Автор - Евгений Жирнов
290 лет назад, в 1719 году, в российском законодательстве впервые появилось упоминание о паспорте. С самого начала своего существования этот документ служил не столько для идентификации владельца, сколько для того, чтобы ограничить его отлучки с места постоянного жительства. Получать паспорт обязывались не только крестьяне, но и дворяне и лица духовного сословия. Чтобы обрести право на передвижение, приходилось пройти непростую процедуру, а во времена Екатерины II за выдачу документа требовалось уплатить солидный паспортный сбор. Многие из созданных паспортной системой ограничений действовали даже в начале XX века, из-за чего в Российской империи, как нигде в мире, процветала подделка паспортов.
автор: Л. Пантелеев
Глава из автобиографической книги Леонида Пантелеева «Я верую».
Всю жизнь исповедуя христианство, я был плохим христианином. Конечно, догадаться об этом нетрудно было бы и раньше, но, может быть, впервые я понял это со всей грустной очевидностью лишь в тот день, когда от кого-то услышал или где-то прочел слова Н. Огарева о том, что невысказанные убеждения — не есть убеждения. А ведь я почти весь век свой (исключая годы раннего детства) должен был таить свои взгляды. Впрочем, не знаю, то ли я слово употребил: должен. По Огареву НЕ должен. Знаю только, что так поступать вынужден был не я один, а тысячи и даже тысячи тысяч моих единомышленников и сограждан. Потому что многих из тех, кто НЕ таил, давно уже нет с нами. Не всех этих людей мы знаем, не все они и в будущем будут разысканы (не они, конечно, а могилы их), не все будут названы по имени, но и не названные да святятся до скончания века их великие — все до единого великие — имена!..
Этот рассказ о Введенском кладбище будет несколько иным - посвящен он человеку, которого в нынешние времена (да и в прежние тоже) назвали бы чудаком, филантропом, но именно на таких людях держится земля русская, да и именно такие и спасают нашу красоту. Еще в самом первом материале о Введенском кладбище я упоминала о женщине, которая спасла несколько часовен и захоронений. И вот перебирая свой небольшой архив с вырезками из газет, нашла статью конца 90-х годов, посвященную Тамаре Павловне Кронкоянс, той самой женщине-подвижнице, с трудной судьбой, много пережившей, но сумевшей подарить людям радость общения и со святым человеком и с красотой. Прошу прощения за качество скана, но он читабелен и увеличивается.
Тамара Павловна Кронкоянс
О Т.П.Кронкоянс в 2001 году снят еще и 82-минутный документальный фильм Сергея Роженцева "Прощеное воскресенье", получивший несколько кинематографических призов. Фильм рассказывает о Введенском кладбище и людях на нем похороненных. Песни для фильма написаны Сергем Трофимовым, он же их и исполняет.
МАЛЬЧИК
В бочке обмерзлой вода колыхается,
Жалко дрожит деревянный черпак;
Мальчик-вожатый из сил выбивается,
Бочку на горку не втащит никак.
Зимняя улица шумно взволнована,
Сани летят, пешеходы идут,
Только обмерзлая бочка прикована:
Выем случайный и скользок и крут.
Ангел сверкает блестящим воскрылием,
Ангел в лучистом венце над челом,
Взял за веревку и легким усилием
Бочку вкатил на тяжелый подъем.
Крестится мальчик, глядит неуверенно,
Вот покатил свои санки вперед.
Город шумит неизменно, размеренно,
Сани летят, и проходит народ.
Ноябрь 1901
автор: Анна Данилова
Самое мое сильное и прочное воспоминание о школе – это не воспоминания о первой двойке, золотой медали, последнем звонке или о любимых одноклассниках. Лучше всего я помню, и эта память смешана с необъяснимой болью и тяжестью на сердце, - двух старичков, которые жили у нас при школе.
Муж и жена. Наверное, они были еще и не такие уж старенькие, но со стороны меньше 80 не дашь. Я даже не помню уже сейчас, как их звали, знаю только, что работали они у нас уборщиками, и жили в маленьком закуточке при пристройке. Квартиру свою они отдали детям, а те, как это часто бывает, не нашли в ней места для старичков. Они такие были всегда – скромные, тихие, им и ходить было уже трудновато.
Однажды бабушка эта шла к себе в комнатку из школьной столовой и несла две бутылки молока. Шла нетвердым старческим шагом. Подвели ее дрожащие руки, выпала бутылка молока, разбилась. Звеня, стекла разлетелись по асфальту вокруг белой молочной лужицы. А бабушка недоуменно и беззащитно как-то стояла над этой бутылкой и словно не могла понять, что же произошло. Стояла она долго…
Нет у меня слов, чтобы вместить в них ту недоуменную беззащитность перед этим большим и жестоким миром, в котором вот так вот разбиваются бутылки, которые так нужно было принести домой. Вернее, туда, что стало твоим домом…
Такие вот картинки из жизни и памяти никогда не выдерживают рационального осмысления и жесткого анализа. Там, где от боли разрывается сердце, ум может с легкостью доказать, что этот человек – и вправду самый счастливый в мире. Детей своих эти бабушка с дедушкой не пережили, те живы-здоровы, у них есть крыша над головой, живут они при любимой школе, еще и зарплату получают, не голодают, не бедствуют. Что еще человеку надо?
