Настроение сейчас - упадническое.
«...каждая мысль о Вас — как порыв южного ветра...»
У меня есть тысячи фотографий и единицы хороших.
У меня есть 109 АРМов по будням с восьми до пяти и ещё под сотню удалённых.
У меня есть два монитора и куча хлама на столе.
У меня есть несколько патч-кордов в рюкзаке и обжимные клещи.
У меня есть две камеры и объективы.
У меня есть комната ни в больше-чем-доме ни в каком другом доме.
У меня есть то, что на самом деле ни черта не стоит.
То, чего у меня нет, уносится дальше дальше дальше дальше даль.
Тяжёлый ком в горле и работа — всё, что у меня есть.
Мне нужно работать.
«...и все понял сразу, знание это обрушилось на него, как удар кувалды, горячее, как солнце пустыни, которая была апофеозом всех пустынь...»
При виде меня люди снова расступаются.
При виде меня матери отводят испуганные глаза и берут маленьких детей за руки.
Когда я иду мимо, старухи косятся и бормочут, бормочут, бормочут, то ли проклятья, то ли отвод дурного глаза.
Тоска идёт за мной, хихикает мерзко.
...Вы были там. В этой старой полутёмной теплостанции, насквозь пропитанной запахами дождевой воды и сырого бетона, в машинном зале, где даже котлы гудят на вполсилы и почти не греют. я не мог ни пошевелиться, ни сказать ни слова, Вы стояли, смотрели внимательно, как Вы умеете, а потом вздохнули и ушли. В этот момент перегорела последняя лампочка. А за спиной смех, злорадный и чуть безнадёжный.
Я проснулся с ощущением потери. Мне двадцать один двести один тысяча один год. От Рождества Христова год на дворе шёл две тысячи тринадцатый.
Дурацкое одиночество, дурацкая меланхолия, дурацкое ощущение, что ты везде посторонний... да пошли вы.
Вселенная делится на две части — на юге мир, на севере — гиперборейское замирье. Первый похож у всех — это мир действительный, видимый каждому, его можно изучить, потрогать, в нём говорят с другими, радуются, грустят, смеются и кричат от горя, в нём работают и учатся, рождаются и умирают, любят, ненавидят. В нём живут. Второй...
Моё замирье — тёмно-серая тоскливая мгла, в которой мелькают чудовища без тел и лиц.
Моя музыка — длинные гудки в телефонной трубке
Я иду по грани в шатком равновесии.
Ветер дует с юга.
Мне двадцать один год.
Год от рождества Христова шёл две тысячи тринадцатый.
Представим себе ситуацию. Некий заказчик-архитектор хочет построить склад, но самому возиться нет времени. К тому же, проектная документация разработана, материалы оговорены, дело за малым — строить. Заказчик договаривается с организацией-партнёром о руководстве работами и авторском надзоре. Затраты — поровну. Стоит добавить, что склады буду эксплуатировать заказчиком и надзорной организацией совместно. Подряд со строителями заключен. Вроде все довольны до какого-то момента. Если быть точным, до того самого, когда заказчик внезапно выясняет, что, скажем, фундамент залили подрядчики совершенно не по проекту и хорошо, если не с нарушением технологии. К партнёру возникает естественный вопрос «какого хрена так получилось?». В ответ партнёр отнекивается и в итоге всё сводится к «да хрен его знает, как так получилось, сам я что-то не заметил, что они делают, а вторая группа сотрудников решила не лезть, потому что мне виднее, в общем ничего, сойдёт и так» Чувствуете абсурд ситуации? И я чувствую. Только вот не понимаю, почему если заказчика-архитектора и организацию партнёра заменить на членов семьи, склад на сарай, а подрядчика — на пару таджиков подобное становится нормой и никаких нареканий не вызывает. Бесит, блядь.
В городе, где я живу примерно 20 млн. человек.
В стране не помню точно, что-то около 140.
В мире — 7 миллиардов из них в контакте зарегистрировано около 210 миллионов.
Процент фотографов, моделей и прочих околосъёмочных личностей подсчитать затруднительно, но количество народа немаленькое. Несмотря на это на фотовстречах половина народа — знакомые, а ещё о части ты слышал или видел краем глаза. И в любой группе натыкаешься то на знакомую фамилию, то на фото, которое уже видел, а то взгляд цепляется за особенный, узнаваемый способ построения кадра.
Как же мало места... «Тесно мне с тобой, Каифа...»
Завтра первый экзамен. Мне двадцать один год. Год от Рождества Христова на дворе шёл две тысячи тринадцатый.
Настроение сейчас - рабочее
В мире есть много вещей, неподвластных человеческому (и моему в частности) разуму — размеры вселенной там или цвет электрона. Есть много понятного — откуда берутся те или иные инструкции, как работает дисперсия света, да много чего, в том числе многие человеческие взаимоотношения, изначально простые как палка. Как только взялся за какую-либо работу, пообещал, условился — сразу возникает социальная ответственность. Хуёво относишься к своей социальной ответственности — ты мудак. Всё просто.
