"Волшебные сказки - это не дезертирство солдата, а бегство пленника из постылой тюрьмы".

(Дж. Р. Р. Толкиен)

 То, что показано в фильме, относится к тому, что я для себя не могу объяснить ничем. Это никак нельзя внести в рамки человеческого. Всего лишь за час фильм разворачивает перед  зрителем бездну ада, без костров и кипящей смолы, но с неугасимыми страданиями души.
Законы революционного да и не только революционного времени требуют того, чтобы у преступлений не оставалось свидетелей. Поэтому молодому лейтенанту НКВД, которому впервые довелось командовать расстрелом "врагов народа", свидетелем которого стала случайно оказавшаяся на месте казни деревенская свадьба, приходится выбирать: подчиниться ли приказу или же самому вскоре оказаться на месте тех, кто только что смотрел на него из ямы ненавидящими и молящими глазами. И он подчиняется приказу. Казалось бы, всё просто, на войне как на войне, и приказы обсуждать не принято, а инстинкт самосохранения заставляет забывать о многих моральных принципах. Но на самом деле всё очень непросто. Люди, дающие приказы об уничтожении невинных, и люди, покорно выполняющие эти приказы - это верх сумасшествия этого мира. Я не понимаю, как тысячи людей могли видеть в этом  что-то само собой разумеющееся. Я не понимаю, как может даже мелькнуть мысль о том, чтобы у людей, с которыми ты минуту назад разговаривал, которые смотрели на тебя своими живыми глазами, которые дышали и двигались, думали о чём-то, мечтали и жили, вдруг по одному твоему слову хлынет кровь из груди и обледенеет взгляд. Я не понимаю, как можно не умереть в ту же секунду после этого. Он думал, что выбрал жизнь, а на самом деле он выбрал два ада - прижизненный и посмертный. Он выбрал смерть, потому что даже оставшись телесно живым, он умер сам для себя, потому что, зная о том, что совершил, человек перестаёт уважать сам себя, а жизнь без самоуважения - растворение кислотой. 
Всё это можно было бы хоть как-то объяснить, если бы не один момент, который наталкивает на истинное осознание сути происходящего. Только у преступлений не должно быть свидетелей, а те, кто искренне считают себя правыми, не будут скрывать своих деяний. А они скрывали. Значит, понимали, что творят зло, но всё равно творили. Мир, где люди с полным осознанием творят зло, чувствуя за собой не столько вину, сколько страх перед возможным ответом, даже нельзя назвать миром. Это Чёрная Пустота. 
Если бы у меня был свой собственный бог, то я бы попросила, чтобы он отпустил меня отсюда.

Николай Заболоцкий

Осенний клён

Осенний мир осмысленно устроен
И населён.
Войди в него и будь душой спокоен,
Как этот клён.

И если пыль на миг тебя покроет,
Не помертвей.
Пусть на заре листы твои умоет
Роса полей.

Когда ж гроза над миром разразится
И ураган,
Они заставят до земли склониться
Твой тонкий стан.

Но даже впав в смертельную истому
От этих мук,
Подобно древу осени простому,
Смолчи, мой друг.

Не забывай, что выпрямится снова,
Не искривлён,
Но умудрён от разума земного,
Осенний клён.

 Саша Чёрный

Больному

Есть горячее солнце, наивные дети,
Драгоценная радость мелодий и книг.
Если нет — то ведь были, ведь были на свете
И Бетховен, и Пушкин, и Гейне, и Григ...

Есть незримое творчество в каждом мгновеньи —
В умном слове, в улыбке, в сиянии глаз.
Будь творцом! Созидай золотые мгновенья —
В каждом дне есть раздумье и пряный экстаз...

Бесконечно позорно в припадке печали
Добровольно исчезнуть, как тень на стекле.
Разве Новые Встречи уже отсияли?
Разве только собаки живут на земле?

Если сам я угрюм, как голландская сажа
(Улыбнись, улыбнись на сравненье мое!),
Этот черный румянец — налет от дренажа,
Это Муза меня подняла на копье.

Подожди! Я сживусь со своим новосельем —
Как весенний скворец запою на копье!
Оглушу твои уши цыганским весельем!
Дай лишь срок разобраться в проклятом тряпье.

