Всем привет. Меня зовут Анжела. Т.к я давно не веду дневник, то решила, что почистив его, буду выкладывать понравившиеся стихи и рассказы, найденные на просторах инета. Будет вот такой вот архивик. Выкладывать буду постепенно. Стихов много. Больше всего стихов будет про кошек/собак, но будут и другие (кому интересно- смотрите слева рубрики). Для себя. Что бы не потерять. Буду рада гостям и ПЧ. Комментарии приветствуются.
ПыСы: И да, эта запись всегда будет висеть на самом верху:)

Встань на крыло
Capsolo
**
Тот, кто проснулся, больше не будет спать, тот, кто решился, скажет: да будет так.

В горы давно не ведет ни одна тропа: всё потому, что они умеют летать. Нет, ни при чем тут камни и снег, ручьи, клочья туманов и спящие облака. То, чему нас начинают сразу учить - смерть мимолетна, но очень, очень близка. Наша деревня лежит у подножья гор, утренняя молитва всегда одна: чтобы летящий там, высоко, дракон даже одним глазком не взглянул на нас.

Я убираю в доме, гоняю коз, слушаю сплетни, мету бесконечный двор. Все это время меня терзает вопрос: эти драконы - они и есть волшебство? Я никогда не видела их вблизи, но, говорят, их гнезда полны чудес, - только для нас, копошащихся здесь, в грязи, это рептилии, камни, вода и лес. Просто запретные горы и просто зло. Тени крылатые движутся над рекой. Если дракон не волшебный, не повезло, если он не чудесный, то он - какой?

И вечерами я ухожу в поля, жду, может, хоть какой-нибудь пролетит; там, вдалеке, от драконов горит земля, мне говорят - даже косточек не найти! Всё разоряют, людей, натурально, жрут, нам повезло - не заметили вот пока.
...Он высоко и словно спит на ветру. Я, потянувшись, словно держу в руках...

Звездные ночи распластаны по земле, я просыпаюсь и думаю: все, пора. Я выбираюсь из дома и сразу - в лес. Следом, как шлейф, тянет запах прогретых трав.

В горы давно не ведет ни одна тропа, только тропа, пожалуй, мне не нужна. Вверх, без дорог, невозможно в горах пропасть: мне вон туда, где снежная седина. Ноги все в ссадинах, руки в хвойной любви, горная кровь так стучит в ледяных ручьях...
Утро, драконье лежбище сладко спит, и где-то рядом пытаюсь проснуться я.

Солнце восходит, и кто-то шуршит крылом, кто-то зевает, горлом пускает дым. Вот как учуют и слопают, поделом, мне не дожить до спасительной темноты. Мне и не надо. Я вижу, зачем пришла. Это живое, летящее волшебство в мягких объятьях огненного тепла. Если я выйду, я получу его. Может быть, я недостаточно хороша, слишком оборвана и вообще - человек... Но, сомневаясь, я делаю первый шаг и выхожу к драконам с глазами рек.

Если они и чуяли, то молчат. Если они и знали, не скажут, нет. Их любопытство тихое, как свеча, их одобрение - будто холодный свет. Тот, что зевал, смотрит повеселей других, тянется мордой, мне фыркает в ухо, ждет; я представляю, деревня вопит: "Беги!"; я глажу морду, желтую, словно мед.

Тот, кто проснулся, больше не будет спать, тот, кто решился, скажет: да будет так.
Я успеваю заметить: там есть тропа! - прежде чем мы разбегаемся, чтоб летать.

я тебя не оставлю
Capsolo
***
Моей сестренке сегодня - двенадцать лет, но я ее давно не могу найти.
Она потерялась. Бездарно утрачен след. Я каждое утро в пространство шепчу: прости... Но рядом живет колдунья, и этот факт вселяет надежду, что есть хоть какой-то шанс. Мне надо найти ее, хоть колдовством, хоть как, пускай не с наскока и не за один сеанс. Друзья говорят: колдуны - это ерунда, оставят без денег, замучают, слуги зла... Увы, бесполезно. Я все ей готов отдать, но только б колдунья сестренку мою нашла.

