Я часто вспоминаю нашу дорогу в Польшу. Этим летом было слишком много дорог, но эта - самая дорогая. Первый погожий день и вечер после пасмурной Москвы, тихие пасторальные картинки, почти полное отсутствие людей (после Шереметьева это очень чувствовалось). Множество цветов - синие люпины, красные маки - целые поля. Дубы и вязы вдоль дорог и сама дорога, уходящая далеко вперед, теряющаяся в глубине дубовых аллей. Блестящие оцинкованные элеваторы, небольшие хутора, кирпичные церкви с необычными ступенчатыми крышами. Тяжелые темно-зеленые кроны, залитые золотом солнечного света, асфальт, исчерченный тенями от мощных стволов. Какое-то невероятное спокойствие, умиротворение. Все было впереди, неизвестно и немного волнительно.
Все было впереди.

[699x465]

[700x463]

Бестелесная Кристи

      Самые важные стороны вещей скрыты от нас в силу их простоты и обыденности. (Человек часто не замечает чего-нибудь только оттого, что оно находится прямо перед ним). Истинные основы познания никогда не бросаются нам в глаза.
      Витгенштейн

Кристина была крепкой, уверенной в себе женщиной двадцати семи лет, здоровой физически и душевно. Программист по профессии и мать двоих маленьких детей, она работала дома, а в свободное время занималась хоккеем и верховой ездой. Имелись у нее и художественные пристрастия - балет и поэты Озерной школы* (подозреваю, что Витгенштейн ее волновал мало). Кристина жила деятельной, насыщенной жизнью и почти никогда не болела, но однажды, после приступа боли в животе, она с удивлением узнала, что у нее камни в желчном пузыре; врачи порекомендовали его удалить.
      За три дня до операции Кристина легла в больницу, где в целях профилактики против инфекции ей назначили антибиотики. Это было частью установленного порядка, обычной мерой предосторожности, поскольку никаких осложнений не предвиделось. Будучи человеком спокойным и рассудительным, она понимала это и совершенно не волновалась.
      За день до операции Кристина, обычно далекая от всякой мистики и предчувствий, увидела пугающий и странно-отчетливый сон. Ей снилось, что земля уходит у нее из-под ног; она дико раскачивалась, беспорядочно размахивала руками и все роняла; во сне у нее почти полностью пропало ощущение конечностей, и они перестали ее слушаться.
      Сон Кристину напугал.
      - В жизни ничего такого не видела, - жаловалась она. - Никак не выкину из головы.
      Она так нервничала, что мы решили спросить совета у психиатра.
      - Предоперационные страхи, - успокоил он нас. - Совершенно нормально, случается сплошь и рядом.
      Но вечером того же дня сон сбылся] У Кристины стали подкашиваться ноги, она неловко размахивала руками и роняла вещи.
      Мы снова пригласили психиатра. Было заметно, что этот повторный вызов раздражил его и - на секунду - смутил и озадачил.
      - Истерические симптомы, вызванные страхом операции, - отчеканил он наконец. - Типичная конверсия*, я сталкиваюсь с этим постоянно.
      В день операции Кристине стало еще хуже. Она могла стоять только глядя прямо на ноги и ничего не могла удержать в руках. Если она отвлекалась, руки ее начинали блуждать. Потянувшись за чем-нибудь или поднося еду ко рту, она сильно промахивалась, что наводило на мысль об отказе какой-то важной системы управления движениями, отвечающей за базовую координацию.
      Она даже сидела с трудом - все ее тело 'подламывалось'. Лицо Кристины одрябло и утратило всякое выражение; нижняя челюсть отвисла; исчезла даже артикуляция речи.
      - Что-то со мной не то, - с трудом выговорила она бесцветным, мертвым голосом. - Совсем не чувствую тела. Ощущение жуткое - полная бестелесность.
      Это загадочное заявление смахивало на бред. Что за бестелесность?! Но, с другой стороны, ее физическое состояние было не менее загадочным! Полная потеря мышечного тонуса и пластики по всему телу; беспорядочное блуждание рук, которых она, казалось, не замечала; промахи мимо цели, словно до нее не доходила никакая информация с периферии, словно катастрофически отказали каналы обратной связи, контролирующие тонус и движение.
    
     Собранные данные свидетельствовали о том, что у нее по всему телу, с головы до кончиков пальцев, отказало суставно-мышечное чувство. Ее теменные доли работали - но работали вхолостую. Возможно, Кристина действительно находилась в истерическом состоянии, но произошло и что-то гораздо более серьезное. Никто из нас никогда с подобными ситуациями не сталкивался; даже воображение нам тут отказывало. Пришлось опять вызывать специалиста, но на этот раз не психиатра, а физиотерапевта.
      В силу экстренности вызова специалист прибыл немедленно. Широко раскрыв глаза при виде Кристины, он быстро провел тщательное общее обследование, а затем приступил к электротестированию нервной и мышечной функции.
      - Совершенно исключительный случай, - сказал он наконец. - Никогда не сталкивался ни с чем подобным ни на практике, ни в литературе. Вы правы, у нее пропала вся проприоцепция, от макушки до пяток. Она вообще перестала получать сигналы от мышц, суставов и

