Периодичность нашествий на Бишкек озлобленых маргиналов из провинции наводит на размышления о том, что если уж жить при феодализме, то и методы управления должны быть соответствующие. Феодалы наживаются на плебсе, и одновременно максимально завинчивают гайки - плебс злобствует, но боится. То есть если страна бедна, а столица живет по повышенному стандарту, то нужно быть готовым к тому что тем кому нечего терять явятся бузить и грабить магазины. Россия страна капиталистическая и ее правящая элита объективно должна защищать интересы крупных собственников, одновременно не допуская социального взрыва. Нужно отдать должное, что пока это ей удается с блеском. В стране, где 30% национального дохода принадлежит 1% населения вполне может случится народное беспокойство, может но не случается - это ли не победа разума над эмоциями? Леко становится на душе, когда прозреваешь и думаешь отстраненно - да делайте вы чего хотите- нету мне до вас дела, как и вам до меня. Но на месте росийских власть имущих я бы все-таки промониторил ситуацию - как это сделали на радио "Эхо Москвы": оказалось что 73% позвонивших одобрительно высказались по поводу "киргизского бунта" - власть нигде не любят, но когда власть имущих начинают тузить - это уже не демократия, тут уж до "красных кхмеров" рукой подать и что тогда? Опять плавательный бассейн на месте Храма Христа Спасителя?..

Был у меня друг, и это друг был очень беден. Он рисовал картины и от него одна за другой сваливали женщины. Но это было давно - до перестройки. В эпоху демократизации этот человек увлекся прогрессивными идеями и даже примыкал к сторонникам Галины Старовойтовой. В качестве такового он возбужденно озвучивал идею деления страны на компактные государства с числом населения от пяти до десяти миллионов граждан. Впрочем к политической карьере он быстро охладел и с головой зарылся в коррупционные схемы. Сейчас он скромный беспартийный миллионер - не олигарх, оф коз, но все таки... Весьма достойно живет человек. К чему я об этом? А вот к чему - на далекой иркутщине школьники цинично мучают старенькую учительницу. Кто виноват и что делать - вопрос как всегда риторический. Ну запустят пиздюлюну из Москвы - полетела он полетела да в полете и зачахла. Вполне допускаю что пиздюлину нужно запускать не на иркутщину, а в обратном направлении... От того то я и вспомнил про своего приятеля-миллионера с его перестроечными маразмушками - ведь действительно в маленькой стране не затеряешься. Представьте - избил некто в нежном возрасте учительницу, ну его, натурально, не посадили по малолетству, но пальчик на малой родине в уме загнули. А потом этот же юный садист полез в депутаты или в министры, а тут ему и журналюги-шелкоперы и припомнили. Все ж на виду! А в нашем случае все как раз наоборот - нагадил на одном краю нашей неоглядной Родины, да и уехал к едреней фене "на ловлю счастья и чинов".Учительница с горя умерла, одноклассники, соседи, - тьфу на них. Короче нету, граждане, объективных предпосылок для использования позитивной энергии стыда. Зато для бесстыдства места сколько угодно. На этом можно было бы и закончить, но я прежде чем заткнуться все же позволю себе вспомнить, как Владимир Владимирович Путин на вопрос о сериале Валерии Гай Германики "Школа" - ответил что, мол, кино это он не смотрел, но отзывы слышал и чтобы там себе не думали авторы фильма про "нашу школу" - это их субъективный взгляд. Так некоторые художники, дескать, малюют не пойми чего, а когда им говорят, что не похоже, те возражают: "А я так вижу".
Верю, верю каждому слову Владимиру Владимировича - верю что он видит нашу школу такой как ему ее преподносят те, кто за нее отвечают. Ве-рю! И правильно сделали "там наверху" что сняли с эфира тот злосчастный сериал - все там вранье про российскую школу. Сплошная субъективщина.