И вот мы сидим - рассеянный, жалкий свет, тепло, душновато и мухи под потолком. Она говорит, вспоминай, - и я помню цвет раскидистых вишен и облачный сладкий ком. Когда потерялась сестренка, был звонкий май, пропитанный нежностью и кружевной насквозь; смеясь, мы пыльцу на подошвах несли в дома, и я вынимал траву из ее волос... Моя сестра бежит с голубым мячом, хохочет и прыгает, вертит его в руках, толкает его ладонью, ногой, плечом... Потом она потерялась. Не знаю как.

С тех пор незаметно прошло уже восемь лет, и я отправляюсь искать ее каждый день. Сестренка растет, как все девочки на земле, но я не боюсь: я узнаю ее везде. Быть может, она не нашла дорогу домой, отчаянно ищет и - снится мне по ночам. И я просыпаюсь от крика, едва живой. А если ее поймали - не закричать? Но кто б ни забрал ее, я объясню: я брат, и нам друг без друга толком и не вздохнуть. Пожалуйста, можно сестренку мою забрать? И я никогда ее не отпущу одну.

...Холодная дрожь мелко катится по спине, сквозь зубы толкаю обрывки привычных фраз. "Ты не виноват", - повторяет колдунья мне, и это заклятье я слышу не в первый раз. Оно мне не нужно, другое бы услыхать - то самое, что возвращает сестру сюда. Колдунья к подобным просьбам моим глуха, глаза у нее прозрачные, как вода. И кто б ни сказал, что сестренка моя нашлась, я им не поверю; мы встретимся впереди - с той девочкой, что умела смеяться всласть, с той девочкой, за которой не уследить. Моя сестра бежит где-то там, вдали, ей стукнул полдень, мяч бьет двенадцать раз, и кучевые плавятся корабли.
Колдунья мне говорит: "Отпускай. Пора".

Она всегда так много мне говорит, и слушает. Я потому прихожу опять. Встаю, утираю слезы. "Во вторник, в три?" - "Конечно, все как обычно. Я буду ждать". Я даже ничего уже не прошу. Моей сестре сегодня двенадцать лет. И, всхлипнув, я киваю: "Да, запишусь". Колдунья очень мягко глядит мне вслед.

Однажды я ей поверю, хоть кое в чем. Однажды я осознаю: не повезло...
Моя сестра бежит с голубым мячом, и звон его ломается, как стекло.

Когда ты встречаешь ангела, не важно, в метро ли, в булочной,
Созвездия вниз не падают, небес не трещит эмаль.
Не ёкнет в груди волнение, и ветер, беспечно уличный,
Не будет дрожать под крыльями, звеня, как резной хрусталь.
Часы не замрут испуганно, споткнувшись о грань деления,
Не станет бледнеть, как при смерти, горбатый старик-фонарь.
И в парке, осенне-пламенном, не будут цвести растения,
А в лужах, от ряби сморщенных, никто не найдет янтарь.

Когда ты встречаешь ангела, то вряд ли заметна разница -
Прохожий с зонтом и сумками, такой же, как все вокруг.
Ему не поют священники, и грешник ему не кается,
И в ноги ему не падают, никто не целует рук.
И чудо в страницах Библии не хлынет рекой по городу -
Слепой не увидит улицы, и хлебом не станет пыль.
Но вдруг понимаешь, как это, творить чудеса без золота,
Без крыльев из белой платины, меча и волшебных сил.

Словами, не только действием лечить удается раненых.
Места уступая в транспорте, никто не лишился ног.
Улыбка промозглой осенью бывает теплее пламени.
И нищим никто не сделался, услышав «Подай, сынок!»
Не мир вычищай от темного, а сам обращайся к чистому,
Не город спасай от голода, а кошку и трёх котят.
И ангел, что брёл по улице, внезапно узнает близкого,
В воде или отражении случайно поймав твой взгляд .

