2090-й год.
Сегодня, выходя из офиса, ощутил как меня снимают со всех сторон, а затем из-за виртуальной завесы впрыгнула хорошенькая ньюсвичка с кукольным личиком, на левой груди эмблема ее телеканала, ее глаза обшаривали мое лицо, пока я соображал, что пирсинг в ее узеньких бровях не просто украшение, а мощные телекамеры.
- Простите, - спросила она с деланным оживлением, - что так неожиданно, но как вы прокомментируете странный поступок академика Гордона?
- А что он такое натворил? – спросил я настороженно.
- Два часа назад он ушел из жизни, - отчеканила она, я чувствовал как все телекамеры крупным планом показывают мое лицо, включил и там, в уголке мозга, видел эти экраны в квартирах, где толпа ньюсовиков берет интервью у главного специалиста холдинга «Кристина». – Вы не знали?.. Странно, вас это должно встревожить!
- Меня тревожит смерть каждого хорошего человека, - ответил я, - а Гордон был хорошим человеком и очень талантливым ученым.
- Вы понимаете, - возразила она, - о чем я спрашиваю.
- Не совсем, - ответил я сдержанно.
Я продолжал двигаться к своему автомобилю, и теперь видел сколько их, записывающих мои слова, а потом все-таки ухитрившихся их переврать.
- Хорошо, - сказала она упрямо, - вы один из тех, кто помнит еще такие чудовища, как компьютеры… я правильно произношу?.. вы прошли через несколько эпох, а в некоторых принимали самое деятельное участие… Скажите, как вы себя чувствуете?
Я видел, что у нее с языка не сорвался главный вопрос, но по журналистской привычке решила слегка подогреть, накалить, повысить интерес, и я ответил с предельной серьезностью:
- Превосходно.
- Прекрасно, - обрадовалась она. – Значит, никаких нехороших мыслей о бренности жизни…
- Никаких, - заверил я.
- Вы не устали от жизни?
- Ничуть.
- Вы ее по-прежнему любите?
- Иногда ненавижу, – ответил я.
Она насторожилась, а я почти увидел как в далекой телестудии записывают не только каждое мое слово, и ни движение мышц, аналитики сразу же дают им истолкование, почему и зачем именно так дернулся тот или иной лицевой мускул.
- И что же?
- А ничего, - ответил я спокойно. – Ненависть – это тоже сильное чувство, согласны?
- Полностью, - ответила она и взглянула с ожиданием. – Вас держит ненависть?
Я засмеялся.
- Нет, кое-что противоположное… Извините, это все, что я могу сказать.
Я сел в автомобиль, он закрылся со всех сторон непроницаемыми щитами и с места набрал скорость. Ветровое стекло превратилось в экран, крупное лицо Холдеманна заняло его от края и до края, он внимательно всматривался в меня, в глубине темных глаз усталость и тревога.
- Что-то прознали, - обронил он. – А ты, кстати, как себя чувствуешь?
- Нормально, - ответил я с некоторым недоумением, скорее Пизанская башня спросил о самочувствии у останкинской, чем шеф о моем здоровье, - а что случилось? Я после того курса омоложения, спасибо вашей настойчивости, чувствую себя все еще тридцатилетним!
- Просто проявляю заботу, - сказал он сварливо, - о лучших сотрудниках. Ты ведь лучший, знаешь?
- Польщен, - ответил я настороженно, - а кто лучший, тому нагружают воз больше, да?
Он криво усмехнулся, под глазами круги, лицо в самом деле усталое.
- Мы с тобой старики, - обронил он, - потому интересуюсь. Остальные в кампании в два-три раза моложе. Потому у меня к тебе… ну, почти родственное. Хочется иной раз тебе вытереть нос… или сказать что-нибудь теплое. Ты уж держись, ладно?
Я наконец сообразил, переспросил:
- Это из-за Гордона?
Он помялся, кивнул.
- Да. Я тоже был на том симпозиуме, где он доказывал Зельду, как будет фанфаронить при сингулярности. А старый мудрый Зельд что-то сомневался. Помнишь?.. Так вот Зельд еще жив и активно работает, а вот Гордон…
- Я не сдамся, - ответил я. – Не сдамся.
Он кивал, но пока машина, ведомая автопилотом, стремительно неслась по улицам, всматривался в меня отечески заботливо. Вообще-то он знает, что меня держит в жизни. Знает и почему все эти дурости насчет разочарованности в жизни, пресыщения и поисках смысла в небытие отскакивают, как капли дождя от ветрового стекла. Просто он давно миновал тот возраст, потому и опасается, что неистовый огонь, пожирающий мою душу, погаснет. У него все прошло благополучно: была любовь, была счастливая семья. Выросли дети, внуки, правнуки, они с супругой состарились, любовь давно переродилась в теплое чувство дружбы, затем пришла дряхлость, провалы в памяти, равнодушие. В какой-то период супруга умерла от старости, он воспринял это со спокойствием девяностолетнего человека, который и сам вскоре…
Но наступил период высокой медицины, сосуды ему очистили от бляшек, обновили сердце и вообще внутренние органы, он постепенно снова начал мыслить остро и мощно, воспринимать мир, включился в работу, а та жизнь, до его старости, воспринимается как тусклые черно-белые фотографии, что не вызывали ничего, кроме слабого щема.
И как ему объяснить, что у меня полыхает все тот же огонь? Наша любовь была подстрелена на взлете.
Через две недели меня пригласили на
Читать далее...