И не быть мудаком тоже очень просто. Например, договорился о встрече днём раньше, а теперь влом, передумал, запил, укурился, просто проебал время в силу каких-то, возможно даже важных, причин не можешь встретиться — в идеале, позвони/напиши и предупреди, у нас век информационных технологий, детка. Ну или хотя бы возьми трубку после, максимум, третьего звонка. Не надо подсылать к телефону своих мудацких подруг, которые будут мямлить, что тебя временно нет у телефона, ага. Или работаешь в каком-нибудь второсортном макдаке — то, что он второсортный не даёт тебе права закидывать в коробку с гамбургером ошмётки салата отдельно от гамбургера. Мудила, я пожрать пришёл, а не конструктор собирать! Взялся — делай, не можешь — уёбывай. Всё просто, не так ли?
Настроение сейчас - меланхолия...
Иногда возникает желание полностью изменить собственную комнату, до неузнаваемости... или квартиру... или город...
Иногда тянет собрать в кучу и сжечь всю одежду, оставив шарф, свитер да косуху чтобы потом купить только то, что нужно — 4 пары одинаковых чёрных джинсов, по 5 одинаковых чёрных рубашек с коротким и длинным рукавом, две пары ботинок, летние и осенние, берцы на лето и на зиму, и всякую мелочь, неотличимую друг от друга...
Иногда хочется наслать ма-аленькую амнезию на всех, кто знает меня больше пары недель и, встречаясь случайно на улице или в метро, ни за что не узнать друг друга...
Иногда кажется, что жизненно необходимо взять мешок, сбросить туда все свои детские фотографии, кассеты с видео, плёнки, открытки, памятные вещички — и уничтожить, порвать всё, зашвырнуть в какой-то страшный механизм, перемалывающий в пыль любое, попавшее внутрь...
Иногда есть мысли, что лучше быть человеком, с одним единственным, почти буддистским «сейчас» в котором нет места памяти, прошлому и будущему... особенно памяти... и переродиться...
Иногда...
Настроение сейчас - унылое
Контакт доброжелательно подсказывает, что у меня 136 товарищей, телефонная книга содержит под 200 номеров, квартира пуста, полулитровая бутылка коньяка полна, завтра выходной...
мне некому позвонить...
Собственно, и мне очень редко звонят и пишут не по делу, почти не могу вспомнить подобного — может, пару раз за полгода было, не знаю... Дым, наполняющий комнату, галогеновый свет лампы и игрушечная обезьяна — ну чем не хорошая компания, ага... жаль только, что они не пьют...
Кажется, пора идти спать...
Настроение сейчас - полурабочее...
...пшшшш... раз-два-три, проверка... пшшш... меня слышно...? ...пшшшшшш...
На днях прошло первое занятие в автошколе, площадка... по мнению инструктора — not bad, что безусловно радует. Скоро буду с правами, надеюсь...
...пшшшш...
До экзаменов меньше месяца и мне придётся показать своё кунг-фу очень хорошо, да, сей, но поступить в МИРЭА — вышку надо...да и хочу я поступить, оно мне действительно надо — не хватает фундаментальных знаний, базы, я всё ещё понахватавшийся, хоть и прошаренный...
...пшшшш...
Больше полугода я на новом месте работы и... меня не тянет в отпуск... больше того, за выходные я успеваю соскучиться по работе, по ежеутренним обходам трёх этажей и внезапным звонкам пользователей у которых что-то не так, по решению задач... Ощущение удовлетворённости своей работой, когда слышишь или читаешь на экране удалённой машины это счастливое «спасибо-спасииибо»,видишь довольные улыбки, видишь всё, показывающее, что коэффициент моей полезности наконец-то с плюсовым значением — оно до сих пор не перестаёт удивлять и радовать меня... это хорошо...
...пшшшщ...
<с другой частоты тихо, сквозь помехи>: я вас поймаю и покорю, стричься заставлю бриться...
...пшшшшшшшшшшш...
...я работаю в IT... мне двадцать один год... год от Рождества Христова на дворе по прежнему шёл две тысячи тринадцатый...
...пшшшшшшшшшшшшшшшшшшш....
<снова с другой частоты>: ...два... один... я иду искать... господи, помоги мне...
Наткнувшись на почти затерянную папку невольно осознаёшь, насколько не то повзрослел, не то постарел... этот ушёл из компании, этот сидит (чего и следовало ожидать), того и в живых уже нет, а вот этот парень недавно из горячей точки вернулся... или не недавно... иди два года назад.... или уже три...
Настроение сейчас - медитативное...
