geocities.com/TEREK_KAZ/dokkaz/edel.htmМы поведаем вам об одном из сражений Великой Отечественной. Оно не зачислено историками в реестр великих. Мы же полагаем, что великим оно - было. Потому как велика была цена победы в нем. Немцы нас тогда били. Жестоко. И дать сдачи никто не мог. Дали наши казаки.
Мы поведаем вам о легендарной "Кущевской атаке", тугой пружиной разжавшейся, неудержимой казачьей лавой развернувшейся в просторных степях Кубани. Поведаем устами ветерана Кубанского казачьего кавкорпуса гвардии казака Ефима Ивановича Мостового.
Вот она, та атака, "изнутри". Послушаем Ефима Ивановича.
- День мне этот не забыть. Да и как забудешь свое боевое крещение? 2-е августа, 42-й.
Погас клинок зари, и сразу навалилась духота. В выгоревшем от жары небе начинает нещадно палить солнце. Стоим в конном строю, лощадь подо мной неспокойна, наверное, мое состояние передается и ей. Перед строем - наш командир полка майор Поливодов.
- Говорить много не буду, товарищи казаки, - в седле он как влитый, конь его тоже не дрогнет. - Генерал нам все сказал.
Николай Яковлевич Кириченко прошлым днем объехал, обошел весь наш корпус. Он был тоже немногословный с нами, но речь короткую его я запомнил навсегда.
- Перед нами отборные вояки Гитлера. Горно-стрелковая дивизия "Эдельвейс" с приданными частями "СС". Красиво, гады, назвали себя, да только в их поганых, кровавых руках любой цветок умирает. Остановить их не могут. От безнаказанности обнаглели, своей кровью еще ни разу не умывались. Вот мы их и умоем. Кроме нас - некому. На фронте паника. Но а мы же казаки.
Конную атаку генерал принял решение провести у станицы Кущевской. Перед строем понесли наше Боевое Знамя. Вот оно совсем рядом, внутри как-то защемило. Я стоял впереди... Легкий ветерок шевельнул его складки, бархат коснулся моего лица. На меня дохнуло, я в этом никому тогда не признавался, домом. Пахнуло парным молоком и только что выпеченным хлебом. Необъяснимо, да? Так пах подол платья у моей матери. Из горячей печи хлеб она принимала в свой подол. Ну и им утирала мои мальчишечьи слезы... Показалось еще, что не пропыленная дорогами, обожженная солнцем материя коснулась моего лица, а ладони матери. Не мужские впечатления, конечно. Да и было мне тогда едва восемнадцать. Я у матери один "на ходу" остался. Отец к этому времени с тяжелым ранением в госпитале оказался, а старший брат погиб еще в 41-ом.
- Давайте, братья-казаки, просто вспомним, что видели наши глаза, - снова донесся до меня голос нашего командира майора Поливодова.
- Чтобы не было у нас никакой пощады к этой нечисти, чтоб рубали мы ее остервенело.
А что вспоминать-то? За дальней лесопосадкой горело подожженное немцами пшеничное поле, а еще вчера мы прошли сквозь раздавленную их танками станицу. Прямо через сады, огороды - на танках, разворотили хаты, гонялись за не сумевшими спрятаться детишками, женщинами, стариками, забивали их. Уцелевшие смотрели теперь на нас угрюмо, мы глаза отводили. Нам только что не плевали вслед. С нами никаких надежд уже не связывали. Обида жгла нутро. Но станичники были по-своему правы.
- Покажем этой сволочи, что наши степи - это им не Елисейские поля.
- Заканчивал свою речь Поливодов.
Если честно, я не знал тогда, что это за поля такие, и где они. Да и не только я, наверное. Но командира мы понимали. Обо всякой там Европе он говорил, которая до неприличия споро и скоро под Гитлера улеглась. Не уважали мы их. Союзников тоже не уважали. Да и были ли они у нас тогда... Последние слова командира вышли не совсем традиционными:
- Ну с Богом, казаки. За Родину, за Сталина!
Тут ударила наша артиллерия на подавление. Развернулись и мы для атаки. Пошли по степи лавой. В ширину - километра на полтора-два. Пошли по старому казачьему обычаю молча, только шашки над головой вращали. Над степью завис зловещий свистящий шорох. И загудела земля от тысячи конских копыт. Вот этот звук, увиденная картина немцев, по-моему, и парализовали. Мы мчались на них, а в ответ - ни одного выстрела. Опытные казаки говорили нам, молодняку, что свою пулю, когда она в воздухе, чувствуешь, вот она, твоя смерть, уже выпорхнула из вражеского ствола. Я ничего подобного не чувствовал. Я уже и не слышал ничего, мир вокруг онемел. А нутро разрывала ненависть. Та самая, которая лютой зовется. Я ее даже как-то физически ощущал. Только бы дотянуться до врага, а там уже как придется - клинком его, голыми руками, зубами. Об этом я потом очень точные слова у Шолохова нашел. "Свою ненависть мы несем на кончиках наших штыков,"- писал он. Мы свою несли на лезвии клинков. После войны, кстати, мне довелось увидеть нашего великого писателя.
Гитлеровцы пришли в себя с опозданием. Мы уже почти сошлись. Разрывы снарядов начали вырывать из наших рядов людей и лошадей. Один снаряд лег почти рядом, горячая волна упруго прошлась по мне и все. Я уцелел. А потом я увидел своего фашиста. Они же даже не окапывались, так, залегли в бурьяне. Мой заслонил для меня все, я отчетливо увидел его
Читать далее...