Реминисценция

      ЖИВШАЯ в доме для престарелых миссис O'C. была слегка глуховата, но в остальном вполне здорова. Однажды ночью, в январе 1979 года, она увидела удивительно яркий, ностальгический сон. Ей снилось детство в Ирландии, и особенно живо - музыка, под которую они пели и танцевали в те далекие годы. Она проснулась, но музыка продолжала звучать громко и ясно. 'Я, наверно, все еще сплю', - подумала она, но это предположение не подтвердилось. Пытаясь сообразить, что случилось, миссис О'С. встала. Была глухая ночь. Скорее всего, кто-то не выключил радио, подумала она, но почему музыка разбудила только ее?
      Миссис О'С. проверила все радиоприемники в доме, но ни один из них не был включен. Тут ее осенило: ей однажды рассказывали, что пломбы в зубах могут работать как кристаллические детекторы, неожиданно громко принимая случайные радиопередачи. 'Ну конечно, - подумала она, - музыку играет пломба. Это скоро пройдет.
      Утром надо будет с ней разобраться'. Она пожаловалась сестре из ночной смены, но та ответила, что все пломбы выглядят нормально. Тут миссис О'С. пришла в голову новая мысль: 'Какая же радиостанция станет среди ночи с оглушительной громкостью передавать ирландские песни? Песни, одни только песни, без всякого дикторского текста и названий. Причем только те, которые я знаю. Какая станция будет передавать только мои песни, и ничего больше?' И вот тут она подумала: 'А не играет ли радио у меня в голове?'
      К этому моменту ей уже стало совсем не по себе. Музыка гремела не переставая. Миссис О'С. подумала о своей последней надежде - отоларингологе, у которого лечилась. Он наверняка успокоит ее, уверит, что для беспокойства нет причин, что у нее просто ухудшается слух и шумит в ушах. Однако, придя наутро к 'ухогорлоносу', в ответ на свои жалобы она услышала:
      - Нет, миссис О'С, на проблемы со слухом это не похоже. Звон, жужжание, грохот - возможно; но концерт ирландских песен в ушах звенеть не может. Я думаю, - добавил он, - вам нужно показаться психиатру.
      В тот же день она записалась на прием, но и психиатр ее не утешил.
      - Психика тут ни при чем, - заявил он. - Вы не сошли с ума. К тому же сумасшедшие не слышат музыки, только голоса. Вам следует обратиться к невропатологу, моему коллеге доктору Саксу.
      Так она попала ко мне.
      Разговаривать с миссис О'С. было нелегко: с одной стороны, из-за ее глухоты, а с другой - оттого, что мой голос постоянно перебивался песнями. Она могла меня слышать только во время тихих и медленных номеров программы. Это была внимательная, сообразительная женщина; я не видел у нее никаких следов умственного расстройства или бреда. И все же она показалась мне далекой и погруженной в себя, словно пребывала в каком-то своем особом мире. Насколько я смог установить, с неврологической точки зрения все было в порядке. Тем не менее я подозревал, что музыка вызвана органическими причинами.
      Что могло привести эту женщину в такое состояние? 88 лет от роду, в добром здравии, симптомов горячки нет. На тот момент она не принимала никаких медикаментов, которые могли бы расстроить ее замечательно ясный рассудок. Еще накануне все было в порядке.
      - Как вы думаете, доктор, может это быть инсульт? - спросила она, словно читая мои мысли.
      - Не исключено, - ответил я. - Но я никогда не видел таких инсультов. Что-то, конечно, случилось, но я думаю, особой опасности нет. Не волнуйтесь и потерпите немного.
      - Легко сказать, потерпите, - ответила она. - Если бы вы только слышали! Я знаю, тут у вас тихо, но я тону в море звуков.
      Я хотел немедленно снять энцефалограмму и тщательно исследовать височные - 'музыкальные' - доли головного мозга, однако по разным причинам несколько дней сделать это никак не удавалось. Тем временем музыка слегка утихла и стала менее назойливой. Впервые за три дня миссис О'С. смогла выспаться. Кроме того, в перерывах между песнями она все лучше слышала.
      Когда я наконец смог провести энцефалографическое обследование, до миссис О'С. уже доносились только случайные обрывки мелодий, всего по нескольку раз в день. Я прикрепил ей к голове электроды и попросил лежать тихо, ничего не говорить и не напевать про себя. Услышав музыку, она должна была пошевелить пальцем - на записи мозговой активности такое движение никак не сказывалось. За те два часа, что продолжалась процедура, она подняла палец три раза, и всякий раз это совпадало с рывками самописцев,

Это книга, которую я сейчас читаю. Оливер Сакс - американский нейрохирург. Возможно даже гениальный. Состоял в переписке с нашим выдающимся ученым, специалистом в области мозга - Александром Романовичем Лурией. Исследователь, философ, мыслитель, которого интересует не только болезнь, нарушение как объект исследования, но и пациент, его душа, личность, как детерминант нездоровья и первый помощник в изучении и избавлении от болезни. Хотя, как показывает его опыт, не всем хочется возвращаться в прежнее состояние. Философский подход Сакса к болезни заставляет задуматься о том, что вообще такое - болезнь и для чего она дается человеку? Что такое здоровье и что иногда "чувствовать себя слишком здоровым" - значит необратимо приближаться к чему-то, что возможно изменит жизнь навсегда.

Погружаясь в эти истории, невозможно не сопереживать этим людям, несчастным, а иногда и счастливым, не осознающим своего нарушения. Невозможно не задумываться о том, сколько случайностей происходит в мире и что уготовано каждому из нас. К тому же мне как бальзам на сердце - снова почувствовать себя студенткой на лекциях по нейропсихологии Ольги Петровны Траченко - руководителя моего первого диплома, нейрофизиологии Инны Арамаисовны Вартанян, психопатологии, невропатологии и прочих медицинских наук, а также философии, являющихся научной базой и истоками психологии.

