Егор Стрельников охуителен. И каково было мое удивление, когда я вчера встретила его, играющего в электричке Посад-Москва. Стрельников и гусли. Гусли и Стрельников. Восхищаюсь.
Единственная книга за много лет, которую я не дочитала. А ведь хорошая.
– Фокус, – начал Антон Петрович Фертов, обращаясь к единственному иллюзионисту на потоке, – не только самое древнее, но и самое необходимое человечеству искусство. Христос начинал как фокусник. Вы начинаете – как Христос. Помните, куда он шел, потому что Вам – туда же. Фокус – это то, чего не бывает. Из пустого цилиндра вынимают кролика. Простой фокус… ему две тысячи лет. Но две тысячи лет фокус этот – живет. И две тысячи лет публика знает, что он – обман. Знать-то знает, ан – сомневается: вдруг не обман? Две тысячи лет сомневается публика, две тысячи лет опирается на шаткую подставочку «вдруг» – этого «вдруг», в котором-то все и дело. Вдруг кролик действительно возник – из ничего, из воздуха, из мольбы иллюзиониста: возникни!
– Давай пойдем в кусты, – сказала Вера. – Мне там надо кое-чего разбить.
Он научил тебя шагать из действительности в иллюзию и из иллюзии в действительность: туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда! Ты везде свой и нигде не свой. Тебя отторгает действительность – и иллюзия отторгает тебя, ты никому не нужен…
Две тишины, снаружи и внутри, уравновесили друг друга.
Лев стоял где стоял и смотрел на нее. Причем как-то бесстыже смотрел: так на людей не смотрят. Так на животных смотрят: на собак, кошек… на зверей в зоопарке. С интересом естествоиспытателя.
– Леночка, не томи подходами… скажи в чем дело и – …
– …иди? Скажи-в-чем-дело-и-иди, да? – Она перешла в центр второго по счету квадрата, словно в наступление перешла.
– Ты воевать сюда? Так у меня ружье заржавело…
Он никому не рассказывал об этом. Да и кому такое расскажешь! Кому объяснишь, какими жуткими и острыми чувствами наполняет сердце смерть куклы? Смерть той, которая умереть – не может, для которой и смерть – игра.
Когда начинается этот дележ правды – на правду чистую и… и не чистую, тогда забудь о правде, львенок! Не бывает не чистой правды, любая правда – чистая. Теряя чистоту, правда теряет и право быть правдой.
Она, кстати, жила недалеко, на Песчаных.
Теперь выяснилось, что на 8-й Песчаной, дом 9, квартира 10… а-риф-ме-ти-че-ска-я про-грес-си-я.
Есть фразы, которым, чтобы состояться, необходимо быть повторенными. «Я люблю тебя» не имеет смысла, если навстречу ему тут же не послано ответное «И я тебя». Надо очень точно знать, когда именно произносить «Я люблю тебя».
Он не может признаться ей в том, что его не интересует ни-че-го. Потому что у любого фокуса простая разгадка – и, если знаешь это, остальное неинтересно. Неважно, какая именно разгадка у данного фокуса, – важно, что какая-нибудь разгадка есть и что она всегда простая.
Настоящая сила не там, где влияют на будущее, - настоящая сила там, где меняют прошлое.
- Как таксист может найти то, чего больше нет? Я и в справочную звонил... не существует, говорят, такой улицы в Москве.
- Однако в тот вечер таксист ведь нас на нее привез!
- Вечер такой был, деда... особенный такой вечер. И Вера была, и 8я Песчаная была, но исчезли.
Топонимика - это действительность языка, а язык, Его Величество Язык,- единственный, кто помнит. Можно видимостью вокруг пальца обвести, формой обмануть, силуэтом одурачить, но не именем! По одежке встречают, по уму провожают, по имени помнят...
Нельзя вторгаться в логику пространств.
Прошло уже два года.
То есть на полтора года больше, чем... - чем.
Лев одно понимал: ни в коем случае нельзя обозначать словами это "чем". Ни в коем случае нельзя ходить на ту сторону слов. Чего бы оно не стоило, надо оставаться на этой стороне: сказать значит начать. Повернуть рычаг и открыть - шлюз. И хлынет вода. И смоет все с лица земли.
Его охота не была грубой погоней за дичью - со всякими пиф-пафами и улюлюканьями. Нет, Демонстратнер охотился по-другому, гораздо гуманнее, как казалось ему: расставляя силки, устанавливая капканы, развешивая невидимые прочные нити и выкапывая глубокие ямы, которые он никогда не забывал прикрыть сверху ветками и присыпать листьями. Зная дороги, по которым ходила его дичь, он всегда был уверен в том, что деваться ей с этих дорог некуда, и что рано или поздно она, дичь, - как бы по собственной оплошности и никогда ни в чем не только не обвиняя, но и не подозревая - придет к нему в руки. ... Его редкостная манера никогда не затягивать жертву на