(с) Deacon

Френсису несколько лет за двадцать,
он симпатичен и вечно пьян.
Любит с иголочки одеваться,
жаждет уехать за океан.
Френсис не знает ни в чем границы:
девочки, покер и алкоголь…

Френсис оказывается в больнице: недомоганье, одышка, боль.
Доктор оценивает цвет кожи, меряет пульс на запястье руки, слушает легкие, сердце тоже, смотрит на ногти и на белки. Доктор вздыхает: «Какая жалость!». Френсису ясно, он не дурак, в общем, недолго ему осталось – там то ли сифилис, то ли рак.
Месяца три, может, пять – не боле. Если на море – возможно, шесть. Скоро придется ему от боли что-нибудь вкалывать или есть. Френсис кивает, берет бумажку с мелко расписанною бедой. Доктор за дверью вздыхает тяжко – жаль пациента, такой молодой!

Вот и начало житейской драме. Лишь заплатив за визит врачу, Френсис с улыбкой приходит к маме: «Мама, я мир увидать хочу. Лоск городской надоел мне слишком, мне бы в Камбоджу, Вьетнам, Непал… Мам, ты же помнишь, еще мальчишкой о путешествиях я мечтал».
Мама седая, вздохнув украдкой, смотрит на Френсиса сквозь лорнет: «Милый, конечно же, все в порядке, ну, поезжай, почему бы нет! Я ежедневно молиться буду, Френсис, сынок ненаглядный мой, не забывай мне писать оттуда, и возвращайся скорей домой».
Дав обещание старой маме письма писать много-много лет, Френсис берет саквояж с вещами и на корабль берет билет. Матушка пусть не узнает горя, думает Френсис, на борт взойдя.
Время уходит. Корабль в море, над головой пелена дождя.
За океаном – навеки лето. Чтоб избежать суеты мирской, Френсис себе дом снимает где-то, где шум прибоя и бриз морской. Вот, вытирая виски от влаги, сев на веранде за стол-бюро, он достает чистый лист бумаги, также чернильницу и перо. Приступы боли скрутили снова. Ночью, видать, не заснет совсем. «Матушка, здравствуй. Жива? Здорова? Я как обычно – доволен всем».
Ночью от боли и впрямь не спится. Френсис, накинув халат, встает, снова пьет воду – и пишет письма, пишет на множество лет вперед. Про путешествия, горы, страны, встречи, разлуки и города, вкус молока, аромат шафрана… Просто и весело. Как всегда.
Матушка, письма читая, плачет, слезы по белым текут листам: «Френсис, родной, мой любимый мальчик, как хорошо, что ты счастлив там». Он от инъекций давно зависим, адская боль – покидать постель. Но ежедневно – по десять писем, десять историй на пять недель. Почерк неровный – от боли жуткой: «Мама, прости, нас трясет в пути!». Письма заканчивать нужно шуткой; «я здесь женился опять почти»!
На берегу океана волны ловят с текущий с небес муссон. Френсису больше не будет больно, Френсис глядит свой последний сон, в саван укутан, обряжен в робу… Пахнет сандал за его спиной. Местный священник читает гробу тихо напутствие в мир иной.
Смуглый слуга-азиат по средам, также по пятницам в два часа носит на почту конверты с бредом, сотни рассказов от мертвеца. А через год – никуда не деться, старость не радость, как говорят, мать умерла – прихватило сердце.
Годы идут. Много лет подряд письма плывут из-за океана, словно надежда еще жива.
В сумке несет почтальон исправно
от никого никому слова.
Саша Кладбище

Пожалуйста, мамочка, хватит расспросов,
Ты ж знаешь, как я не люблю тебе врать.
Я очень устала от этих допросов -
Я просто не знаю, как мне отвечать...
Вот что мне сказать, моя милая мама,
В ответ на банальный вопрос "как дела"?
Что вновь похудела на три килограмма?
Что пятые сутки почти не спала?

А может поведать о том, что мне снится,
Когда вся подушка промокла от слёз?
О том, как отчаянно жаждешь напиться,
Себя убеждая, что всё не всерьёз?

Тебе рассказать, что живу с пустотою
И чем заполняю её, как в бреду?
О том, что не чуя земли под собою,
Не зная зачем, я куда-то иду?

Иль как заставляю себя улыбаться,
Когда всё распорото напрочь внутри?
О том, как ушли те, кто клялся остаться,
Оставив лишь маски свои у двери?