Здесь и далее несколько историй из этой книги. Тех, что наиболее потрясли меня, зацепили. Я намеренно избавила их от большинства медицинских терминов,  дабы читатель без специальных знаний мог читать, не спотыкаясь. Надеюсь, они будут интересны, и так же как и меня натолкнут кого-то на размышления.

Глаз-ватерпас

      С МАКГРЕГОРОМ мы познакомились в неврологической клинике для престарелых имени Св. Дунстана, где я одно время работал. С тех пор прошло девять лет, но я помню все так отчетливо, словно это случилось вчера.
      - В чем проблема? - осведомился я, когда в дверь моего кабинета по диагонали вписалась его наклонная фигура.
      - Проблема? - переспросил он. - Лично я никакой проблемы не вижу... Но все вокруг убеждают меня, что я кренюсь набок. 'Ты как Пизанская башня, - говорят, - еще немного - и рухнешь'.
      - Но сами вы перекоса не чувствуете?
      - Какой перекос! И что это всем в голову взбрело! Как могу я быть перекошен и не знать об этом?
      - Дело темное, - согласился я. - Надо все как следует проверить. Встаньте-ка со стула и пройдитесь по кабинету. Отсюда до стены и обратно. Я и сам хочу взглянуть, и чтобы вы увидели. Мы снимем вас на видеокамеру и посмотрим, что получится.
      - Идет, док, - сказал он, углом вставая со стула. Какой крепкий старикан, подумал я. Девяносто три года, а не дашь и семидесяти. Собран, подтянут, ухо востро. До ста доживет. И силен, как портовый грузчик, даже со своим Паркинсоном.
      Он уже шел к стене, уверенно и быстро, но с невозможным, градусов под двадцать, наклоном в сторону. Центр тяжести был у него сильно смещен влево, и он лишь каким-то чудом удерживал равновесие.
      - Видали?! - вопросил он с торжествующей улыбкой. - Никаких проблем - прям, как стрела.
      - Как стрела? Давайте все же посмотрим запись и убедимся.
      Я перемотал пленку, и мы стали смотреть. Увидев себя со стороны, Макгрегор был потрясен; глаза его выпучились, челюсть отвисла.
      - Черти волосатые! - пробормотал он. - Правда ваша, есть крен. Тут и слепой разглядит. Но ведь сам-то я ничего не замечаю! Не чувствую.
      - В том-то и дело, - откликнулся я. - Именно здесь зарыта собака.
      Пять органов чувств составляют основу мира, данного нам в ощущениях, и мы знаем и ценим каждый из них. Существуют, однако, и другие сенсорные механизмы - если угодно, шестые, тайные чувства, не менее важные для нормальной жизнедеятельности, но действующие автоматически, в обход сознания, и потому непонятые и непризнанные.  Мы стоим на пороге космической эры, и, возможно, лишь новая свобода жизни в невесомости и связанные с ней опасности позволят нам на практике оценить все достоинства и недостатки среднего уха, преддверия костного лабиринта и других незаметных рефлексов и рецепторов, управляющих пространственной ориентацией. Для здорового человека в нормальных земных условиях они просто не существуют.
      Правда, если эти системы организма вдруг перестают функционировать, этого трудно не заметить. В случае нарушения или

"В метро видела мужчину, который купил только что в киоске билеты на Пугачеву - шел, вертел их в руках, улыбался. Похоже было, что поет про себя.

А когда мама приезжала, мы посмотрели "Женщину, которая поет", и мама вздыхала: "Какой голос был, какие песни".

Пугачева пела, когда я была в пионерском лагере, обычном, не спортивном, ужасном. Мама предложила на выбор - ехать в лагерь или быть в городе (позвонила с работы, сказала - давай решай скорее, путевку сейчас брать надо; а мне восемь лет было, я и решила скорее. С трудом могу представить такую ситуацию с Ф - и не в смысле лучше или хуже, а в смысле того, насколько я другая была). Я выбрала лагерь зачем-то.

Все вожатые были девушки, студентки педучилища, все они были влюблены в радиста Лешу. Все посылали к нему девочек-мальчиков из своих отрядов с просьбой поставить какую-нибудь песню. Наша вожатая Наташа посылала меня - я была неболтливая, ответственная и быстро бегала. Прибегала к будочке радиста и выдыхала порциями: "Леша... Наташа... из четвертого отряда... просит поставить... пожалуйста..." "Что?" - лениво говорил разморенный солнцем Леша. "Так две звезды же", - удивлялась я. Наташа всегда просила поставить "Две звезды". "Щас", - говорил Леша, и я вприпрыжку неслась обратно. А лагерь накрывали голоса Пугачевой и Кузьмина: "Две звездыыыы! две светлых повестиии! в своей любвииии! как в невесомостиии!"

Наташа встречала меня радостно: "Ну, что он?" Мне было неловко сказать, что ничего, и я принималась врать ей в глаза: "Спросил - кто? Наташа? из четвертого? Две звезды?" "Ну?" - Наташа обмирала и ждала продолжения. "Улыбнулся еще", - добавляла я, а сама холодела от ужаса. Представляла себе, как Наташа встретит Лешу и спросит его: "Там девочка от меня прибегала за песней, говорит - ты улыбнулся. Правда?" А Леша скажет: "Да ни фига я не улыбался, врет твоя девочка". Я была глупая, ничего не понимала про мужчин и женщин, поэтому страх от того, что мое вранье станет известно, иногда не давал мне спать.

Наташа, улыбаясь, гляделась в зеркальце. Она была очень взрослая.

