Видимо никого и не интересовало по настоящему то, что я пытался донести до общества, изложить в максимально понятной форме...

Значит не суждено мне делиться с людьми чувствами...

Я хочу сказать Вам, о мои уважаемые читатели, прощайте!

Больше я не буду Вам надоедать своими тупыми мыслями...

Я просто уйду и не вернусь, уйду на совсем, уйду туда - где нет никого - только пустота и покой... И мне от этого будет легче...

Мне проще осознавать что я слишком слаб, для жизни, чем храбриться и пытаться учить других жить...

Прощайте! И вспомните, если захотите меня... Лучше молчанием вспоминайте... Я не терплю фальшивых фраз...

Прощайте!

Искренне ваш,
Дергатчофф Виктор Антонио

Темнота вокруг сгустилась окончательно. Но одноцветной эта темнота не была - она казалась густо обмазанной разноцветным слоем красок.
Приблизив лицо к оконному стеклу, я безотрывно смотрел на темноту. На удивление плоская. Срез бестелестной субстанции, располосованной острым лезвием на ломти - со своими собственными понятиями о том, что близко и что далеко. Крылья исполинской ночной птицы - она раскинулись у меня перед глазами, не желая пускать дальше.

"Куда исчезают чувства?" - мы часто задаём себе этот вопрос.
А я никак не могу найти на него ответ, сколько бы не искал... И нет мне помощи в этом мире, а всё потому, что вселенская злоба окутала его, и только Любимая всегда рада меня видеть, и всегда поможет...
Эти чувства не исчезнут, они переродятся в субстанцию без названия, без формулы, без научного обоснования, они превратятся в сгусток энергии...
И эта энергия будет бесконечно питать нас, нам не нужно пить, не нужно есть, не нужно спать, а всё потому, что мы есть друг у друга, это - всё, что нам надо от жизни...

В нашем блоке она жила около полугода — с начала осени и до конца зимы.
Я брал трубку, потом поднимался по лестнице и стучал в ее дверь. «К телефону!» — говорил я. «Спасибо», — отвечала она через некоторое время. Кроме этого «спасибо» мне от нее ничего слышать не доводилось. Впрочем, и ей от меня ничего не перепадало, кроме как «к телефону».
Я тоже был одинок той зимой. Я приходил домой, раздевался — и появлялось такое чувство, будто мои кости повсюду прокалывают кожу и вырываются на белый свет. Непонятная сила, жившая внутри меня, продолжала двигать совсем не туда, куда надо, — можно было подумать, что она норовит утащить меня в какой-то другой мир.
Когда звонил телефон, моя мысль была следующей: вот кто-то хочет кому-то что-то сказать. Самому же мне практически не звонили. Не было желающих что-либо мне говорить. По крайней мере, не было желающих сказать мне то, что я хотел бы услышать.
В большей степени или в меньшей, но каждый из нас запускается в жизнь по определенной схеме. Когда чья-то схема слишком отличается от моей — я злюсь. Когда слишком похожа — расстраиваюсь. Вот, собственно, и все.

Время Года открывает дверь и выходит, - а через другую дверь зходит другое Время Года. Кто-то вскакивает, бежит к двери: эй, ты куда, я забыл тебе кое-что сказать! Но там никого. А в комнате уже другое Время Года - расселось на стуле, чиркает спичкой, закуривает. Ты что-то забыл сказать, - произносит оно. - Ну так говори мне, раз такое дело, я потом передам. - Да нет, не надо, ничего особенного... А кругом завывает ветер. Ничего особенного. Просто умерло ещё одно время года...

Если есть вход, то есть и выход. Так устроено почти всё. Ящик для писем, пылесос, зоопарк, чайник... Но, конечно, существуют вещи, устроенные иначе. Например, мышеловка.
***
Один раз я установил мышеловку у себя дома, под раковиной. Приманкой служила мятная жвачка. Ничего другого, достойного называться едой, в моей комнате не нашлось даже после долгих поисков. А жвачка нашлась в кармане зимнего пальто, вместе с половинкой билета в кинотеатр.
На третий день утром мышеловка сработала. В неё попала молодая крыса, цвета свитера из кашемирской шерсти, какие кучами навалены в лондонских магазинах беспошлинной торговли. По людским меркам ей, наверное, было лет пятнадцать или шестнадцать. Трудный возраст. Огрызки жвачки валялись у неё под лапами.
Поймать-то я её поймал, но не знал, что делать дальше. Умерла она к утру четвёртого дня, так и не высвободив задней лапы, прищемлённой проволокой. Глядя на неё, я вывел для себя урок.
Всё должно иметь как вход, так и выход. Обязательно.

