Поколение, возросшее на пепелище, на стыке двух времен. Одного: разбитого, жалкого, времени тирании и молчания. И второго, обещающего взрасти цветами среди серого праха повседневности.
Поколение боли, поколение потерянных детей. Странные, болезненные души.
Мы искали себя в отражениях грязно-бензиновых луж, расплывающихся палитрой красок.
Мы искали себя в тенях, которые прячутся в подлунные часы в лабиринтах наиболее отвратительнейших мест.
Мы искали себя в рассветах и закатах, утопленных в бутылках дешевого вина и усыпанных звездной пылью.
Мы старались взять от этого мира все, что он мог нам дать. Мы брали все – и нам было все равно, что будет дальше.
Дети сегодняшнего дня.
Вгрызаясь в монохром книжных строк, мы искали в этом мире красоту.
Тонкими порезами на запястьях мы оплакивали свои чувства.
Высокими словами рассуждая о тайнах бытия, мы тайком ото всех покуривали травку в заплеванном подъезде.
Саморазрушение. Самосовершенствование. Красиво. Одновременно.
До боли, до алых кругов перед глазами, до срывающегося в белый шум ночного города криков.
Повторить.
Мы страстно жаждали декаданса, мы мечтали быть – с худыми запястьями, с длинными пальцами, с безразличными лицами, с идеальными манерами. Невзначай бросать колкие слова, смеяться и выдыхать сигаретный дым уголком губ.
Мы мечтали убить себя, сначала изнутри – затем уже – снаружи. И так же страстно мы мечтали жить.
Те, что пришли позже нас – они уже другие. Они проще, они переделаны на евро-американский манер. Все, что делали мы – для них – конечно, притягивающее – но «лучше я посмотрю».
Быть может, в них – наше будущее. Они – почти те, кем хотели быть мы. В них нет нашего беспокойства души, мятежности, испепеляющих желаний, изничтожающей боли и… тяги.
Они это не «двойственность», они это «либо-либо».
Повторяя наши действия, как делали это мы, ориентируясь на тех, кто был До нас, они уже не испытывают того благоговения, которое испытывали мы.
Старые боги уходят в тень?
Они – поколение «знающих». Дети кока-колы, дорогих игрушек, сладкой пастилы, секса по телевизору и белых дорожек, пачкающих пластик кредиток.
Они – восхитительны в своей наивности, в своем незнании, в своей боязни коснуться неизведанного.
Но смогут ли они, когда-нибудь, кружиться по разбитым зеркалам на крыше многоэтажки в вальсе, купаясь в багрянце городского рассвета?
Он такая сука, что я непременно хочу за него замуж!
Иссушающая жара окрасила своими пламенными пальцами листву в моем саду в карминовые и янтарные цвета. Я лежал в гамаке, мерно покачивающимся в такт движениям слабого ветра, и смотрел в бездонное лицо лета. Акварельные облачка перекатывались по голубизне холста, не бросая и намека на тень; птицы кружили, рассекая напитанный жаром воздух остриями сильных крыльев. Вяло перебирая страницы книги про Маленьких Человечков, мысленно я ласкал взглядом пики сиреневых скал, даже сейчас накрытых лохматой шапкой снега.
Ты суетилась у окна, наводя бес-порядок на моей кухонке. Гремели ложки, музыкально звенели перебираемые тарелки, ты подпевала какой-то новомодной песенке своим чисто-хрустальным голоском. В солнечном ореоле , окружившем тебя, сверкали сгорающими звездами пылинки и ты казалась ангелом. Смешным ангелом с кудрями цвета полуночи. С глазами цвета морского стекла. Тончайшие руки нежнейшего бархата так же умело управлялись с утварью, как могли и распалять страсть в часы обратной стороны полудня. Юность, способная отравить текущий во мне поток жизни. Юность, потерявшая по пути ко мне свою меланхоличную сестру.
