Не каждый драматург может позволить себе «убить» старушку кочергой. Мартин МакДонах — может. В одной его пьесе убийств и членовредительств хватит на целую трилогию. Кровь льется рекой, чем конфузит мировое театральное сообщество, теряющееся в оценках: аморален — не аморален, гениален — не гениален. Не смотря на то, что со дня выхода его первой пьесы прошло тринадцать лет, удобопонятным МакДонах так и не стал. Напротив, вокруг снятого им в 2008 году фильма «Залечь на дно в Брюгге» споры разгорелись с новой силой. Как можно «такое» писать, ставить, снимать? — Вот вопрос для настоящих профессионалов. Сергей Федотов, художественный руководитель театра «У моста», открывший МакДонаха для русской сцены, как раз из их числа.
Федотов, многие годы исследующий возможности мистического театра, даже в реальной жизни со знаками (теми, что свыше) сталкивается на каждом шагу. Например, имя МакДонаха он впервые услышал в Праге — в городе, будто бы созданном для судьбоносных встреч. Здесь, на сцене «Драматического клуба» играли одну из ранних пьес ирландского драматурга «Сиротливый Запад». Распознав и очаровавшись чужим талантом, Федотов задумал поставить МакДонаха в своем театре. Общими усилиями раздобыли текст на двух языках — чешском и английском, сделали перевод, результат — понравился. Начав с «Сиротливого Запада» линэнская трилогия (в которую также входят «Красавица из Линэна» и «Череп из Коннэмары») была поставлена целиком. Принялись за трилогию Аранских островов — «Калека с острова Инишман» сегодня также идет в театре. С 1988 года играющий «классический» репертуар (Н. В. Гоголь, Ф. М. Достоевский, М. А. Булгаков и др.) театр «У моста» в лице ирландца обрел не просто автора–современника, но и автора–единомышленника. Сергей Федотов говорит: «МакДонах с "теми" силами знаком», — а такой человек обманывать не станет.
В копилке худрука пермского театра немало историй, рассказывающих, как природные стихии вмешивались в ход его макдонаховских спектаклей. Обычно виновником нехороших ситуаций становился дождь. И вот совпадение! — на страницах пьес об ужасах ирландской глубинки дождь льет, кажется, не переставая. Непогожим вечером возвращается домой линэнская красавица Морин Фолан. Все 365 дней в году здесь ее ждут надоедливая мать, радиоконцерт по заявкам и раковина, пропахшая мочой. Т-ш-ш, входная дверь открывается, первую реплику подает Мэг: «Ну что, Морин, дождик?» Еще пара фраз, и сомнений не остается: это не дом, а эпицентр военных действий. У каждой — свои стратегические цели и цена значения не имеет.
Принципиально, что Мэг и Морин живут за горой, взбираться на нее добрым людям нет никакой охоты. Новости с «большой земли» приносит быстроногий гермес и двадцатилетний оболтус Рэй Дули. Эти свои прогулки он не очень-то любит. «Черт… В этом доме все с приветом!», — досадует Рэй и как никогда прав. Не смотря на внешнюю благопристойность — салфеточки на столах, занавесочки на окнах, — место это страшное, и ни смерть, ни любовь не могут повлиять на заведенный здесь кем-то порядок. Даже после всех потрясений, переживаемых зрителем за текущий час, радио продолжает похрипывать, женщина, уставившаяся в пустоту (сбросив три десятка лет), все так же покачивается в кресле-качалке. Это дом диктует обитателям свою волю, и это дом повинен в разыгравшемся здесь кошмаре. По крайней мере, думая так, человек освобождается от необходимости шарить по пьесе в поисках виноватого в линэнских бедах героя. Ведь невозможно определиться, кого жальче — Мэг или Морин.
МакДонах крутит сюжет как хочет, раскрывая всё новые обстоятельства, коренным образом меняющие представление о старшей и младшей Фолан. Кто жертва, кто палач — нет никакой определенности. Безобидная старушка превращается в бесчувственную эгоистку, сознательно мешающую счастью дочери, грубая, неотесанная Морин — в красивую, тоскующую по любви женщину. Спустя несколько минут на месте Мэг появляется жалкое, брошенное, страшащееся смерти существо, молящее дочь, пока та поливает ее кипящим жиром, о прощении и пощаде.
Сцена пытки ужасна, но это не самое страшное из того, что случится этим вечером. Среди невольных свидетелей — молодой Элвис Пресли, глаза с поволокой. Его портрет, украшающий стены дома, напоминает о лучшей материнской доле и эталонной сыновней любви, в образе розового Кадиллака оставшейся на века. Примечательно, что Сергей Федотов, бережно и уважительно относящийся к авторским ремаркам, в случае с фотографией произвел замену — на месте Элвиса должен был бы находиться Роберт Кеннеди. У российской публики, плохо представляющей себе внешность американского политика, этот факт вызывает понимание. К тому же сладкоголосый певец идеально соответствует предмету женских грез, а Морин, в свои сорок, все еще надеется, ждет и верит. Однако розовый Кадиллак — лучшая причина «появления» Элвиса на сцене, и лучшая рифма к докрасна раскаленной сковородке, словно бы говорящей: нередко наши подарки матерям принимают самые извращенные формы.
В прессе, да и в критике Мартина
Читать далее...