Иль то, что не знаю, как с прошлым расстаться
И как трудно справиться мне с этой связью?
Ах, как я устала на месте топтаться
И время, как жертва, тянуть перед казнью!

Скажи я всё это - начнёшь волноваться,
Расстроишься вмиг, станешь переживать.
Я просто не смею вот так издеваться!
Сама натворила - самой выплывать...
И вот, заучив, как стихи, одну фразу,
Я знаю: какой ни была б моя драма,
Готова ответ на вопрос твой дать сразу:
"Да, всё хорошо. Я в порядке, мама".

(С) Ольга Холодная

Если Джейкобу плохо, он закрывает уши, прячется под одеялом, чтоб никто не нашел.
Мягкость его подушки и невозможность слушать шепчут ему: не бойся, будет все хорошо.
Если Аните плохо, ей не помогут пледы, - только разгульный шоппинг или коктейльный день;
Музыку громко слушать и флиртовать с соседом - это ответ негласный: больше не быть беде.
Если Олегу плохо, он идет на работу прямо перед рассветом и домой не спешит.
Ночь заползает в офис, тянет с собой зевоту, и плохое уходит, тает под шум машин.

Кто-то идет к природе. Кто-то идет к любимым. Кто-то закрылся дома и беспробудно пьет.
Эти мгновенья тоже страшно неповторимы.
Кто-то идет куда-то.
Время тоже идет.

capsolo

Ночью я чинила глобус,
Словно слесарь, как хирург.
Я поймала аэробус
И вернула в Петербург.

Ничего не пишут в прессе
Про волну народных масс:
Про трагедии в Одессе,
Про Донецк и про Донбасс.

Порыбачить едут вместе
Лидеры двух крупных стран.
Башни-близнецы на месте.
Мы не знаем про Беслан.

Нет японского цунами.
Землю больше не трясет.
Нет бесплодия. А с нами
Дочь приемная живет.

В Баренцевом море гордо
Курск плывет к родной земле.
Цою пятьдесят три года.
Он дает концерт в Кремле.

Кармадонское ущелье
Снял в кино Сергей Бодров.
Лечат рак монахи в кельях.
Быстро и без докторов.

Не ведем дедов на площадь.
С сединою на висках.
Я чинила глобус ночью.
Я проснулась вся в слезах.

Светлана Бондарь

Я знаю, будет мир опять
И радость непременно будет.
Научатся спокойно спать
Всё это видевшие люди.
Мы тоже были в их числе –
И я скажу тебе наверно –
Когда ты станешь повзрослей,
Что значит тьма ночей пещерных.
Что значит в неурочный час
Проснуться в грохоте и вое,
Когда надвинется, рыча,
Свирепое и неживое, -
И в приступе такой тоски,
Что за полвека не осилишь,
Ещё не вытянув руки,
Коснуться чудищ и страшилищ:
Опять, опять ревут гудки,
Опять зенитки всполошились.
И в этот допотопный мрак,
Под звон и вопли стёкол ломких,
Сбежать, закутав кое-как
Навзрыд кричащего ребёнка.
Всё, как на грех, перемешать,
И к волку приплести сороку,
И этот вздор, едва дыша,
Шептать в заплаканную щёку.
Но в дорассветной тишине
Между раскатами орудий
На миг приходит к нам во сне
Всё то, что непременно будет:
Над нашим городом опять
Рубиновые звёзды светят,
И привыкают мирно спать
Сиреной пуганые дети.

Ф. Вигдорова

Когда пробираешься в старый подвал,
Ты помолчи, лучше послушай,
И ребенок, что жизнь свою потерял,
Раскроет тебе давно мертвую душу.

Их было много. Живых или мертвых -
Теперь-то уже все равно.
И иглы шприцов каждый день видя блекло,
Они лишь с надеждой смотрели в окно.

Они не кричали, когда в черных пакетах
Их друзей так небрежно бросали на двор.
Лишь в глазах отражались огня пируэты,
Но они не смотрели - привыкли давно.

И однажды, почти прорвавшись на волю,
Что всегда так манила их из-за стены,
Их крики прорвали небо ночное,
Когда пули настигли их из пустоты.