Поймав мой взгляд, ты смущенно улыбнулась, опустив на мгновение смоленый веер ресниц и длинные тени расчертили твое лицо.
Я уже не помнил, откуда взялась ты в моем доме – казалось, это случилось тысячи лунных нот назад и я совершенно забыл почему именно твои туфли оставили следы на поросшей мелкой травой дорожке.
Но именно эти руки, пахнущие миндалем и шафраном, каждый вечер утягивают меня танцевать по черно-белым квадратам пола венский вальс.
[показать]
Забываюсь.
В такую жару просто невозможно находиться в этом сером затхлом городе. Мои руки обвиты пурпуром лент вины.
Я тону в сияющем море лучей звезды и, раскинув руки, встречаю на крыше рассвет, а потом, спускаясь домой, прижимаюсь щекой к твоему плечу и ты лениво обнимаешь меня.
Но то ли это, о чем я мечтала?
Я встретил тебя на закате. Ты сидела на тротуаре, одетая в нелепое платье из черного шёлка и пересчитывала лежащие на ладони монетки. Светлые кудри были уложены в причёску, которую растрепал ветер, а в глазах цвета васильков затаилась напряженная задумчивость. Я до сих пор не знаю — не хватало ли тебе на проезд или ты просто получала удовольствие от этого монотонного занятия. Но, стоило мне на тебя посмотреть, как ты смутилась, будто застигнутая на месте преступления, и спрятала монетки в кулаке, широко улыбнувшись. Час был поздний - ночь, какая бывает только в августе — синяя и блестящая, как на променаде, блестками звезд — давно уже шагала по пустынным улицам, замершим проспектам и уснувшим садам.
- В такие ночи не спят либо влюбленные, либо безумцы. - Я опустился рядом с тобой на тротуар, вскинув лицо к тающему негой небу. - Вы себя к кому относите?
- К безумной влюбленной... - потянула паузу, изогнув уголки губ в бесовской улыбке - а может быть, к влюбленной безумности?
- Второе предположение вызывает уважение и интерес - я скосил взгляд прозрачно-черебристых глаз безвременья на эту девицу, неизвестно откуда взявшуюся в городе в самый что ни на есть глухой час. На меня смотрели два васильковых острия-кинжала. Отточеные клинки, прячущиеся за щитом угольных ресниц.
- Знаете, мне второй день снится море. - неожиданно разорвала повисшую в сумраке неловкую паузу. - Мне снятся поезда. И море. Свинцовое, тяжелое, штормовое море... Оно глухо рычит, раскачивается барашками волн и пытается дотянуться пенистыми пальцами гребней до монорельса, по которому расписной гусинецей несется поезд. Ветер взметает брызги, разбивая их веером о стекла.
Я просыпаюсь и мне страшно. Вот знаете, такой животных страх.
Я просыпаюсь и чувствую на своей коже липкие соленые брызги.
Я просыпаюсь и чувствую, как в моих волосах запутались клочки того безумного морского ветра.
Я молчу, внимательно смотря как стирается кукольная безмятежность с твоего красивого лица. Теперь оно становится как у ребенка - встревоженным, нежным в своей отчужденности и до боли - до боли в пальцах, в суставах, ибо у меня такого нет и не будет - живым.
Ты обхватываешь себя руками. Маленький беспокойный ребенок, испуганный собствеными снами.
- А потом, я оказываюсь ранним утром на пляже. И море... Оно... Как рассвет. Всех оттенков нежности, заботы, юности и юношеской любви... Оно мерно перекатывается по блестящим осколкам скал и манит к себе. И я бегу по кромке песка, чувствуя, что где-то там тот, которого я ищу... Но впереди лишь спутанные знамена, тянущиеся на ветру ленты цветного шелка и я путаюсь в них...
И я не добегаю, я не могу, я пытаюсь закричать, но мои крики глотает море...
"Радостно помнить, что я не умру,
Ибо порука – глаза детворы,
Неодолимая тяга к перу,
Мир мой – и все остальные миры."
