Я печатаю и печатаю, и скоро напечатанного станет больше, чем я сама, и тогда я прорасту через это, и может, может быть что-то выйдет из всего этого хорошего.
Внутренний мир, он ведь внутренний, и сколько не пытайся сделать его буквенно-знаковым, ничего у тебя искреннего и хорошего не выйдет, глупая. Внутреннее не выдерживает соприкосновения с экраном и бумагой. Оно неуловимо перетекает из мысли в мысль, из моих мыслей в чужие, и в этом потоке догнать его почти невозможно, эта гонка вечная и суть незримая.
Вчера мне совершенно не хотелось идти домой. Когда идти домой не хочется, бываешь готов на все, и бывает, встречаешься с таким, что надлом, до этого едва обозначившийся, теперь с хрустом расходится. Становятся видны детали, которых не то что представить себе не мог, а допустить внутрь себя не позволял.
Я честно признаюсь, на людей я смотрю в периоды острого отчаяния. И не от любви к созерцанию и философствованиям, а потому что это единственное, что удерживает на грани реальности.
Вот так, идя в непонятно куда, по вечерне исчерченной улице, можно наткнутся на старую проститутку, пьяную, с черными трагикопафосными кругами туши по лицу и грязными коленями. Она просила меня поймать ей машину, до Зубчаниновки, до какого-то дома, где живет дядя Ваня. Он хороший, он не такой как все, и он даст ей денег на пиво. Пожалуйста, а? Девушка, вы такая молодая и красивая, вам ничего не стоит. И смотря в ее пустые черные круги, разглядывая выбитые зубы, я с чувством «нездесь» и «нея» отчужденно думаю, как мы с ней похожи. Под этим дождем мокнут две наши безысходности, мы разойдемся и каждый пойдет умирать дальше, я - чуть дольше, она – чуть короче и привычнее. В спину мне раздавались крики «Да что ты, бл**, а?» Ей наверное тоже этот мир казался очень неправильным и несправедливым…
Но это было давно, а вчера я стояла и смотрела на людей. Теребила в пальцах телефон, выдыхала облачка белого пара. Кто-то меня замечал, зачем-то задирая вверх голову и встречался глазами. В эти моменты мне хотелось стать невидимой неосязаемостью и заглядывать в лица сразу огромному количеству прохожих, пролетая сквозь. Наверное, чтобы что-то там понять. Еще мне очень хотелось позвонить тебе, но я трусила. Позже мне захотелось отчетливым движением засунуть в рот палочку сигареты и затянуться. Саморазрушение достигло своей финальной точки на этой мысли и как-то само собой решилось, что ноги стали отсчитывать шаги по направлению к дому.
По пути встречались футбольные фанаты и проходя я физически чувствовала, как напряжены их мышцы желанием задеть, плюнуть и успокоиться ударом, еще одним, и еще… Хотя возможно все кончится тотальной дозой пива после которой наступит «светло».
От женщин, от их качающихся бедер и стремительного дробного перестука каблуков несло головокружительным обещанием.
Я проходила мимо молодых возбужденных фанатов с флагами наперевес, слегка тревожных девушек, спешащих добраться до дома без приключений, семейных пар с тяжелыми пакетами, из которых выпирают углы коробок с едой и призывно просвечивают цветные теперь уже бесполезные рекламные обертки. Каждый из прохожих обдавал меня чем-то тяжелым отталкивающим, яростно кричащим «Прочь». Это обжигало ладони, то правую, то левую. У пьяных не было ничего, они сами стремились, как и я, подвязаться к чьей-то чужой судьбе. Их кидало то в одну сторону, то в другую, словно они надеялись упасть головой на грудь первому неудачливому встречному и зарывшись как следует, то ли зарыдать, то ли заснуть, а может вцепиться зубами и рвануть со всех сил, на себя, пустого голодного. В этот вечер я их понимала.