Читая книгу захотелось поделиться... Всем.
Блокнот. В портфеле через плечо. Рука чувствует неприятную прохладу мокрых металлических замков. Дождь. Лицо должно быть тоже мокрым, но мысли не здесь. Душа тоже не здесь - она живёт в другом мире, живёт отдельно. Сколько уже это продолжается? Куда подевалась чёткая математическая память? Шелчок открытия. Рука легко проникает под приятную тяжесть крышки.
Блокнот.
Гладкий и всё ещё тёплый. Не успел продрогнуть от дождя - толстая кожа портфеля спасла... Наверное, быть толстокожим хорошо!.. - мысли зашевелились ещё больше и невольно надавили мозгом изнутри на голову. Но душа давно замёрзла...
Неровно вырвав листок, который заплакал голосом треcкающегося кленового листочка. Взгляд его изучает, но не видит. Слепота. В этой жизни это не самое страшное. А в другой даже положительное качество.
...Книга была заложена неровно вырванным листком блокнота и, обидевшись, сама-собой захлопнулась и выпала из рук...

- Что со мной? - спрашиваю я.
- Ничего... - шепчет ветер за окном.
- Почему...? - задаюсь я вопросом снова и снова.
- Ни к чему... - откликается эхо.
Свет фонаря за окном ярок. Точка. Глаза как точка. Я смотрю. Не вижу...
***
- Что мне желать ещё от жизни? У меня же есть всё! НАСТРОЕНИЕ! НАС-ТРО-Е-НИ-Е! - смакую я каждый слог этого слова пробуя на вкус звуки
- А где его взять? За какие деньги купить?
- Отнять... Убить... - звон в голове всё не стихал и не стихал, и я подумал что я сошёл с ума, но ведь тогда мне было бы хорошо, а мне плохо. Мысли переполняли голову и понять, хотя бы предположить, логический ход хоть одной мысли было невозможно.
***
Я зажёг свет. Почему-то я услышал звук вертолёта, который плавно переходил в слово... Его не расслышать. Слух напрягается, нерв вытягивается, и весь мой позвоночник стал слуховым нервом. Anette! АНЕТ! Точно! Имя любимой... Перед глазами появилось ЕЁ лицо и улыбнулось. У меня промелькнула мысль: "Это видение вновь???"
А эхо за мной повторило:
- Любовь, любовь, любовь...

Одна мысль утешает меня в моих бедах: "Счастливая любовь одного из потомков может возместить девять несчастных любовных романов предков".

Зайдя в маленький ресторан недалеко от порта и слегка перекусив, мы заказали "Кровавую Мэри" и бурбон.
- Хочешь узнать правду? - спросила она.
- А вот в прошлом году я анатомировал корову, - сказал я.
- И что?
- Вскрыл её живот. В желудке оказался ком травы. Сложил эту траву в полиэтиленовый пакет, принёс домой и вывалил на стол. И потом, всякий раз, когда случалась неприятность, смотрел на этот травяной ком и думал: "И зачем это, интересно, корова снова и снова пережёвывает вот эту жалкую, противную массу?"
Она усмехнулась, поджала губы и посмотрела на меня.
- Поняла. Ничего не буду говорить.
Я кивнул.
- Только одну вещь хочу спросить. Можно?
- Давай.
- Почему люди умирают?
- Потому что идёт эволюция. У отдельных особей слишком мало энергии, поэтому она осуществляется через смену поколений. Хотя это не более чем одна из теорий.
- Она что - и сейчас идёт, эта эволюция?
- Понемножку.
- А почему она идёт?
- Тут тоже много разных мнений. С определённостью можно утверждать лишь одно: эволюционирует сам Космос. Есть ли у него какая-то цель, направляет ли его чья-то воля - вопросы отдельные. Космос эволюционирует, а мы всего лишь часть этого процесса.
Я отставил выпивку, закурил и добавил:
- А откуда берётся для этого энергия, никто не знает.
- Никто?
- Никто.
Она разглядывала белую скатерть, гоняя кончиком пальца лёд в стакане.
- А вот я умру, пройдёт сто лет - и никто про меня не вспомнит.
- Скорее всего, - сказал я.

Я давно забыл, как пахнет лето. Раньше всё было другим: запах морской воды и далёкие теплоходные гудки, прикосновение девичьей кожи и лимонный аромат волос, дуновение сумеречного ветра и робкие надежды. Теперь лето превратилось в сон.
Словно калька съехала с оригинала: здесь миллиметр, там миллиметр - и уже всё не так.

Иногда случается, что я вру.
Последний раз это было в прошлом году.
Врать я очень не люблю. Ложь и молчание - два тяжких греха, которые особенно буйно разрослись в современном человеческом обществе. Мы действительно много лжём - или молчим.
Но с другой стороны, если бы мы круглый год говорили - причём, только правду и ничего кроме правды, - то как знать, может, правда и потеряла бы всю свою ценность...