Ты резко поднимаешься и я замечаю, что тебя шатает от усталости. Улыбаешься мне так, будто мы с тобой знакомы всю жизнь. Я еще ощущал кожей тепло этой улыбки, когда ты, резко обернувшись, побежала в темноту. Как призрак августовской ночи, тонкая Офелия с глазами цвета родниковой воды.
Той ночью мне снился мерцающий силуэт в удушающих объятиях соленой воды, а утро обозначило рассеяным светом россыпь золотистых монет в белоснежном пляжном песке.
Настроение сейчас - где-то на границе безумия
А знаешь, счастье это просто.
Для меня - целовать твои ресницы.
photo by den_rv
Планы меняются как карты в рукаве.
Я дышу на замерзшие пальцы, глотаю тугой сигаретный дым, который свивается в призрачное подобие хризантем и прижимаюсь щекой к обледеневшему стеклу.
Где-то далеко ты просыпаешься, собираешься и пропадаешь в морозе стылых улиц.
Где-то рядом мои пальцы обрывают листы календаря, в надежде добраться до заветного числа, но так много…так много… В пресловутом кошмаре я не могу оторвать последний лист.
Я не знаю, говоришь ли правду ты сам. Я бессильна уверовать, я бессильна охладить себя, я бессильна сделать хоть что-то.
Ты… Я… Мы…
Слишком зависим от глупых дат на тонкой бумажке.
Фе…
…Враль…
Как глупая девчонка в ситцевом платье с узором из желтых тюльпанов я влюбилась в твои серые с зеленым глаза и тонкие руки.
когда я допишу эти строки, время сотрет из моей памяти цвет твоих глаз.
Когда я не знала, какого они цвета - я думала о том, каким именно дымом пахнут твои руки.
Когда я придумывала себе сказочо-сигаретный аромат - я гадала на рождественских игрушках,оттенка какого серебра твои волосы.
Когда я писала тебе письма и сумасшедший апрельский ветер метал их по небу - я желала, чтобы хоть один ошметок упал тебе на подоконник.
И... чтобы ты вспомнил.
Когда мне сказали: "ты его любишь" - я смеялась безумным смехом, я заливалась горечью изнутри и, светло улыбаясь, говорила "его невозможно не любить. Но мы в оппозиции".
Когда за тобой захлопывались двери - я сжималась в комок, царапала ногтями плечи и сдерживала слезы. Потому что не комильфо.
Когда твое имя приносил агонизирующий закат - я хмурилась и бежала танцевать по раскаленному асфальту босиком.
И июльскому теплому дождю я молилась лишь об одном - чтобы ты забыл меня.
Но дождь меня не услышал.
f S
Серебряный, повенчанный с печалью
Рожденный на границе льда и нег
Омытый ливнями осенних состраданий,
Согретый там, где вовсе тебя нет
Похищенный ночной скупой ладонью,
Укрытый ветром, ночью, блеском звезд
Ты зачарован песнью лунной стали,
И перепутьем сказочных дорог
Ловец не-утренней грозы,
Тугого сладкого cиянья…
Поймай меня,
В плену весны,
Где ищут нежного молчанья.
Кошка с шерстью цвета лунных лучей и глаза янтаря важно умащивается на изгибе моего бедра, лениво играет когтями с шнуром от портьеры и чинно-изредка мяукает. Она сама выбирает время, когда придти и длинным пушистым хвостом мести по страницам книги в моей руке, и сама уходит слушать пение мотыльков на утесе. Я неторопливо расчесываю пальцами теплую густую шерсть, распутывая редкие узелки. Так же неторопливо, как вальсирует снежинками метель за задернутым шторой окном.
Подобно ей ты сама знаешь, когда зазвенеть ключами у входной двери – всегда тактично, всегда мягко.
Подобно ветру у порога я способен почувствовать кожей шуршание твоих тяжелых юбок и томный стук острых каблуков, словно мехом оббитых снегом. Уловить дыхание вкуса января.