И теперь по ночам, когда школу закроют,
Ты спускайся в подвал, посиди, помолчи.
И возможно ты сможешь услышать порою,
Как напевает про жизнь, тот кто почил в ночи.
Автор неизвестен

В маленьком доме резные перила, цветастые витражи, запах корицы и яблок, улыбки, пушистый урчащий кот.
Знает Агата: в сегодняшний полдень к ним в гости заглянет Жизнь - целое утро она терпеливо ждала её у ворот.
Агате одиннадцать. Яркое платье почти достаёт до пят. Щеки в веснушках, играется солнце на рыжих крутых вихрах.
- Скоро прибудет, скоро свершится! - взрослые говорят. Агата мечтает, как будет держать его, хрупкого, на руках
И помогать, если мама устанет, сказки читать и петь. Оберегать, укрывать одеялом, лучшею стать сестрой.

Солнце плясало на листьях деревьев и минула утра треть, и Жизнь появилась у них на пороге, чуть слышно шепнув - Открой.

В комнате детской рисунки, игрушки, распахнутое окно. Тёплые зайчики пляшут на стенах прощальным огнём зари.
Агате тринадцать. Она любит брата, заботится, верит, но он очень сильно болеет, никак не научится говорить.
Он с каждым месяцем легче и тоньше, уже не кричит навзрыд. Смотрит усталым измученным взглядом на маму, отца, врачей.
Агата сидит у кроватки ночами: - Скажи мне, ну где болит? - а он только плачет и лоб с каждым часом становится горячей.
В маленьком доме скрипят половицы, заброшен уют и быт. Тихие шёпоты, горькие слёзы, пьянящий дурман лекарств.

Агата трясёт маму за руку, просит: - Скажи мне, он будет жить? - но мама молчит, или, стиснув ладони, бормочет: - Бог даст. Бог даст...

В тот час, когда небо усыпали звезды, сияя, взошла луна, пробили часы на стене и непойманной минула ночи треть,
Минуя завесу из снов и покоя, испив темноту до дна, в их детскую поступью невесомой чуть слышно ступила смерть,
К его колыбели направила цепкий, загробно холодный взгляд, но вдруг отшатнулась от всполоха рыжего пляшущего огня.
Агата без страха взяла её за руку: - Это - мой младший брат. И я не отдам его. Слышишь, проклятая? Лучше возьми меня!
И дрогнула Смерть. Тёплый ветер ворвался, взметнув пелену гардин, лазурным сиянием окутал Агату пленяющий лунный свет.

В тот день он остался один. Никогда он, с тех пор, не бывал один. И мысли о ней непременно окрашивал в матовый звёздный цвет.

В маленьком городе пыльно и людно. В город пришла война. Воем сирен и разбитыми окнами встретит забытый двор.
Гул самолётов дрожит над домами, как порванная струна. Он отдает указания. Он подберётся к врагу в упор.
О нём говорят, что он лучший из лучших. Удачлив, силён и смел. О нём говорят, будто гибель - и та обойдёт его за версту.
Он добровольцем явился на бойню. А кто бы из вас посмел? Если решитесь хотя бы когда-то ответить начистоту.
Он отдаёт указания. Нынче не велено отступать. Через завесу из ливней и града идёт его храбрый взвод.
За чьи-то семьи, за маленький домик, за добрых отца и мать!

Следит из-за грани Агата и брата без устали бережёт.
Кайлиана Фей-Бранч

В брошенном доме скрипят половицы. Дверь сорвана с петель.
В зимнюю ночь в тёплый угол забиться и пережить метель
Нам доведётся в забытой хибаре, с тихим огнём свечи.
Я расскажу тебе сказочку, парень. Хочешь? Тогда - молчи.
В тёмных глубинах распахнутых окон, в дебрях мышиных нор,
Слабый огонь, как сверкающий кокон. Каждый твой вдох остёр.
В этих обшарпанных стенах и стуже, кому мы принадлежим?
Шёпоты вьются внутри и снаружи. В полночь приходит Джим.
Я расскажу тебе сказочку, парень. Только, вот, сказка - ложь.