(Она навсегда для меня останется взрослой. Ну пусть, ведь мне было восемь, а ей, наверное, семнадцать или восемнадцать. Ладно Наташа. А полная черноволосая девочка, повязывавшая мне галстук, когда нас торжественно принимали в пионеры? Я училась в третьем классе, она пятом - что там разницы-то. Однако до сих пор и навсегда она монументально возвышается надо мной, от усердия затягивая галстук слишком туго)

А голоса Пугачевой и Кузьмина неслись над пионерским лагерем имени Вали Котика. Над вытоптанным стадионом, где каждое утро было построение, поднимали флаг, и у флага начальник лагеря, отец моей одноклассницы Ирки Добрыниной, принимал рапорты от командиров отрядов; над столовой, где мало и невкусно кормили (да, разумеется: бледные холодные макароны, дрожащая манная каша, компот из сухофруктов); над речкой, где мы купались по свистку пятнадцать минут, и на глубину не заходить, и в сторону не заплывать; над бледно-голубыми и бледно-зелеными фанерными дачками. Наша была голубая, с небольшой верандой и крылечком, на крылечке сидела Наташа - оторвавшись от зеркальца, она счастливо смотрела на столб с черным конусом радиорупора."

Осенью Зверевы купили младшему сыну фортепиано. Ему исполнилось шесть, но все педагоги музыкальной школы были уверены в большом его будущем: ведь и слух, и чувство ритма необыкновенное. А строение кисти, пальцы! А главное-то, главное – работоспособность, усидчивость, и все это в мальчике шести лет. Немузыкальные родители Зверевы порадовались, удивились (откуда вдруг?), взяли денег в долг и купили фортепиано. Переставляли мебель и так, и этак, но места в тесной трехкомнатной от этого больше не становилось: инструмент поставить можно было только в маленькой комнате напротив двери. Еще там поместилось кресло-кровать и узенький шкаф, а больше ничего, и маленькая комната целиком отошла к младшему, Виктору. Сергея, старшего, уже школьника, со всеми его плакатами, модельками и книжками, пришлось переселить в родительскую спальню. Родители Зверевы – делать нечего – переехали в большую комнату. Переклеили там обои, мама Таня сшила новые шторы. Когда мужиков не было дома, она тихонько ходила по комнатам, трогала холодный бок фортепиано, стелила ровно покрывало на Серегиной кровати и радовалась, как все хорошо устроила и поставила. Плохо было только то, что инструмент стоял у стены, общей с соседями, Кузнецовыми.

В другое время Кузнецовы бы возмутились из-за бесконечных Витькиных гамм, которым тонкая стенка панельного дома совершенно не препятствовала. Но именно этой осенью шестилетняя Лизка нытьем и рыданиями вынудила родителей купить ей собаку. Маленький щенок эрдельтерьера тосковал по маме, тоненько плакал днями и ночами, не хотел сидеть в отведенном ему загончике и оставлял лужицы по всей квартире. А после плановой прививки и вовсе заболел, слег в бреду и температуре. Лизка сидела около него часами, шептала ему что-то, обедать и ужинать отказывалась. Словом, Кузнецовым было не до соседского фортепиано.

Щенка выходили. Дали имя наконец – надо было на «В», продавцы так требовали. Назвали Викой.

Вечером после садика Лизка выбегала с Викой во двор. Со скрипом распахивалась фанерная дверь подъезда, пулей вылетала смешная лопоухая Вика – из-за болезни ей не подклеили уши, как нужно было по стандартам эрделячьего экстерьера – и тянула за собой на поводке маленькую Лизку в клетчатом пальто. Серега Зверев смотрел на это из окна кухни. За окном был ноябрь, тревожно светили неяркие фонари, но Лизке и собаке было там весело. Лизка кидала палку, Вика находила ее и убегала подальше, Лизка кричала что-то – что, Сереге было не слышно. Он стоял и дышал на холодное стекло, потом рисовал на запотевшем круги и крестики, пока мама Таня не начинала свое ежевечернее: «Сережа, а уроки? сделал? ну что такое, ты хочешь в третьем классе на второй год остаться? ну на Витьку посмотри – как он сидит, как занимается…» «Ладно, ладно», - бормотал Серега и шел в свою комнату. В открытую дверь Витькиной было видно, как он сидит и как занимается: маленький, шейка тонкая... Серега присвистывал: он любил брата, хоть и совершенно не понимал сути повторяющихся звуков, в которые Витька был погружен.

Стенка была общая, а жили Кузнецовы и Зверевы в разных подъездах. Общались изредка через балконы – когда матери вешали белье, а отцы выходили покурить. В апреле мама Таня вынесла на солнце ящики с цветами. Лизкина мать, Вера, мыла балконную дверь. Поздоровались, поинтересовались вежливо, как дела. Так бы и разошлись, если б Вера не спросила про школу – к кому Витя пойдет в первый класс, а то вот молодую Светлану Валерьевну хвалят, но зато у Ольги Борисовны есть опыт, а это, как ни крути… и к кому записывать Лизу – она, Вера, совершенно не знает. Слово за слово – решили обсудить это вечером за чаем, у Зверевых.

Мама Таня испекла пирог, простой, но вкусный, Вера принесла земляничного варенья из зимних еще запасов. Мужа Вера привела с собой, этому предшествовал небольшой скандал (но шепотом, шепотом, чтоб Вика не услышала и не подняла лай). Вера, раскрасневшись, кричала: «Петя, сколько я могу решать все одна?! Какую мебель – я, куда в отпуск – я! А ты только критиковать! Дочке первую учительницу выбрать – неужели сложно сходить со мною?!» Петя сдался быстро, но, пугаясь неинтересного разговора с малознакомыми людьми, прихватил с собою бутылку неплохого коньяку. К столу, за знакомство - смиренно оправдывался он в ответ на укоризненный взгляд Веры. Впрочем, это было уже в гостях, и ругаться она не стала, тем более, что папа Зверев к коньяку отнесся одобрительно.