Оставайся! Так мало здесь чутких и честных...
Оставайся! Лишь в них оправданье земли.
Адресов я не знаю — ищи неизвестных,
Как и ты неподвижно лежащих в пыли.

Если лучшие будут бросаться в пролеты,
Скиснет мир от бескрылых гиен и тупиц!
Полюби безотчетную радость полета...
Разверни свою душу до полных границ.

Будь женой или мужем, сестрой или братом,
Акушеркой, художником, нянькой, врачом,
Отдавай — и, дрожа, не тянись за возвратом:
Все сердца открываются этим ключом.

Есть еще острова одиночества мысли —
Будь умен и не бойся на них отдыхать.
Там обрывы над темной водою нависли —
Можешь думать... и камешки в воду бросать...

А вопросы... Вопросы не знают ответа —
Налетят, разожгут и умчатся, как корь.
Соломон нам оставил два мудрых совета:
Убегай от тоски и с глупцами не спорь.

1910 год

Баба́й (от тюркского "старик") - вымышленное существо, ночной дух, которым часто пугали непослушных детей. Изображается бабай довольно неопределенно, для того чтобы дети смогли сами домыслить его образ, сделав наиболее страшным. Встречающиеся же описания рисуют бабая как небольшого бородатого старика, иногда скособоченного или с огромным мешком за спиной, в который он складывает непослушных детей.

Детей пугали тем, что, когда приходит время ночного сна, бабай из огорода или из береговых зарослей приходит под окна и сторожит. Услышит капризы и детский плач — шумит, шуршит, скребётся, стучит в окно. Иногда в темное время суток бабай прячется под кроватью, и если ребенок, которого уже уложили спать, будет вставать с кровати, бабай может схватить его.

Часто бабай просто пугает детей, но не похищает их, однако в некоторых районах существовали страшилки, согласно которым бабай по ночам выходит их болот с огромным мешком, в который он складывает хулиганистых детей, которых встретит по пути - хороший ребенок по ночам спит, а не шатается по улице. 

Ай, бай, бай, бай,
Не ходи, старик Бабай,
Коням сена не давай.
Кони сено не едят,
Всё на Мишеньку глядят.
Миша спит по ночам
И растёт по часам.
Ай, бай, бай, бай,
Не ходи ты к нам, Бабай.
(Колыбельная песня)

Баю, баю, баю, бай
Приходил вечор бабай.
Приходил вечор бабай,
Просил: Леночку отдай.
Нет, мы Лену не дадим,
Лена надо нам самим.
(Архангельская область)

В поверьях северных районов России бабай - страшный кривобокий старик. Он бродит по улицам с палкой. Встреча с ним опасна, особенно для детей.
 

[203x300]


По материалам мифологических энциклопедий.

"Мы пришли к взаимопониманию: мы согласились друг друга не понимать".
Поистине английское благоразумие. Но стоит ли идти на упрощение и смирять себя из соображений душевного комфорта? Менять полноценные человеческие чувства на уютные тапочки?
 

