцем, липким от смолы, шпалам… И не вплетал мне в волосы одуванчики.

У него есть всё. Кроме этого.

Такая малость… Такой пустяк… Но, как оказалось, очень нужный пустяк.

А ещё он не умеет любить так, как ты. До слёз, до хрипоты, до боли. Как в последний раз в жизни.

Я не хочу тебя терять. Не хочу!

Хочу тебя видеть, слышать, чувствовать. Хочу просто быть рядом, и дышать тобой.

Я отдам тебе всё, что у меня есть: отдам тебе свою душу, своё тело, свою любовь… Я отдам тебе своё сердце, если твоё устанет биться…

Ты знаешь. Ты всё это знаешь. Ты слишком, слишком много знаешь. Я делала это сознательно, открывая тебе каждый новый день всё больше и больше своих уязвимых мест. Чтоб на равных быть. Чтобы знал, что люблю.

Ты боишься, что я тебя оставлю.

Я боюсь, что ты в любой момент можешь сделать мне больно, точно зная, в какое место бить.

Всё по-честному.

Но ты бережёшь меня. А я — тебя.

Я вынашивала свою любовь долгие годы. Носила в себе, и боялась, что, когда она появится на свет — она окажется никому не нужной. И рожала её тяжело.

Но ты был первым, кто сразу взял её в свои руки. И оставил себе.

Три года. Три долгих-долгих года мы росли втроём.

А сейчас мне страшно. Потому что надо что-то решать. Это не может продолжаться долго. Я нужна тебе целиком. Вся. Без остатка. Тебе нужна эта мишура с Мендельсоном и лупоглазой куклой на капоте чёрной „Волги“, два кольца в бархатной коробочке, и синий штамп в паспорте на четырнадцатой странице. И чтоб у тебя дома в ванной висел мой домашний халат, а в комнате стояла детская кроватка… И в ней лежал маленький человечек, похожий на тебя, но с моими глазами…

„Нам нужна Принцесса!“ — твои слова. Твоя просьба. Мольба.

Нужна. Очень нужна. Мне ночами сниться русая головка, и маленькие ручки, пахнущие молоком… Маленькие-маленькие ручки…

И — не могу!

Я три года каждый день предаю человека, который рядом со мной уже восемь лет. Я вру ему, глядя в глаза. Я говорю ему, что люблю — и он верит.

Ты сказал, что хуже уже не будет. Что я предала его уже единожды, три года назад, и теперь уже неважно, когда он об этом узнает… Что мне только нужно ему всё рассказать. Ты сказал, что устал меня делить на две части: на свою, и его.

Что мне делать? Я хлопаю мокрыми ресницами, всё понимаю, но молчу как собака.

А молчание — оно не всегда золото.

Обратный отсчёт уже пошёл. Я это вижу и чувствую.

Как сделать правильный выбор между любовью и безмерным уважением? Что Читать далее...

Агриппине Григорьевне Кустанаевой было 85 лет. Про таких как она, в народе говорят: "Сухое дерево долго скрипит". Всех радостей в её жизни было — походы по воскресеньям в церковь, да квадрат давно немытого окна.

Жила Агриппина Григорьевна в коммуналке. В соседях у неё была молодая семья с двумя детьми и лохматой собачонкой Мишкой.

Мишка, правда, появился чуть позднее, уже при ней. Несуразный чёрный щенок с большой бородатой головой и круглыми, пуговичными глазами. Мишка гадил под облезлой дверью комнаты Агриппины Григорьевны, и оповещал её о содеянном тоненьким визгом.

Тогда баба Граня, опираясь сухими, узловатыми руками на подоконник, тяжело поднималась, доставала из-за шкафа старую тельняшку, и шла открывать дверь.

В коридоре было темно, а баба Граня плохо видела. Очки у неё были старые, купленные ещё в 60-е годы. Дужки у них отсутствовали давно, поэтому баба Граня пользовалась резинкой от трусов. Резинка от трусов была незаменимой вещью в хозяйстве Бабы Грани: на ней держалось практически всё её имущество. На резинке были старые наручные часы, которые давно не ходили, но неизменно присутствовали на руке; на резинке был войлочный чепец, в котором старуха ходила дома; на резинке были допотопные чёрные галоши, которые оставляли чёрные полосы на линолеуме, и молодая соседка, бранясь, оттирала потом пол наждачной бумагой; резинкой был перехвачен её старый фланелевый халат, и большой запас резинки лежал в её допотопном шифоньере под скомканными жёлтыми тряпками. Всё, что беспокоило бабу Граню — это то, чтоб запас резинки не иссяк.