«Не оставить после себя ничего, что могло бы помочь людям в своём замкнутом мире мне кажется ужасным. Вот почему я хочу рисовать, изучать жизнь... Творчество вот основа жизни.»
...и почему этот листок, найденный в библиотечных «Беседах о фотомастерстве» до сих пор не даёт мне покоя...? эй, кто ты, где ты сейчас...?
Настроение сейчас - полурабочее...
...снится очень живо и ярко...
«Ты болен и протянешь недолго, вывезти тебя некуда, райцентр далеко, да и дороги размыло — не проехать... есть тут одно... хоть быстро, легче оно так-то, если подумать...» — всё это сказал тебе худощавый седенький доктор, пряча глаза и косясь жалостливо на склянку, до половины заполненную тёмной жидкостью... «ай, чорт с ним...»
...больше получаса самоотключения от добровольного отравления какой-то дрянью в холодной сельской больнице с двором, состоящим из грязи, луж, ржавого железносетчатого забора и трёх исхудалых куриц... чувствуешь, как наливаются жаром, а потом немеют руки, как левая часть тела становится чужой, свинцовой, гудит в голове и мир начинает плыть перед глазами, мир крутится вокруг и вместе с тобой... лежишь на клёклой постели, ждёшь... во рту сухо, давит горло, дышишь хрипло, пытаешься попросить соседку по палате, молодую, с глазами мадонны и измученным, но ещё красивым и добрым лицом в обрамлении волос цвета переживших зиму стеблей пырея, зачем-то разблокировать твой телефон, пытаешься начертить графический ключ на страницах, вырванных из рассыпающейся книги — рвёшь карандашом бумагу, отключаешься на секунды... голова всё тяжелее, ноги — слабее, как не твои, но встаёшь, плетёшься в больничной, пропахшей насквозь лекарствами одежде к выходу... голос из-за спины, тусклый: «ты... куда..?» — «перекурить...»
...кое-как выходишь, опираешься о железную сетку, непослушными пальцами зажигаешь спичку (две медсёстры курят и смотрят презрительно), вдыхаешь дым раз, другой... цепляешься за забор пальцами, шаг, ещё шаг — и пальцы соскальзывают, падаешь в темноту, просыпаешься — «где я...?»
Настроение сейчас - задумчивое...
Когда я был маленьким, железобетонные шпалы были делом не то, чтобы необычным, но достаточно новым. В основной массе всё ещё были деревянные - огромные бруски, пропитанные креозотом, особой смолой для технических целей, и рельсы крепились к ним не болтами, а ржавыми стальными костылями...
Там где я вырос, бетонные шпалы появились лет 15 назад, да так и лежат до сих пор, пересыпанные щебёнкой. Рисунок камней различается год от года, но общий вид неизменен - щебень, бетон, щебень, бетон, щебень бетон, щебень... и запах креозота...
В пасмурный полудождливый день входящая в старый вагон электрички немолодая некрасивая женщина с букетом искусственных цветов в руке выглядит как-то по-особенному обречённо...
Человек с испитым лицом идёт по узкому проходу, горланя: "икооооны, образкиии, сереброооо, книииги...." Никто не обращает внимания и он уходит дальше, кажется, даже слегка сконфуженно... Горсть крестов из дешёвого металла перезвякивается, свисая из дрожащей красной руки, сливается это убогое бряцанье с вагонными сквозняками, да и гуляет, затихая, над жесткими фанерными сидениями.... Караван идёт.
У той, что сидит почти напротив меня, испуганно-уставшее лицо со слегка злыми чертами и тонкие руки без колец. Четыре минуты назад она чуть тоскливо спросила в телефон "жалеть не будешь?" и с той стороны положили трубку. Теперь она сидит, держит в тонких руках без колец так и не доеденную грушу и смотрит в окно. Сок груши тягуче капает на дрожащий, вытертый, покрытый следами грязных ботинок пол, и у той, что сидит напротив меня лицо самоубийцы... Из-за спины - скрипящий старушечий голос: "наркома-анка, наверно."
...по всем возможным векторам в пространстве, координаты начала и конца точки совпадают... если во всех измерениях протяжённость объекта строго равна нулю, то этого объекта не существует, однако точка существует, т.к. мы измеряем её по этим векторам, получая ноль и приходя к выводу, что её не существует, хотя и может быть измерена в пространстве... точка объективно не существует именно потому что она есть, а осознание факта её наличия приводит к пониманию её отсутствия...
передо мной лицо того, которого никогда не было и не будет... лицо мокрое, на него налипают лекарства от импотенции и аборты, политики и артисты, чьё-то горе и чьё-то счастье, тысячи жизней и вещей, до которых никому нет дела... с лица течёт, оно продолжает обрастать ничего не значащими цифрами и непрочтёнными буквами, рот то и дело меняет форму, то насмехается, то брезгливо кривится... так рождается маска Безликого...