Фёдор Сологуб

 Собака

Читать далее
"Ну, собака, и пусть собака, – думала Александра Ивановна, – а ей то что за дело? Ведь я не разведываю, кто она, змея или там лисица, что ли, – и не подсматриваю, не выслеживаю, кто она. Татьяна, и дело с концом. Обо всех можно узнать, а только зачем ругаться? Чем собака хуже кого другого?"
Летняя светлая ночь томилась и вздыхала, вея с ближних полей на мирные улицы городка истомою и прохладою. Луна поднялась, ясная, полная, совсем такая же, как и тогда, как и там, над широкою, пустынною степью, родиною диких, рыкающих на воле, и воющих от древней земной тоски. Такая же, как и тогда, как и там.
И так же, как тогда, горели тоскующие глаза, и тоскливо сжималось дикое, не забывшее в городах о степных просторах сердце, и мучительным желанием дикого вопля сжималось горло.
Начала было раздеваться, да что! все равно не уснуть.
Пошла из дверей. В сенях теплые под босыми ногами шатались и скрипели доски сорного пола, и какие то щепочки да песчинки весело и забавно щекотали кожу ног.
Вышла на крыльцо. Бабушка Степанида сидела, черная в черном платке, сухая и сморщенная. Нагнулась, старая, и казалось, что греется в лунных, холодных лучах.
Александра Ивановна села рядом с нею, на ступеньки крыльца. Смотрела на старуху сбоку. Большой, загнутый старухин нос казался ей клювом старой птицы.
"Ворона?" – подумала Александра Ивановна.
Улыбнулась, забывая тоску и страх. Умные, как у собаки, глаза ее засветились радостью угадки. В бледно зеленом свете луны разгладившиеся морщинки ее увядшего лица стали вдруг невидны, и она опять сделалась молодою, веселою и легкою, как десять лет тому назад, когда луна еще не звала ее лаять и выть по ночам у окон темной бани.
Она подвинулась ближе к старухе и ласково сказала:
– Бабушка Степанида, а что я у вас все хочу спросить?
Старуха повернула к ней темное лицо с глубокими морщинами, и резким старческим голосом спросила, точно каркнула:
– Ну что, красавица? Спрашивай.
Александра Ивановна тихонько засмеялась, дрогнула тонкими плечами от вдруг пробежавшего по спине холодка и говорила очень тихо:
– Бабушка Степанида, сдается мне, – правда ли это, нет ли? – ух не знаю, как и сказать, – да вы, бабушка, не обидьтесь, – я ведь не со зла…
– Ну, ну, говори, не бойся, милая, – сказала старуха.
Глядела на Александру Ивановну яркими, зоркими глазами. Ждала. И опять заговорила Александра Ивановна:
– Сдается, мне, бабушка, – уж вы, право, не обидьтесь, – что будто бы вы, бабушка, ворона.
Старуха отвернулась, и молчала, качая головою. Казалось, что она припоминала что то. Голова ее с резко очерченным носом клонилась и качалась, и казалось порою Александре Ивановне, что старуха дремлет. И дремлет, и шепчет что то себе под нос. Качает головою и шепчет древние, ветхие слова. Чародейные слова…
Было тихо на дворе, ни светло, ни темно, и все вокруг казалось завороженным беззвучным шептанием древних, вещих слов. Все томилось и млело, и луна сияла, и тоска опять сжимала сердце, и было все ни сон, ни явь. Тысячи запахов, незаметных днем, различались чутко, и напоминали что то древнее, первобытное, забытое в долгих веках.
Еле слышно бормотала старая:
– Ворона и есть. Только крыльев у меня нету. И я каркаю, и я каркаю, а им и горя мало. А мне дадено предвиденье, и не могу я, красавица, – не каркать, да людишки то и слушать меня не хотят. А я как увижу обреченного, так и хочется мне каркать, и хочется.
Старуха вдруг широко взмахнула руками и резким голосом крикнула дважды:
– Кар, кар!
Александра Ивановна дрогнула. Спросила:
– Бабушка, кому каркаешь? Ответила старая:
– Тебе, красавица, тебе.
Жутко стало сидеть со старухою. Александра Ивановна ушла к себе. Села под открытым окном. Слушала, – за воротами сидели двое и говорили.
– Воет и воет, – слышался низкий и злой голос.
– А ты, дядя, видел? – спросил сладенький тенорок. Александра Ивановна сразу по этому тенорку представила кудреватого, рыжеватого, весноватого парня, – здешний, с этого же двора.
Прошла минута тусклого молчания. И вдруг послышался сиплый и злой голос:
– Видел. Большая. Белая. У бани лежит, и на луну воет. Опять представила по голосу черную бороду лопатою, низкий плотный лоб, свиные глазки, расставленные толстые ноги.
– Чего же она воет, дядя? – спросил сладкий.
И опять не сразу ответил сиплый:
– Не к добру… И откуда взялась, не знаю.
– А ежели, дядя, она – оборотень? – спрашивал сладкий.
– А не оборачивайся, – ответил сиплый.
Непонятно было, что значили эти слова, – но не хотелось думать о них. И уже не хотелось прислушиваться к ним. И что же ей звук и смысл людских слов!
Луна смотрела прямо в лицо, и настойчиво звала, и томила. И тусклою сжималось сердце тоскою, – и не усидеть было на месте.
Александра Ивановна поспешно разделась. Нагая, белая, тихо вышла в сени, приоткрыла наружную дверь, – на крыльце и на дворе никого не было, – пробежала двором, огородом, добежала до бани. Резкое ощущение холода в теле и холодной земли под ногами веселило. Но скоро тело угрелось.
Легла на траву, на живот. Приподнялась на локтях, подняла лицо к бледной, мертво тоскующей луне, и протяжно завыла.
– Слышь, дядя, завыла, – сказал у ворот кудреватый. Сладенький тенорок трусливо дрожал.
– Завыла, проклятая, – неторопливо отозвался сиплый и злой.
Встали со скамьи. Щелкнула щеколда у калитки.
Тихо шли двором и огородом двое. Впереди старший, дюжий, чернобородый, с ружьем в руках. Кудреватый трусливо жался сзади. Выглядывал из за плеча.
За банею лежала в траве большая белая собака и выла. Ее голова, черная на макушке, была поднята к ворожащей в холодном небе луне, задние лапы были странно вытянуты назад, а передние упруго и прямо упирались в землю. В бледно зеленом и неверном озарении луны она казалась огромною, – такою огромною, каких и не бывает на свете собак, – толстою и жирною. Черное пятно, которое начиналось на ее голове и тянулось неровными извивами вдоль всей спины, казалось женскою распущенною косой. Хвоста не было видно, – должно быть, он был подвернут. Шерсть на теле была такая короткая, что собака издали казалась совсем голою, и кожа ее матово светилась в лунном свете, и похоже было на то, что в траве лежит и воет по собачьи голая женщина.
Чернобородый прицелился. Кудреватый закрестился и забормотал что то.
Гулко прокатился удар выстрела. Собака завизжала, вскочила на задние ноги, прикинулась голою женщиною, и, обливаясь кровью, бросилась бежать, визжа, вопя и воя.
Чернобородый и Кудреватый повалились в траву, и в диком ужасе завыли…