Пенсию ей платили исправно, еды ей много не требовалось, поэтому стопка зелёных трёшек и голубых пятёрок, перехваченная всё той же резинкой от трусов, лежала практически нетронутой за иконой Николая Чудотворца.

Поправив резинку от очков, баба Граня наклонилась с тельняшкой к порогу, и щуря выцветшие голубые глаза, наощупь провела полосатой тряпкой по полу. Потом распрямилась, и поднесла тряпку к носу. Принюхалась. Удовлетворённо кивнула, и закрыла дверь.

Она прошла мимо жёлтого дивана с торчащими пружинами, опёрлась на железную спинку кровати, и немножко постояла. Дотянувшись до шифоньера, кинула за него скомканную тельняшку. Потом двинулась дальше, к окну. Села на кривую шаткую табуретку, накрытую куском шерстяного платка, и провела сухой ладонью по подоконнику…

Своих детей у бабы Грани не было. Может, не успела, а может, не смогла — об этом никто не знал.

Муж у неё был. Но недолго. Замуж баба Граня вышла поздно, в 40 лет. А через год началась война.

Похоронка пришла уже в августе 41-го, и легла в ящик старого комода рядом с тремя письмами от мужа, подписанными "Всегда твой, муж Иван" и его фотокарточкой.

Каждый день, сидя у окна, баба Граня шептала еле заметными на морщинистом лице бескровными губами: "Господи, Иисусе Христе, да когда ж ты меня уже приберёшь-то?"

Она лукавила. Больше всего на свете, кроме страха за иссякающий запас резинки от трусов, она боялась смерти.

Она пряталась от неё за дверью своей комнаты. Она пряталась в дырявой, в пятнах от мочи, перине. Пряталась за жёлтыми сальными шторами, и за немытым окном.

Иногда бабе Гране казалось, что смерть про неё забыла. И тогда она одевала побитую молью меховую жилетку, брала свою шаткую табуретку, и выходила на улицу.

Там она садилась возле подъезда, и угощала пробегавших мимо ребятишек сушёными бананами и печёными яблоками. Дети угощались неохотно. Брали гостинцы скорее из вежливости, и, отойдя в сторону, незаметно выбрасывали мокрые яблоки и твердокаменные бананы в кусты.

Но баба Граня этого не видела.

Иногда к ней присоединялась бойкая баба Катя с четвёртого этажа. Баба Катя была моложе Агриппины Григорьевны лет на двадцать, и выходила на улицу, чтобы хоть с кем-то посплетничать, и приглядывать за гуляющим внуком Борей.

Баба Катя раскрывала складной брезентовый стул, грузно на него обваливалась, и заводила разговор:

— Ну, что, Груша, как твои молодые-то? Не мешают? Поди, клюют тебя, выживают? Я-то знаю, что это такое. Только у меня дети-то родные, а ты с чужими живёшь. От своих-то кровных ещё и стерпеть можно, а с чужими жить — всё не под крылом у мамки-то, да. Жила ты вон, как барыня — одна, да в трёх комнатах, и никто тебе не указ был. А сейчас что? Подселили молодёжь… И ведь ничего не поделаешь — законы у нас такие. Не положено, тебе, Груша отдельной квартирки-то. Вот так-то… Теперь, небось, молодые твои только и ждут, когда ты окочуришься, чтоб комнатку-то твою к рукам прибрать!

И заливалась каркающим смехом.

Баба Граня, щурясь на солнце, и не глядя на товарку, отмахивалась ладошкой:

— Да Бог с тобой, Катерина. ПОлно тебе. Никто меня не выживает, сама себе хозяйка. Не забижают меня. Вот помру — пусть комнату забирают. У них две девки ещё растут. А мне лишь бы угол свой — да и хватит. Нажилась я уже, Катерина. Я ж девятисотого года, мне скоро 86 стукнет, а всё скриплю…

Соседка, споро вывязывая на спицах очередной свитер для Борьки, продолжала:

— Читать далее...