Я знал тебя, Москва, еще невзрачно-скромной,
Когда кругом пруда реки Неглинной, где
Теперь разводят сквер, лежал пустырь огромный,
И утки вольные жизнь тешили в воде;
Когда поблизости гремели балаганы
Бессвязной музыкой, и ряд больших картин
Пред ними - рисовал таинственные страны,
Покой гренландских льдов, Алжира знойный сплин;
Когда на улице звон двухэтажных конок
Был мелодичней, чем колес жестокий треск,
И лампы в фонарях дивились, как спросонок,
На газовый рожок, как на небесный блеск;
Когда еще был жив тот "город", где героев
Островский выбирал: мир скученных домов,
Промозглых, сумрачных, сырых, - какой-то Ноев
Ковчег, вмещающий все образы скотов.
Но изменилось всё! Ты стала, в буйстве злобы,
Всё сокрушать, спеша очиститься от скверн,
На месте флигельков восстали небоскребы,
И всюду запестрел бесстыдный стиль - модерн
На грязи, на вонючей сырой соломе, под навесом ветхого сарая, на скорую руку превращенного в походный военный гошпиталь, в разоренной болгарской деревушке – с лишком две недели умирала она от тифа.
Она была в беспамятстве – и ни один врач даже не взглянул на нее; больные солдаты, за которыми она ухаживала, пока еще могла держаться на ногах, поочередно поднимались с своих зараженных логовищ, чтобы поднести к ее запекшимся губам несколько капель воды в черепке разбитого горшка.
Она была молода, красива; высший свет ее знал; об ней осведомлялись даже сановники. Дамы ей завидовали, мужчины за ней волочились… два‑три человека тайно и глубоко любили ее. Жизнь ей улыбалась; но бывают улыбки хуже слез.
Нежное кроткое сердце… и такая сила, такая жажда жертвы! Помогать нуждающимся в помощи… она не ведала другого счастия… не ведала – и не изведала. Всякое другое счастье прошло мимо. Но она с этим давно помирилась – и вся, пылая огнем неугасимой веры, отдалась на служение ближним.
Какие заветные клады схоронила она там, в глубине души, в самом ее тайнике, никто не знал никогда – а теперь, конечно, не узнает.
Да и к чему? Жертва принесена… дело сделано.
Но горестно думать, что никто не сказал спасибо даже ее трупу – хоть она сама и стыдилась и чуждалась всякого спасибо.
Пусть же не оскорбится ее милая тень этим поздним цветком, который я осмеливаюсь возложить на ее могилу!
Сентябрь, 1878
[700x441]
Нас мало – юных, окрыленных,
не задохнувшихся в пыли,
еще простых, еще влюбленных
в улыбку детскую земли.
Мы только шорох в старых парках,
мы только птицы, мы живем
в очарованьи пятен ярких,
в чередованьи звуковом.
Мы только мутный цвет миндальный,
мы только первопутный снег,
оттенок тонкий, отзвук дальний, –
но мы пришли в зловещий век.
Навис он, грубый и огромный,
но что нам гром его тревог?
Мы целомудренно бездомны,
и с нами звезды, ветер, Бог.
КОНЬ БЛЕД
И се конь блед и сидящий на нем, имя ему Смерть.
Откровение, VI, S
I
Улица была - как буря. Толпы проходили,
Словно их преследовал неотвратимый Рок.
Мчались омнибусы, кебы и автомобили,
Был неисчерпаем яростный людской поток.
Вывески, вертясь, сверкали переменным оком,
С неба, с страшной высоты тридцатых этажей;
В гордый гимн сливались с рокотом колес и скоком
Выкрики газетчиков и щелканье бичей.
Лили свет безжалостный прикованные луны,
Луны, сотворенные владыками естеств.
В этом свете, в этом гуле - души были юны,
Души опьяневших, пьяных городом существ.
II
И внезапно - в эту бурю, в этот адский шепот,
В этот воплотившийся в земные формы бред,
Ворвался, вонзился чуждый, несозвучный топот,
Заглушая гулы, говор, грохоты карет.
Показался с поворота всадник огнеликий,
Конь летел стремительно и стал с огнем в глазах.
В воздухе еще дрожали - отголоски, крики,
Но мгновенье было - трепет, взоры были - страх!
Был у всадника в руках развитый длинный свиток,
Огненные буквы возвещали имя: Смерть...