Вечер получился неожиданно приятным. Поговорив о школе – сошлись на том, что лучше детям идти в класс к Светлане Валерьевне, ведь молодой специалист, в курсе всего нового (это да, это да – многозначительно поухмылялись папа Зверев и Петя, налив и выпив) – обсудили, стоит ли Кузнецовым брать подержанный жигуль или лучше уж

В четверг поздно вечером возвращалась домой. В плеере как всегда играла музыка. День выдался таким, что я прослушала уже почти все плейлисты, а до дома оставалось еще не меньше получаса.
Папка с музыкой Майкла Джексона переселилась в плеер примерно год назад. Это что-то из детства, одно из первых постперестроечных музыкальных воспоминаний. В последнее время я совсем не заглядывала в нее, а год назад это было одно из реальных средств взбодриться и улучшить настроение. И хотя в начале двенадцатого ночи я не очень-то желала бодриться, но это было самое интересное из непрослушанного за этот день. А дальше совершенно непредсказуемо на глаза навернулись слезы и скопом навалились какие-то воспоминания, образы, мысли. Музыка как катализатор вдруг запустила какую-то химическую реакцию в коре головного мозга, остановить которую я не смогла и мне оставалось только следовать хаотическому течению суждений, рождавшихся тут же. Я вспомнила "This is it", который мы смотрели в начале ноября и то сильное впечатление, которое произвел на меня этот фильм. То, что мы потом говорили, потрясеные впечатлением от увиденного, и то, как мое мнение удалось изменить практически одной фразой о том, что стремление Джексона стать белым было вызвано не столько неуверенностью в себе (в чем я было непоколебимо уверена до этого), сколько желанием доказать всему миру возможность этого невозможного, на первый взгляд, поступка. То, что он говорил, то, что он хотел нести другим людям это только подтверждало. Это действительно был человек мира и пожалуй именно в этот момент произошло непосредственное осознание того, что потерял мир с его уходом и самого того факта, что его больше нет. Не тогда летом в Ольштыне, когда Сереже позвонили друзья из Москвы и, кроме всего прочего, сказали, что не стало Майкла Джексона, и не тогда, когда  мы сидели в кафе после фильма, обсуждая увиденное. Пожалуй, я вообще об этом раньше не задумывалась.
Конечно мы никогда не узнаем, что на самом деле это был за человек. Мы можем только предполагать. Но сам фильм документальный и все съемки тогда велись не с целью создать шедевр, создать какой-то образ, а для того чтобы сохранить в памяти процесс подготовки к мировому турне. Так же как снимается любой фильм о  фильме. Поэтому некоторая достоверность, я уверена, существует. Меня тогда поразило, насколько незвездным, скромным и очень чувствительным представляется в нем Джексон. Истиный космополит, любитель всего живого, стремящийся сохранить нашу планету, он хотел показать людям как это важно и как ценен мир, в котором мы живем, насколько он чувствителен к внешнему воздействию и что нас может ждать, если человечество не одумается. А еще поразил его мелодичный, подвижный и пластичный голос, способный взять с ходу любую ноту, и то, как он в свои пятьдесят, при таком тотальном нездоровье двигается. Знает до последней ноты все композиции, советуется с музыкантами и может запросто напеть и даже спеть любой фрагмент. И это только репетиции. Жаль, что этому шоу так и не суждено было состояться.

Я теперь, пожалуй, действительно считаю смерть Джексона потерей для человечества. Потерей для музыки и танцевального движения (скольких людей он вдохновил на то, чтобы танцевать, основателем и продолжателем скольких направлений он стал), но более всего потерей как незаурядной личности.
Иногда что-то незримо присутствует в нашей жизни и только теряя это, мы наконец осознаем то, насколько это было важным и значительным.
This is it.
Да.
 

Вхожу сегодня в Шуркину палату, а там такой замечательный дядечка сидит - пожилой, седовласый, в старомодных очках и в белом халате из-под которого выглядывает воротничок рубашки и узел галстука. На столе лежит стопка учебников по русскому языку. "Здравствуйте, сударыня", - это он мне. Я здороваюсь и, пока убираю одежду и мою руки, успеваю услышать беседу о причастиях и деепричастиях. "Русист!" - удивленно отмечаю я. Сажусь в уголке, с нескрываемым удовольствием слушаю его спокойный флегматичный голос, которым он произносит свои, годами выверенные и отточенные формулировки. Шурка робко кивает - пасует уважительно, но, кажется, понимает. Заслуженный учитель России, профессор русского языка Валентин Васильевич. Человек, будто из позапрошлого века - настолько он непривычно правильно говорит и с достоинством держит спину, общаясь нисколько не высокомерно. Таких почти не осталось. Те, кого мы называем рафинированными интеллигентами.
Занятие подходило к концу, мы разговорились. Рассказ про курьезы ЕГЭ в МГУ начал словами "Моя старинный приятель, ректор МГУ Садовничий..." Я не преминула похвастаться, что была в МГУ накануне, он приятно удивился и мы еще немного поговорили об этом.
Вспомнив пресловутую дорогу, он, уходя уже, сказал, что у его коллеги по больнице, учительницы географии, в этой катастрофе погиб муж. А вечером мама сказала, что там же погиб один ее коллега, а второй остался жив, отделавшись легкими травмами.