Похожие мысли о христианстве у меня возникали давно, потому что ни один думающий человек не может не заметить противоречивости этой вьющейся ужом философии. Лицемеры с лёгкостью приняли жертву за себя и радуются, что кто-то всегда будет прощать им все их грехи, а если надо снова воскреснет и снова смоет их своей кровью, а они будут жечь свечи и любить врагов, приговаривая, что все изначально грешны, но он простит, главное почаще ходить в церковь и не есть тушёнку в Великий Пост. Потрясающая гибкость этой логики позволяет совести всегда быть спокойной. Если и есть всё-таки ад и рай, то Сатана в каком-то смысле на стороне Бога, потому что действительно настораживают люди, гордо признающиеся, что на них чья-то кровь.

 ... и тот закон 
людской, что допустил невинно сгинуть, 
и тот закон небесный, что за грех
безумных поколений требует
страданья, крови и постыдной смерти
того, кто всех любил и всем прощал.

...

  Сюда завтра придут те близкие его друзья,
что трижды отрекались от него,
и та семья, которая в нём никогда
не видела пророка; придут, снимут
его с креста, – ведь он уж неживой
и больше мучиться  за них не может, –
покропят вялыми слезами и кротко
спеленают  в саван, понесут покорно
под надзором вражеских солдат,
спрячут в пещере да и разойдутся.
А может быть, потом сойдутся вместе
теплым словом вспоминать того,
о ком при жизни так мало помнили! 

...

Мириам:
Все вы допустили, чтоб Мессия
кровавый выкуп дал за ваши души.
И вам принять его было не тяжко?
Вы расплатились, правда, кто слезою
кто искренней к врагам любовью...

Старик:
Он сам нам наказал врагов любить.

Мириам:
А вы и рады! так вам безопасней:
спасена душа да и тело не пропадёт!

Старик:
И за тебя пролита кровь, но даром:
Ведь ты не приняла святого дара.

Мириам:
И не приму! ведь я не Астарот,
чтоб кровь могла я принимать в подарок.

Где-то на подсознательном уровне мне всегда не хочется смотреть действительно важные и интересные фильмы в кинотеатрах или же просто вместе с кем-то.
В качестве отдыха на занятия английского нам разрешается приносить недублированные фильмы, которые мы смотрим, а потом устраиваем небольшое обсуждение. Отвечая за техническое обеспечение, по просьбам трудящихся я скачала на флэшку новую бартоновскую "Алису в Стране Чудес" и "Хатико", а от себя присовокупила случайно попавшийся "Кровь и шоколад". Что-то подсказывало мне, что не стоило этого делать, ибо смотреть в коллективе и выносить на суд общественности то, в чём находишь для себя что-то важное, близкое, сродни душевному эксгибиционизму. Предчувствия меня не обманули: тёмно-романтичный фильм смотрели с иронией, цинизмом и взрывами хохота. "Хатико", фильм о собаке, более 10 лет ждавшей своего умершего хозяина на железнодорожной станции, который сама я до этого не смотрела, мне даже не хотелось включать, чтобы не портить впечатление, однако, он смотрелся в гробовом молчании каменных лиц.
Фильмы, показывая нам истории чужих жизней, обнажают в нас слишком много личного, самые потаёные мысли и мечты, рождаемые нашим воображением в ответ на предложенную режиссёром ситуацию, и каждый может безболезненно прикасаться к ним, только оставшись один на один с экраном.