Уловить… Прикрывая глаза, я слежу за тем, как ты скидываешь слишком легкое для мороза пальто и опираешься бедром на подлокотник кресла. Маленькие нервные музыкальные руки пальцы касаются моих волос, собирая в разные прически и ты лукаво улыбаешься, рассматривая результат то с одного, то с другого ракурсов.
Ты снова упрекнешь меня в излишней задумчивости и отметишь мой грустный взгляд, а я, улыбнувшись изо всех сил, скажу, что сегодня ты необычайно красива и даже Королева Зимних Саней тебе не ровня. Зарумянятся от удовольствия бледные щеки, сверкнут цианом прищуренные глаза и губы, оттенённые темной помадой, задуют болезненно-слабое пламя свечи.
На тонкой цепочке из расплавленного снега Я подарю тебе осколок упавшей с обратной стороны неба звезды. Когда облетит последний лист календаря….
[показать]
Спи спокойно, маленькая девочка с кудрями цвета осенней полуночи.
Безмятежен пусть будет твой сон - моя тень будет сидеть всю ночь напролет среди раскиданного вышивания и книжек в мягких обложках.
Моя тень будет оберегать тебя от коварных сквозняков и зазеркальных кошмаров. Приходящая тогда, когда сладко ты улыбаешься во сне и тающая с туманом за твоим балконом, на аллейке, где вечно гаснут фонари.
Услышь ее в шорохе ночном, запомни радугой, раскрасившей твой сон, пойми сонным дыханьем пухлой книги.
Маленькая принцесса, любящая цветы и горячий чай без сахара.
Эта зима уже осыпала улицу белыми птицами снега, осталось всего-ничего до нового солнца.
Это цитата сообщения некто_Падший Оригинальное сообщение
Ведь, если ты хотел врагов, кто же тебе смел отказать ...
В тот момент, когда вопрос о моих делах исчезнет по причине того, что ты сможешь просто купить глянец и прочитать о нем там, вдруг выясниться, что мы в хронической ссоре: ты названиваешь мне из галереи, чтобы сообщить, что новый художник хорош не только в живописи, в которой ты, кстати, соображаешь - в отличии от моей новой секретарши.
-Так давай я куплю его тебе. - предлагаю я.
-Хочешь в подарок живого художника?
-Ублюдок.
Мчишься, кусая ногти, в ореол моего вечернего обитания.
Ты устроишь публичный скандал - конечно, устроишь, как иначе: полетят скатерти и дорогой хрусталь с Chateau Calon Segur - не самое дорогое красное, но это сейчас за семь штук, 17 лет выдержки, а через 10 лет он станет таким же дорогим, какой красивой станешь ты. Тебя не унять, ты в гневе - прекрасна, чудесна, даже легкие, как туман, капельки пота в вырезе платья. Вылетаешь, в свое отчаяние, куда-то к шоссе, кажется к реке. Я флегматично улыбаюсь и уезжаю домой.
Холодный ветер растреплет белоснежную меховую накидку, причешет твои буйные кудри (3 часа маленькая девочка с лисьей мордочкой цепляла их об атомы кислорода для придания звериной пышности), обветрит лицо с лицемерным естественным макияжем. Захочешь побежать - черная вода за перилами блеснет фонарем - как уличный вор - единственным глазом, зима дыхнет в лицо перегаром из отчаяния и Вселенской тоски: реплики завизированы, перед глазами путается прошлое, свет вспышек, углы в уборных, облицованных серебристым мрамором с малахитовыми прожилками, и там же слезы, аккуратные руки твоего телохранителя, поднимающие тебя с шатающихся каблуков, а вместе с тобой - тонну твоей Пустоты.
Английский чай, все те же дешевые сигареты - я параноик в смысле привычек - ты скидываешь непривычно испачканные асфальтом туфли, ключи от двух входных дверей и рухнешь, как срезанная бензопилой, рядом с моим креслом. Конечно, ты вернулась. А куда ты, собственно, уйдешь в декольтированном платье цвета артериальной крови и машиной с охраной за спиной?