И на вокзале, услышав по громкой связи "В 20.34... три вагона сошли с рельс..." и позже, когда Леша написал про 23 трупа осознание случившегося все никак не приходило. Может быть только сейчас, когда это подобралось совсем близко.
 

В поисках чего-то очень важного наткнулась в интернетах на замечательный ЖЖ. Журналистка и писательница Аня легко и просто пишет о своей жизни, а больше всего о сыне Федоре. Я не люблю маленьких мальчиков, но в этого просто влюблена заочно. Иногда он кажется даже каким-то книжно-нереальным. Папа - детский хирург-травматолог, и это тоже не прошло бесследно))

С 4,5 до 6 лет:

Мыли ему голову. Спрашиваю - глаза щипало?
- Нет. Я их жажмУил. ЖажмУил свои глАзы.

Одевается утром, подолгу зависая над каждым предметом одежды. Задает невообразимые вопросы:
- Мама. А вот бывают - головные т'усы? котоыи на голову?

После какой-то книжки обдумывает тему семьи: жена, муж, дети и проч.
Вчера, выходя из садика, решительно:
- Мама, я все-таки п'идумал - хочу, штоб ты была моей женой.
Я говорю - договаривайся с папой.
Ф, успокоительно:
- Договоюсь, договоюсь.

Полюбил трепетно зубные пасты. Сам выбирает в магазине: "Клубничная? хочу клубничную, лесныи ягоды не хочу". По утрам долго думает, какой чистить зубы. Иногда делает микс: сначала клубничная, а сверху, скажем, апельсиновая.

Играет, играет, потом вдруг, неожиданно:
- Знаишь? я так люблю папу, што даже глаза зак'ыть не могу!
______________

Ф.
Разговаиваем про весну. Он, лирично:
- И вот уже солнце ярко светит, и скоро весь-весь снег растает, и ручьи будут. И знаешь, что скоро на даче будет? такое хорошее?
- Что? - (сама перебираю варианты: крокусы, тюльпаны, подснежники)
Ф, в голосе трепет предвкушения и даже некоторое сладострастие:
- Г'язь!
_________

Помогаю ему собирать мозаику, Ф ходит вокруг, что-то серьезно поправляет, подкладывает, при этом все время бормочет под нос: "Синенькую сюда, вот так, теперь надо делать так, правильно..." Потом вдруг выхватываю из этого бормотания:
- Т'удись, мамочка моя дорогая, вот так, старайся, т'удись...
Все таким же благостным, деловитым тоном.

__________

Я на кухне, он в комнате. Вдруг кричит: "Мама! беги! лови меня!"
Прибегаю, он болтается на самой верхней перекладине спортивного комплекса (что строго запрещено делать без страховки). Успеваю, ловлю. Начинаю ругать:
- А что было бы, если бы я не успела прибежать? ты подумал?
- Што... Упал бы и разбился. И надо было бы тебе родить нового Федю. Ты бы по ут'ам его в сад водила, он бы тебе номеа домов называл...
(брови трагически приподняты - сюжет готов)
_______________

На ужин потребовал "сорняки" (сырники). Также желал "отгАдить загадки".
_______________

Заснул, потом проснулся. Сидит в кровати и завывает:
- П'иходи ко мне, мама, сядь со мной, я тебе расскажу печально, как мне г'устно, г'устно, г'устно тут лежать...
______________


Сказка, рассказанная только что.
(шкет теперь в очень многих случаях выговаривает букву "р", так что я избавлена от львиной доли сложностей в записи его устной речи)
Пришел ко мне на кухню, принес игрушечный корабль:

- Слушай. Плыли на корабле пираты. Злыи. А на берегу стояла девочка с корзинкой, она в лес за г'ибами пошла. Она увидела пиратов, как испугалась! и корзинку уронила в море. Пираты б'осили якой, поймали корзинку, потом поймали девочку, как схватили ее и как п'ивязали к этой штуки (тыкает в мачту). И поплыли. Тут п'ишол с копьем (понизив голос, раздельно, торжественно) Геовгий Па-би-да-но-сиц. Знаишь такого? Он девочку развязал, отвел ее папе и маме. А потом вернулся на корабль. Геовгий Па-би-да-но-сиц с копьем. А пираты плакали очень, очень плакали. И стали доб'ыи. И перестали ловить девочек, которыи за г'ибами ходят.

(однако, что за каша в голове)
____________

Подарки с ним покупать нельзя, сюрпризы устраивать невозможно - все разболтает. В частности, свой восьмимартовский подарок от них с мужем и отцом я получила уже сегодня - Ф. не мог молчать, проболтался через полчаса после покупки подарка.
То же самое и с прятками, например. Вроде, спрячется - за дверь, скажем. Но через секунду высунется наполовину и начнет громко хихикать.
____________

Сейчас наизусть рассказывает "Кошкин дом" в лицах. Зрелище бесподобное. Сейчас по сюжету пожарники-бобры тушат пожар. На голове у Ф. его универсальный полицейский шлем, в руках деревянный молоток и шланг от пылесоса, он сидит на шведской стенке под потолком, стучит по турнику и комментирует: "вот и окна расписныи загорелись... а теперь ставенки резныи все сгорели уже!" А вот слезет - будет несчастной кошкой-погорелицей.