Читать далее

Серебряной нитью луч лунный по стенке.
Забытые души, что заперты в клетке.
Шесть юных погибших, шесть мёртвых сердец,
Давно что уж знали, как близок конец.

Пустая палата картиной привычной,
Уколы шприцов были делом обычным.
И так каждый день. Жизнь - повторов поток.
Точнее, была... Смерть - свободы глоток.

Легенда гласит, что лет сорок назад
Стоял здесь огромный, "заброшенный" склад.
На этом вот складе держали детей,
Что жертвами были научных страстей.

Читать далее

Это Адам, ему шестнадцать. Поразительно хмур и груб.
Неумеющий улыбаться, коренастый, как старый дуб.
Бесконечно сутулый, тихий. Прячет сбитый кулак в карман,
А в кармане такое лихо...
- Уголовник и наркоман! -
Говорят про него соседи,
- Беспризорник! Пройдоха! Вор!
По сугробам и гололеди он приходит в знакомый двор.
По оплёванным гребням лестниц на привычный пустой чердак:
В этом самом надёжном месте нет ни голода,ни собак.
Лихо фыркает, шерсть взъерошив, раздувает свои бока,
Вместо снежных холодных крошек - миска вкусного молока,
Мягкой кучей лежат матрацы, пахнет сыростью и теплом...
Это Адам, ему шестнадцать. "Забияка и костолом"
Гладит серую шубку лиха и бормочет себе под нос:
- Тихо, маленький. Тихо, тихо! Я забрал тебя и принёс.
Слышишь, кроха? Даю поруку: я - твой самый надёжный щит.

Лихо тычется носом в руку и, посапывая, урчит.

Кайлиана Фей-Бранч

Я не знала войны. Я не стыла в засаде.
Не горела в огне. Не взрывала в ночи поезда.
Не ходила в разведку и хлеб не пекла партизанам.
Я не знала войны. Меня не было просто тогда.

Меня не было там, в том кромешном аду.
Там, где небо с землёю смешалось.
Где на месте садов да резных деревень,
Лишь одни пепелища остались.

Я не знала войны. Но, сжимается сердце,
И бежит холодок вдоль спины,
Когда вновь я смотрю кинохронику
Той чудовищной, страшной войны.

Я не знала войны. Но о ней позабыть
Не могу! Не имею на это я права!
Слава Вам, защитившим наш солнечный мир от врага,
Слава Вам, побелевшие воины! Слава!
Слава! Слава!!!
Роза Госман

Перед рождеством
Берестов Валентин

«И зачем ты, мой глупый малыш,
Нос прижимая к стеклу,
Сидишь в темноте и глядишь
В пустую морозную мглу?
Пойдем-ка со мною туда,
Где в комнате блещет звезда,
Где свечками яркими,
Шарами, подарками
Украшена елка в углу!»-
«Нет, скоро на небе зажжется звезда.
Она приведет этой ночью сюда,
как только родится Христос
(Да-да, прямо в эти места!
Да-да, прямо в этот мороз!),
Восточных царей, премудрых волхвов,
Чтоб славить младенца Христа.
И я уже видел в окно пастухов!
Я знаю, где хлев! Я знаю, где вол!
А ослик по улице нашей прошел!»

В Сочельник

Канун великий Рождества...
Темнеют краски небосвода...
Все тихо... близость торжества
Невольно чувствует природа.
Как будто менее тревог,
Как будто менее страданья -
В подлунный мир Младенец-Бог
Приносит сладость упованья.
Вот в небе вспыхнула звезда;
Она зажглась, играя нежно...
Как счастлив тот, кто день труда
Сегодня кончит безмятежно,
Кто, отложив дела свои,
Забудет рой забот тяжелый
И отдохнет в кругу семьи
Спокойный, кроткий и веселый...
И не с нахмуренным челом,
Но, отрешась от дум унылых,
Он встретит праздник за столом
Среди своих родных и милых,
Услышит он святую весть,
Когда раздастся звон вечерний,
Но мир велик,- в нем много есть
И тех, чей путь исполнен терний...
О Боже! В этот день святой
И им пошли благословенье,
Утешь их радостью земной,
Житейских бед пошли забвенье...
Пускай для них суровых дней
Смирится вечная тревога,
Пусть ценят в этот день сильней
Святой приход Младенца-Бога.