Полосами яркими, как пряжей пышных ниток,
В высоте над улицей вдруг разгорелась твердь.
III
И в великом ужасе, скрывая лица, - люди
То бессмысленно взывали: "Горе! с нами бог!",
То, упав на мостовую, бились в общей груде...
Звери морды прятали, в смятеньи, между ног.
Только женщина, пришедшая сюда для сбыта
Красоты своей, - в восторге бросилась к коню,
Плача целовала лошадиные копыта,
Руки простирала к огневеющему дню.
Да еще безумный, убежавший из больницы,
Выскочил, растерзанный, пронзительно крича:
"Люди! Вы ль не узнаете божией десницы!
Сгибнет четверть вас - от мора, глада и меча!"
IV
Но восторг и ужас длились - краткое мгновенье.
Через миг в толпе смятенной не стоял никто:
Набежало с улиц смежных новое движенье,
Было все обычным светом ярко залито.
автор: Иерей Дионисий Свечников
[210x148] |
Много сейчас говорят о мировом кризисе. Говорят о причинах, о путях преодоления, делают различные прогнозы на ближайшее и отдаленное будущее. Взирая на профессионалов своего дела, пытающихся бороться с мировой заразой, невольно задаешься вопросом: «А как же вы, дорогие наши, этот гадкий кризис так распустили, что сейчас не можете с ним справиться?». И тут же ловишь себя на мысли – вопрос-то риторический! «Мир лежит во зле» (1 Ин. 5, 19), а «князь мира сего» - дьявол. А что доброго может быть от него? И этот вопрос тоже риторический.
Но где-то мы уже видели картину, подобную сегодняшней. Видели людей, оставшихся без работы и средств к существованию, видели голодных стариков, просящих милостыню, видели обанкротившиеся и закрытые предприятия, заводы, фабрики. А на фоне этого финансовые пирамиды, «Гербалайф», криминальные разборки в стиле «Бригады» и проч. Вспомнился даже Леня Голубков из рекламы АО «МММ». Так вот же оно – то время, о котором вспомнилось – конец 80-х и начало 90-х годов минувшего столетия. Его тоже вполне можно назвать кризисным. Оно было ознаменовано распадом некогда могущественного государства под названием СССР.
Воинственный атеизм, господствовавший в государственном устройстве, обрек некогда могучую страну на разрушение, а людей на скорби, болезни и даже смерть. Господь по грехам богоотступничества попустил тот кризис, в котором утопала вся страна. А что есть кризис? В переводе с греческого это слово означает «суд». Судит Господь сегодня весь мир, попускает мировой кризис. Всегда случались подобные кризисы. Вспомнить хоть самые известные – всемирный потоп, Вавилонское столпотворение, Содом и Гоморра и т.д. А все началось с самого первого в истории человечества кризиса – с грехопадения и изгнания из рая. И всегда подстрекателем был лукавый, вводивший людей в различные грехи и соблазны. А Господь судил, судит и сейчас.
[488x650]Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить – предупреждает в соборном послании апостол Петр (1 Пет. 5, 8). Мы не должны забывать о существовании темных сил. И, может быть, не стоило бы касаться изображения дьявола в разных литературных произведениях, если бы не три к тому основания.Время все ставит на свои места и воздает каждому по заслугам, жаль только, что заслуги многих полностью оцениваются уже тогда, когда человека нет на земле. Но все же есть память и... памятники. 21 апреля 2009 года в Москве, в Доме Пашкова, состоялось очень важное для российской культуры событие - церемония вручения Всероссийской премии "Хранители наследия". Эта премия создавалась для того, чтобы отметить заслуги людей, посвятивших свою жизнь спасению и сохранению историко-культурного наследия России. Среди награжденных много известных и не известных имен, но одно стоит особняком, т.к. премия этому человеку присуждена... посмертно. Петр Дмитриевич Барановский - Великий архитектор России, реставратор, спасший в годы большевистского лихолетья великое множество шедевров русской архитектуры и в том числе приговоренный к уничтожению и полному забвению Храм Василия Блаженного в Москве.
Барановский Петр Дмитриевич
Его фамилии нет в старых энциклопедичиеских словарях, лишь несколько скупых строчек в современной энциклопедии "Москва" и имя его в основном известно профессионалам от архитектуры, да любителя-историкам. Скромный и неприметный в жизни человек, но удивительно энергичный и ничего и никого не боявшийся, если речь заходила о спасении какого-либо архитектурного шедевра. Я видела его всего один раз, уже стареньким, на Крутицком подворье, которое он восстанавливал и которое сохранено благодаря ему. Это подворье стало моим приходским храмом, здесь я приняла в сознательном возрасте Святое Крещение и первый мой рассказ в разделе "Прогулки о Москве" был именно о нем и заслуга в этом и Петра Дмитриевича Барановского.