______________

Ф. рассуждает о чем-то. Я ему:
- Ты очень умный.
- Я не умный.
- А какой?
- Я

мало ли кто приезжает к тебе в ночи, стаскивает через голову кожуру,
доверяет тебе костяные зёрнышки, сок и мякоть
мало ли кто прогрызает камни и кирпичи, ходит под броней сквозь стужу или жару,
чтоб с тобой подыхать от неловкости, выть и плакать
мало ли кто лежит у тебя на локте, у подлеца,
и не может вымолвить ничего, и разводит слякоть
посреди постели, по обе стороны от лица

мало ли кто глядит на тебя, как будто кругом стрельба,
и считает секунды, и запоминает в оба:
ямку в углу улыбки, морщинку в начале лба,
татуировку, неброскую, словно проба
мало ли кто прошит тобою насквозь,
в ком ты ось,
холодное острие
мало ли кто пропорот любовью весь,
чтобы не жилось, -
через лёгкое, горло, нёбо,
и два года не знает, как сняться теперь с неё

мало ли кто умеет метать и рвать, складывать в обоймы слова,
да играть какие-то там спектакли
но когда приходит, ложится в твою кровать, то становится жив едва,
и тебя подмывает сбежать, не так ли
дождь шумит, словно закипающий чайник, поднимаясь с пятого этажа на шестой этаж
посиди с бессонным мало ли кем, когда силы его иссякли
ему будет что вспомнить, когда ты его предашь

Вера Полозкова

От слова "блокбастер" меня начинает тошнить.
Я не люблю и не смотрю боевики с реками крови, фильмы ужасов, фантастику и прочие техногенные или откровенно жестокие вещи. Но вот недавно по ТВ случайно увидела последнюю, наверное, треть фильма "Послезавтра". Не то чтобы он мне понравился - художественой составляющей я как-то не восхитилась, но картинка, конечно, масштабная. А раз такие фильмы снимаются ради картинки, нужно смотреть их в кинотеатрах, решила я, и тут как раз на экраны вышел "2012".

Мы нашли кинотеатр с i-max'овским огромным экраном и отправились на просмотр. Правда в итоге смотрели фильм без вских разных технологий, но мне, неподготовленному зрителю, вполне хватило увиденного. Наверное, если бы я только и делала, что смотрела фильмы со спецэффектами, то судила бы строже, уровень требований был бы выше. Хотя в любом случае, в книге или фильме переживания, отношения людей всегда волновали меня больше фона, на котором они происходят.

Как оказалось, в фильме есть еще что-то, кроме спецэффектов. После просмотра подумалось, что все что у нас есть - это те, кого мы любим. Больше не существует ничего по-настоящему ценного. Я не знаю, это ли хотел сказать режиссер или он преследовал другие цели. Или, как это часто бывает, каждый думает о том, что волнует его, поэтому мнений почти столько же, сколько зрителей. Под впечатлением я находилась еще долго, представляя, что в подобной ситуации могла бы сделать, как поступила бы. Наверное это одна из самых страшных мыслей человека, находящегося в нескольких минутах от смерти - знать, что ты не сказал самого важного, и что уже никто никогда не сможет этого передать. Что ты мог сделать последние минуты жизни этого человека или нескольких людей счастливее оттого, что сказал им, что любишь, или попросил прощения или простил их. Мне это кажется важным. После окончания фильма рука практически потянулась  к кольту к телефону, но я вовремя удержалась от сентиментальых глупостей. Хотя никто не знает, сколько ему отпущено, а говорить хорошее и прятное никогда не поздно.

Конечно фильм американский. Есть и эта, ненавистная мне идея, спасти мир усилием одного человека (правда там она не так педалируется, несколько героев "спасают часть" мира) и сопли в сахаре (последние слова президенти Америки "Я иду к тебе, Долорес") и конечно же это знаменитое "я одним шестизарядным револьвером убиваю с полсотни, а полсотня, стреляющая в меня, не попадает ни разу", выраженное здесь, правда, тем, что герои, которые должны были погибнуть еще в первые пятнадцать минут экшна, каждую секунду, вопреки всякому здравому смыслу, спасаются от того, что непременно должно бы их убить. Как сказал один мой хороший знакомый: "Но когда самолет в третий раз взлетал с уходящей из под колес площадки, я уже не мог воспринимать этот фильм серьезно." Но я все эти моменты восприняла совершенно стоически, такого рода фильмы как раз и строятся на повышенной живучести главных героев и их невероятных способностях (задерживать дыхание, водить все, что движется, менять характер и т.д) Если они погибнут, фильм закончится. Законы жанра.

В фильме отчетливо прослеживается русский след. Я уж не знаю, может это прогиб такой, но, не считая российского президента Макаренко (бугага, товарищи педагоги!), в фильме еще пятеро русских героев, которые часть фильма более-менее успешно спасаются от стихии. Русский олигарх Юрий Карпов (бывший боксер из Мурманска, властный, жесткий, готовый ради детей на все), его пассия Тамара (типичная безмозглая блондинка с собачкой и силиконом, которая потом, впрочем, оказывается довольно приятной и доброй - образ совершенно замечательный), сыновья-близнецы Юрия (довольно наглые и самодовольные, но перевоспитывающиеся к концу фильма) и покоривший меня, мужественый русский пилот Саша (с лицом, будто вырубленным топором из мрамора), который героически гибнет, спасая при этом всех остальных. Вообще конечно так смешно смотреть на американские стереотипы относительно русских. Лица Юрия и Саши - где они только откопали таких колоритных мужчин? Вот уж действительно, глядя на таких, можно и подумать, что у нас по улицам до сих пор медведи ходят. Особенно в Мурманске, да :))
А уж выражение лица русского президента - это просто вылитый Леонид Ильич в молодости. И там в одном эпизоде, когда американский президент попросил всех оставить его наедине с лидерами других стран - наш-то не захотел остаться без переводчика. Что это? Они все еще думают, что наши так плохо знают англйский или это намек на волосатую руку КГБ? Заставило улыбаться. Зато после пилота очень порадовало то, что после пламенной речи одного из главных героев, в ключевой момент фильма, именно российский президент первым приказал открыть ворота своего корабля. Вот тут уж, чуть слезы на глаза не навернулись. Это был настоящий прогиб. ЗаЩитано.