просматривая фотографии из похода, окунулась на некоторое время в прошлое...посмотрела на нашу бандитскую семью...порадовалась солнечным денькам и позитивным идеям...
[700x525]
[700x525]
[700x525]

Холодный зимний день, а на ладошках
Свернулся маленький комочек…
Котёнок… просто маленькая кошка…
Любимая и ласковая очень

В руках надёжных, сонно щуря глазки,
Мурлыкала тому, кого любила,
Кому доверилась, кто подарил ей ласку,
С кем одиночество и боль обид забыла.

И Он любил её как никого на свете,
Такую тёплую, пушистую, родную.
Он знал, что за неё теперь в ответе…
Он приручил её… Он полюбил такую.

И выходя на улицу, котёнок
Безумно радовался белым хлопьям снега.
Он знал, что тёплые ладони Всегда спасут от холода и ветра.

И если станет вдруг тоскливо, одиноко,
То нужно лишь позвать Его, мяукнув…
Котёнок знал, что не посмотрят строго
Его глаза на преданного друга.

И вот однажды в зимний день, всё как обычно,
Котёнок ждал Его в пустой квартире,
И час за часом отмерял привычно,
И как обычно думал «не забыл ли?»

Шаги… их не узнать довольно сложно,
Но что-то в них не так… не то во взгляде…
И глянув на неё, Он осторожно
С ладошек отпустил… котёнка… рядом…

Что ж, новая забава… лучше прежней…
Он предал… Он забыл… нашел другую…
Он смел убить её надежду,
Прогнать её… любимую, родную…

И маленький котёнок в зимний холод
Бежал по снегу что есть силы.
И звал его к себе вечерний город
Забыть о том, что и его забыли.

А белый снег, когда-то мягкий и пушистый,
Предательски кололся, обжигая лапки.
И знал котёнок, что уже ни в чём нет смысла,
Что никогда не будет всё в порядке.

И выбившись из сил, роняя слёзы,
Упал в холодные объятья белой вьюги,
Не чувствуя смертельного мороза…
Все мысли были о любимом друге.

Закрыв глаза, Он оказался очень близко,
И стало так тепло, как раньше на ладошке…
Теперь он с тем, о ком все его мысли…
Уснул котёнок… просто маленькая кошка…

Фотографии Актобер :

что такое радость,думаю,знают все..но не всем приходится испытывать сумасшедшую,испепеляющую,безбашенную,креативную радость...она проявляется как-то во всем...во взгляде,в эмоциях...но внешне она больше похоже нечто на что-то печальное,что-то в душе,такое сокровенное...и не все смогут ее сразу разглядеть...так вот...сегодня я пришла в дикую радость от той толпы народа,которая мне очень дорога...той толпы,которой я давно не видела...которой не радовалась давно...так вот сегодня она поглотила меня с головой...арбуз...чай..манговый..малиновый..с корицей...и "просто любой,главное покрепче"...кальян..белый хлеб...варенье...душевный пазитиф...радость общения...рыжий лисик...милый няся...лысый...бомба...ник,новый человек...и Вовка-морковка....конечно все это сделало свое нехитрое дело...я рада...я снова неадекват...прощай серьезный вид...прощай хмурая улыбка...все по-старому..хм..или по новому?....все только начинается...спасибо тем хорошим чудам и нясе,в особенности ему,что я возвращаюсь...возвращаюсь жить...жить с улыбкой...

вот живешь себе на свете, размышляешь немного о жизни, а думать о том,чем ты будешь заниматься дальше как-то не очень хочется...пока не появляется какая-нибудь цель...цель может быть маааленькой и достижение ее несложное...а бывает почти мечтой...и вот тогда можно хоть об стенку расшибиться,но, увы, ничего из этого не выйдет...так вот, к чему я это все, надо ли ставить перед собой такие почти невыполнимые цели?...или только намечать то, чего можно действительно добиться...?лично я - за мечту...надеюсь моя-то мечта станет былью..по крайней мере я стараюсь...

...я немного сложнее,чем просто...я немного полнее,чем пусто...
[525x700]