-Но ведь раньше ... Всё же было по-другому ... У нас ничего не было, но мы были счастливы ... Ты так хотел стать криминалистом ...
Но я слышал это слишком много раза, еще больше раз читал в твоих глазах, сверкающих теперь, как россыпь драгоценных камней: я как будто перевожу бумажки в твердую валюту и храню их в твоей голове. Я бормочу под нос твой монолог, в суфлерских паузах протягивая одноразовые носовые платки, и каждый раз успеваю сказать за пять секунд до того, как прохрипишь ты. Как мы жрали неделями растворимую лапшу и откладывали деньги до зарплаты, красили дешевой сероватой краской дверные проемы, я потом еще пинцетом доставал с поверхности прилипшие волосы от кистей, как я читал тебе свою первую серьезную рукопись, как мы врали, что у нас не работает телефон, потому что ремонт, а на самом деле за неуплату ... И что с того? Любое трогательное воспоминание одноразовое и действует только по сценарию.
В снежную, московскую бурю, въезд - за тридевять земель, в осеннем пальто, на убийство, искать в сугробах пули-рикошеты, снимать отдельно чью-то застывшую ладонь, чьи-то бесконечно синие глаза, замороженные, как что-то паршиво-людское попавшее тогда в наши сердца. Желание стать кем-то, подняться из этих оплеванных подъездов, пожирающего метрополитена, злобного начальства, выше, к облакам ... Мне тогда показалось, что умер сам Бог: нелепый, глупый Бог, бомж в куртке с чужого плеча с отсеченной кистью. И до сих пор кажется. Помнишь, я заболел после этого страшным воспалением легких, и ты отнесла в ломбард последнюю фигурку ручной работы, доставшуюся мне в наследство из большой коллекции, которая, впрочем, распалась давно, еще из-за долгов отца. Чтобы заплатить за мои лекарства. Ты пришла зареванная, и весь вечер пряталась от моих хрипов и температур в ванной. Я тогда сказал себе, что больше ничего не потеряю. Выкупил полмира, после - растворил в топленном кислотном молоке, запер вязью слов, завел охрану: таких милых мальчиков, называющих меня босс, а тебя - хозяйка, водителя и всё это ради того, чтобы больше никогда-никогда не приходилось рано вставать по утрам и курить только в отведенных для этого местах.
-Мы же были счастливы ... В кого мы превратились?!!
-Птица ...
-Не смей так называть меня! Я больше не Птица, умерла твоя Птица, всё-всё исчезло ...
Сжимаю в объятиях, ты бьешься - истерически вопишь, источаешь запах алкоголя, духов и, по-прежнему, молодой кожи, в этом странном танго нам удается дотанцевать до спальни. Ты упадешь в сон словно замертво. Слава богам, а то опять бы пришлось вырубить тебя легким ударом в темечко. С утра кофе, обезболивающее и вечером улетим в Прагу - в этот старый, дурацкий город. Съездим в Англию, к дочери в колледж, ты будешь скрывать синяки под глазами темными очками и играть в хорошую мать. Не волнуйся, обещаю, потом я ей всё объясню, я ей расскажу, как мы стали такими
Настроение сейчас - useless...
Ноябрь мурлычет на ухо о том, что ты далеко – на расстоянии талого снега.
О том, что твоя дорога не приведет тебя больше к двери моего дома. О том, что так и бывает обычно… Ведь теперь тебя окружают новые дети с печалью в глазах и нервными пальцами.
А в моем доме весна и осень танцуют венский вальс и витает аромат кофе с корицей, путаясь с сигаретным дымом.
Третьей нет… но если хорошо прислушаться – я могу услышать как не-бьется твое сердце.