Последние страницы я дописываю в Сестрорецке 9 августа 1933 года.

Я сижу на кровати у окна. Солнце светит в мое окно. Темные облака плывут. Собака лает. Детский крик раздается. Футбольный мяч взлетает в воздух. Красавица в пестром халате, играя глазами, идет купаться.
Кашкин поспевает за ней, поглядывая на ее пышные плечи.
Он поигрывает прутиком и насвистывает победный марш.
В саду скрипнула калитка. Маленькая девчурка, как говорит мой друг Олеша - похожая на веник, идет в гости к моему сыну.
Благополучие и незыблемость этих вечных картин меня почему-то радуют и утешают.
Я не хочу больше думать. И на этом прерываю свою повесть.


Михаил Зощенко, "Возвращенная молодость"

А.Р.

Если попытаться визуализировать то, как мы воспринимаем других людей, то картина получится примерно следующая. Мы живем в мире, полном силуэтов, очертаний, человеческих полуфабрикатов, в которые сами вкладываем нужный нам смысл.

Одна моя знакомая, филолог по образованию, очень стильная и приятная женщина с хорошим вкусом и адекватным взглядом на жизнь, рассказывала как-то про своего бывшего мужа. Он был бизнесмен средней руки, человек небедный и покладистый. Они хорошо жили, завели двоих детей, читали одни и те же книги, любили одни и те же спектакли.

И вот она встречает его через полгода после развода, а на нем натурально малиновый пиджак и голда, а при нем — вульгарного вида блондинка на золотых шпильках.

Когда она рассказывала эту историю, все возмущались и жалели этого бывшего мужа: мол, вот как же ему было непросто все те годы, что они были вместе. Но самое интересное в этой истории другое. Важно ли было этой моей знакомой, каким ее муж был на самом деле? И важно ли это вульгарной блондинке? Вообще, с кем мы живем на самом деле, когда думаем, что живем друг с другом?

Зачем мы ездим в Лондон на какие-нибудь двухнедельные курсы повышения квалификации, если начальник ценит нас исключительно за умение слушать.

Зачем наши поклонники присылают цветы, пишут письма и выдумывает черт знает что, если все, что нам дорого в них, все, из чего они состоят для нас, — это, например, воспоминание о том, как они шутили в шестом классе. 

Важно ли нам, чтобы человек, с которым мы дружим или работаем, например, обладал какими-нибудь качествами, если мы сами в состоянии наградить его ими? Если мы сами очень успешно заполняем человеческие силуэты удобным нам смыслом.

Про одного моего друга я думаю, что он решительный, волевой и опытный, но кто-то сказал мне недавно, пообщавшись с ним: «самовлюбленный всезнайка».

Так кто он на самом деле? Он вообще есть?

И каждый раз, когда мы говорим про кого-то: мне с ним сложно, он такой непростой человек, что мы на самом деле имеем в виду?

Ведь живет же кто-то с этим непростым человеком в одной квартире, ждет его с работы и даже, может быть, читает ему перед сном.

В нашей семье есть история, про которую не очень любят вспоминать. Я обычно рассказываю ее друзьям, когда выпью лишнего. Я сейчас опущу детали, но суть там в том, что семья моей бабушки во времена ее детства была очень бедной. У бабушкиного отца отнялись ноги, а мама бабушки умерла. И вот бабушка попала в детский лагерь, организованный советской властью на берегу Дона. Каждый день во время завтрака она съедала половину тарелки каши, а вторую половину намазывала на хлеб и несла отцу. За десять, что ли, километров. Потом десять километров обратно. И так каждый день. И вот однажды на утренней линейке перед строем зачитали письмо мальчика, который писал, что в лагере все хорошо, весело, только кормят не особо, и не могла ли мама прислать ему варенье из лепестков роз, которое он так любит. Бабушка рассказывала, что на всю жизнь этот мальчик стал для нее олицетворением всего самого ужасного, что только может произойти в жизни. Именно его она ненавидела во время войны, его же вспоминала в голодные послевоенные годы.

Нужно ли говорить, что в 90-е, когда у бабушки и дедушки уже было трое детей и трое внуков, когда у них за плечами была такая счастливая семейная жизнь, что можно кино снимать, при случайном разговоре за ужином выяснилось, что этим мальчиком, конечно же, был мой дедушка. Он тоже был в этом лагере, и он действительно просил варенье из лепестков роз.

И вот я часто думаю: с кем же на самом деле жила моя бабушка? С моим дедушкой или с этим Мальчишом-Плохишом?

Это, наверное, какие-то прописные истины психологии, но наше восприятие людей больше всего похоже на отскок в настольном теннисе. Зависит не только от шарика, но и от покрытия стола. 

В юности я встречалась с человеком, который во время наших ссор говорил: «Ты особо не расходись, откуда я знаю, может, ты вообще моя галлюцинация».

Но я-то точно знаю, что я не галлюцинация. Абсолютно точно знаю. Просто это он был непростой человек.

Вера Шенгелия
03.11.2009
Москва

"Говорят, потеряв что-нибудь, люди обретают что-то другое. Надеюсь, потеряв меня в очередной раз, скотина, ты обретешь, наконец, мозги."

[465x699]