Медведев Л.

Новогодняя колыбельная

Засыпай, малыш, устал,
Целый день нам помогал,
Всю квартиру украшать,
Нашу ёлку наряжать.

Позабыл ты про игрушки,
Подавал шары, хлопушки,
Даже папе встав на плечи,
Зажигал на ёлке свечи
И бенгальские огни
(Как смешно горят они).

Мишурой украсил ветки,
Вниз засунул две конфетки.
С внучкой Дед Мороз придёт
И подарки принесёт.
Мы его хоть и не видим,
Угощая, не обидим.

Положив под ёлку ваты,
Резать помогал салаты,
Успевал, казалось, всюду:
Нёс и вилки, и посуд.

Помогал, как только мог -
Славным ты растёшь, сынок!
Свой к столу приставил стул,
Сел - и сразу же уснул.

Спи, сынок, в своей постели,
Подпевают мне метели.
Новый год приходит в дом,
А малыш спит сладким сном.
Вадим Косовицкий

Снеговички

Ночью окна краской белой
Дед Мороз разрисовал.
В шубки ёлочки одел он,
Снегом садик закидал.
Снег пушистый, синеватый,
Все деревья в серебре.
В детский сад пришли ребята
И застыли во дворе.
Тонут ноги в снежной вате,
Застревают на пути.
Без метлы и без лопаты
В детский садик не пройти.
Пробираются, не глядя,
Без лопаток и совков.
Вот ворвались в детский садик
Двадцать пять снеговиков!
Анна Конобеева

Крошку-ангела в сочельник Бог на землю посылал
Ф.М.Достоевский


Крошку-ангела в сочельник
Бог на землю посылал:
“Как пойдешь ты через ельник,
- Он с улыбкою сказал, -
Елку срубишь, и малютке
Самой доброй на земле,
Самой ласковой и чуткой
Дай, как память обо Мне”.
И смутился ангел-крошка:
“Но кому же мне отдать?
Как узнать, на ком из деток
Будет Божья благодать?”
“Сам увидишь”, - Бог ответил.
И небесный гость пошел.
Месяц встал уж, путь был светел
И в огромный город вел.
Всюду праздничные речи,
Всюду счастье деток ждет…
Вскинув елочку на плечи,
Ангел с радостью идет…
Загляните в окна сами, -
Там большое торжество!
Елки светятся огнями,
Как бывает в Рождество.
И из дома в дом поспешно
Ангел стал переходить,
Чтоб узнать, кому он должен
Елку Божью подарить.
И прекрасных и послушных
Много видел он детей. –
Все при виде божьей елки,
Все забыв, тянулись к ней.
Кто кричит: “Я елки стою!”
Кто корит за то его:
“Не сравнишься ты со мною,
Я добрее твоего!”
“Нет, я елочки достойна
И достойнее других!”
Ангел слушает спокойно,
Озирая с грустью их.
Все кичатся друг пред другом,
Каждый хвалит сам себя,
На соперника с испугом
Или с завистью глядя.
И на улицу, понурясь,
Ангел вышел… “Боже мой!
Научи, кому бы мог я
Дар отдать бесценный Твой!”
И на улице встречает
Ангел крошку, - он стоит,
Елку Божью озирает, -
И восторгом взор горит.
Елка! Елочка! – захлопал
Он в ладоши. – Жаль, что я
Этой елки не достоин
И она не для меня…
Но снеси ее сестренке,
Что лежит у нас больна.
Сделай ей такую радость, -
Стоит елочки она!
Пусть не плачется напрасно!”
Мальчик ангелу шепнул.
И с улыбкой ангел ясный
Елку крошке протянул.
И тогда каким-то чудом
С неба звезды сорвались
И, сверкая изумрудом,
В ветви елочки впились.
Елка искрится и блещет, -
Ей небесный символ дан;
И восторженно трепещет
Изумленный мальчуган…
И, любовь узнав такую,
Ангел, тронутый до слез,
Богу весточку благую,
Как бесценный дар, принес.