Ты говорил, что мое творчество это – «на изломе». Ты ошибся. Мое творчество это – «когда Мы слушаем полет листьев»
Настроение сейчас - Все потом (С)
Осень касается меня холодными редкими каплями ноябрьского дождя, я протягиваю ей руки и улыбаюсь серому хмурому небу. Четырежды уколовшись об шип подаренной розы, алой, с бархатными краями, нервно хихикаю и все равно протестую против каких-бы то ни было оберток. Утопаю вечерами в аромате латте, запиваю прочитанные — когда я успеваю их читать? - книги мохито и кутаюсь в клетчато-бежевый шарф.
Осень — это когда «все потом» (С) Шато Тьели
Люди оборачиваются на меня, потому что я не чувствую пасмурности и не пугаюсь туманов.
Теперь, когда маленькая девочка в карминовом платье начала напевать свои декадентные мотивы, я мечтаю о белом пушистом снеге и точно знаю, что — все будет хорошо.
В такие минуты мне нестерпимо хочется подойти к тебе, показать на порезанный об нож палец, жалобно шмыгнуть носом и чтобы ты меня пожалел.
Хочется уснуть в твоих руках и не слышать про каких-то других, разных, оптовых, дешевых, которые сами к тебе.
Хочется сонно перебирать твои мягкие волосы цвета пепла и не строить из себя ледышку.
Хочется плакать, прижавшись лбом к твоим ключицам, прерывисто всхлипывая и стуча кулачками по груди.
Совершенно женские желания просыпаются, когда я целую тебя на прощание и дверь захлопывается, разом отделяя тебя от меня.
Хочется кричать, будто меня режут, колют, терзают всеми инструментами Ада. Мне немного страшно разом окунуться в жизнь, я боюсь сорваться, сломаться... И упрямо иду вперед ибо меня не научили сдаваться.
Но в квартире тишина и тебя не будет до полуночи.
Это цитата сообщения Midwintertear Оригинальное сообщение
Forgotten Letters. Old Gagden
Мой милый друг… По утрам осень проливается туманами, оставляя черные стволы кленов немыми свидетелями своей неизбывной печали. Холодные серые ленты их опутывают сонное сознание – предрассветные грезы полны мягкости. По утрам слышны лишь отголоски грядущих мертвенных холодов – тихие, словно шаги по мягкой земле. И ничто не рушит их шепота – звуки тонут в тумане, повисают в его призрачных пальцах, растворяются в их нежной жесткости.
За домом викария, что на холме рядом с церковью, есть старый сад. В нем желто-зеленые листья на тонких ветвях полупрозрачны – почти не скрывают они за собою сад. Дорожки расползлись по краям, полны мягкой коричневой земли. Боярышник покрылся кроваво-красными ягодами, из которых в детстве так весело было мастерить сережки. На земле под старой яблоней лежат на опавшей листве яблоки – желтые в оранжево-красную полоску. Я беру их в руки – они мокрые от утренних дождей и покрыты землей. Их запах – смесь корицы и прелой листвы, запах памяти детства, запах воспоминаний. Их вкус – будто пьешь Осень из ковша, полного морозно-стальной воды; коричнево-печальный, туманно-пряный, вкус тоски о прошедшем, что осталось лишь высохшими ветвями. Вся осень лишь в этих плодах…
Я растворяюсь карминовым ветром в тумане предрассветно-сумеречных улиц. Меня больше не пугают холодные громады высоток, унылые лица прохожих, косые взгляды. Девочка-осень каждый вечер заваривает мне фруктовый чай с двумя кусочками сахара, уютно кутает озябшее тело в вязаный плед и читает вслух Дрюона. Я засыпаю под вечер, а просыпаюсь под утро и наблюдаю за агонизирующим рассветом — ещё чуть-чуть и серые, свинцовые тучи-крылья зимы укроют его.
Совсем забываю писать, сочиняя сонеты на листках и забывая их в прочитанных книжках.
Всем тем, кто... не волнуйтесь.
Это просто медноволосая проказница с тонко-хрустальными руками украла меня.