Этот фильм очень точная иллюстрация вечно актуальной ситуации, когда люди исходят на абсурд в утверждении своих мелких принципов, превращая окружающую действительность в филиал дурдома. Меня всегда удивляет только то, что нормальные люди будто бы не ощущают повышающегося градуса абсурда и не могут ничего противопоставить кащенитам.

 В фильме ярче всего звучит тот мотив, который Куприн набросал всего лишь вскользь: когда пересекаются пути существ из совершенно разных миров, встреча не сулит им ничего хорошего. Один мир не оставляет от другого ничего, кроме руин, бездумно и беззлобно разрушая его одним лишь своим прикосновением. Для сказочных существ в нашем мире нет жизни, он почему-то отвергает их руку, протянутую в искреннем и приемлющем порыве..
Но ведьмам, к сожалению, не приходится выбирать.

Ни в магазинах, ни в библиотеках, ни в сети сейчас почти невозможно найти одну очень хорошую книгу - "Из пламя и света" Марии Сизовой. Этот роман о жизни Лермонтова классе в шестом дал мне почитать учитель литературы. Лермонтов очень много значил для него, поэтому его творчество он преподносил нам  с искренним юношеским восторгом, который был так похож на лермонтовский. Книга была толстой, в потёртом фиолетовом переплёте, завёрнутом в обложку для тетради, с пожелтевшими страницами и тем особым запахом старых, много раз прочитанных книг. Сейчас я уже смутно помню подробности сюжета, но очень ярко помню то впечатление полнейшего погружения в мир Лермонтова,  мир грёз, искренней мятежной души и какой-то глубокой, затаённой грусти. Со страниц  тенями-птицами вспархивали близкие мне фантазии и образы, и можно было побродить по пустынным комнатам особняков, посидеть под старым вязом или походить по старому кладбищу у церкви в усадьбе Середниково, как любил это делать сам Лермонтов.
В этой книге было что-то такое, то давало почувствовать, что душа не так уж и одинока, даже если она одна.

Константин Бальмонт
 

Морская душа

У неё глаза морского цвета,
И живёт она как бы во сне.
От весны до окончанья лета
Дух её в нездешней стороне.

Ждёт она чего-то молчаливо,
Где сильней всего шумит прибой,
И в глазах глубоких в миг отлива
Холодеет сумрак голубой.

А когда высоко встанет буря,
Вся она застынет, внемля плеск,
И глядит как зверь, глаза прищуря,
И в глазах её — зеленый блеск.

А когда настанет новолунье,
Вся изнемогая от тоски,
Бледная влюблённая колдунья
Расширяет черные зрачки.

И слова какого-то обета
Всё твердит, взволнованно дыша.
У неё глаза морского цвета,
У неё неверная душа.

 Его книги добрые, по-настоящему мудрые и очень домашние. Его книги - это моё детство, на них я выросла, так же, как на истории длинною в жизнь - "Дорога уходит вдаль...". Эти записки английского ветеринара содержат в себе гораздо больше, чем самый глубокий и серьёзный роман, потому что они написаны с искреннейшей любовью к людям, с любовью к животным, с любовью к своему делу и с настоящей любовью к жизни. Такая доброта и благость встречаются в жизни очень редко, поэтому каждому, кому хотелось бы к ним прикоснуться, нужно почитать его книги - о всех созданиях, прекрасных и удивительных.

 

Этот фильм стоит посмотреть тем, кому знакомы короткие ночи, проведённые в беседе с кем-то по ту сторону экрана, или даже ежедневные несколько слов, отправленные тому, кто далёк и почти неведом. Просто, чтобы подумать. 

[700x394]