Смешно! - Не грустно, но смешно. Он попросил оставку и ее приняли. Попросил человек который был признан лучшим тренером мира по горным лыжам в 1981 году. Жирардели тренировал... Те кто принял отставку - они кто вообще? Гениии спортивной подготовки? И при чем здесь Тягачев? Да кто бы ему дал что либо менять, если бы он и захотел? Просто сама система спорта в России безнадежно устарела. Во всем мире давно "все не так". Везде спортом занимаются энтузиасты, а у нас заворованные мудаки. Я знаю что говорю - поверьте. Кто у нас в спортивном начальстве ходит? Из тех кого я знаю - все ворюги. Приезжают земляки на чемпионат Европы - окровенничают - от 30 до 40 % отката требуют подписывая сметы на сборы. Или еще вот пример - встречает меня один тип в Париже на конференции по спорту - не плохой дядька вообще-то, но жулик-жулик! Говорит: возвращайся Серега в Россию - это, говорит Колондайк. Я пару липовых сборов бомбанул и вот взял новенькую Ауди. Если и попрут через пару лет мне по фиг - я уже в плюсе. Ты сам-то на чем ездишь в своем забугорье? Я честно отвечаю - на велике, мол, езжу - я ведь с детьми работаю - не больно то разгуляешься. Он посмотрел на меня и говорит: ну и мудак! Эх, похоже что "в загадочной этой стране ничего никогда не изменится". Если не воруешь - мудак. А какие у меня пока я работал в России были директора - боги, боги мои! Это был буквально фильм Алова и Наумова "Агония" . Назначали их по принципу: Воровать будешь? А умеешь? Не подведешь? - Ну гляди, ужо!.. Удачный поворот событий - получай братан олимпийскую премию - не пошли дела, ну тогда не взыщи - "в отставку в связи с преходом на другую руководящую работу." Ни один из руководителей российского спорта в нормальных западных условиях на хлеб не заработает - лесть, бепринципность, воровство здесь не проканают - наблюдательный совет клуба в два счета вышвырнет на улицу. Тягачев скорее всего уйдет на свой запасной аэродром в Деденево - там центр олимпийской подготовки его светлого имени. Но по большому счету - неужели не ясно что провал на Олимпиаде в Ванкувере следствие накопившихся проблем и накопление это началось еще с советских времен. Вся ситема оценки и отчетности "об освоенных средствах" это уже деструктивный элемент перечеркивающий какие либо надежды на развитие ситуации в позитвном русле. И вообще нужно отдавать себе отчет - Зимняя Олимпиада - не дает автоматически преимущества Росси как стране с холодным климатом. Хотя бы потому что и в солнечной Италии полно места для занятия зимним спортом. И еще - в чем собственно сильны были советские спортсмены, и их преемники россияне - коньки-лыжи-биатлон, когда никогда санки. Лыжи-биатлон - это забава для очень здоровых людей - 90% успеха зависит от мощности сердца, от здоровья богатырского. А где таких взять в поголовно пьющей стране. Годами надо заниматься с детства - не в напряг, большими массами трудящихся с любовью и тщанием. Зимой лыжи погрузил на крышу джипа и покатил всей семьей по отличной дороге на отличной машине туда где снег, елки, лыжные трассы. И семейный гостиничный номер оплатил не дрогнул. И потом их этих миллионов активных и румяных - несколько десятков всплывают сами собой и поплняют национальные сборные проходя селекцию в любительском спорте. Это западная модель с нагуляным столетиеми жирком среднего класса который от избытка жизненных сил занимается физкультурой почти што профессионально - на уровне этакого самодеятельного чахлого Мастера Спорта, за которого с гордостью отчитываются наши ШВСМ - воспитали! Чахлого - но все-таки! Можно и по другому - целенапрвленный поиск таланливых, одаренных и пестование этих талантливых и отобранных в специальны спортивных центрах. Это уже как в Китае. И этого нету. Работают конечно спортинтернаты, но опять же отчитываются "освоенными ресурсами". Набирают каких Бог послал и гоняют немилосердно. Каких загонят, в дрыск, а их каких соорудят таки МСМКА и потом оседлают такого двужильного и строчат отчеты об тех же "освоенных ресурсах". Роднина вздыхает: Я уж бабушка, а в Олимпийском Комитете все те же лики блукают по коридорам. А жизнь и олимпийское движение ушло вперед, развилось неимоверно. Новые дисциплины как из рога изобилия и ни одна невозможна без соответствующей инфраструктуры. А инфраструктура образуется там где люди в огоромных количествах катаются с горок,начиная с детства и до гробовой доски. Все нужно менять - увольнять чиновников бессмысленно - придут новые еще хуже. Ни премии, ни президентские джипы не спасут ситуации. Гнать надо сраной метлой всех комитетчиков до единого. Искоренять как класс! Всех этих пузанов - директоров ШВСМ туда же. Они уже столко понапиздили, что детям внукам хватит. Ломать до осонвания не нужно систему - нехай еще покашляет, но все эти областные комитеты- министерства спорта - это все анахронизм и выброшенные на ветер деньги. ДЮСШ вполне достаточно, а олимпийцами везде ханимаюися федерации. Сократить нужно раз в сто управленцевв и сразу дело пойдет. И альтенативные нужно Читать далее...

[600x400]
- Только не она! - В голос, сипло выкрикнул он, и выплюнул кровавые сопли.
- Она-она, - покивал печенег и заскреб с ожесточением заскреб в чернокудрявой промежности. –Ну не только она, не только...- поправился он – она в том числе, а начну я с тебя-я-я зятек! Загребая ступнями песок, он смешно закосолопил-закосолапил - краб не краб, скарабей-не скарабей - направился к Агафону. Смешно то смешно, да только если б кто и видел эту его походку не посмеялся б он , а со страху пил бы всю оставшуюся жизнь горилку балакирями. - Не закусывая ни хрена - пил бы! Вот такова страшность в том мудаке видна была. Мощный, грузный! Идет - переваливаится и мудями своими конячим по ляжкам хлесчет – чах-чах-чах! Гро-о-озный! Подошел, подобрал у костра корягу. Повозился, посопел, развязал иноческий пояс волосяной. И понамотал, понамотал, понакрутил узлов так, что аж кости затрещали . Уф – приладил бедолаге на плечи энто сооружение. На манер колодки или коромысла. Да-а... Да! Стоит, значит, любуется на свою работу. А хули ему, дураку здоровому! Потом подтащил свово пленника к стене, и пристроил его между канями. Надежно, устойчиво. Опять полюбовался – хорошо ли. Голову и так склонил свою шишкатую, и эдак – хор-роша оабота! А как насмотрелся-то - рывком перевернул-то его лицом вниз, Агафошу-то нашего и ротом и носом у песок, у песок - бедняга едва не задохнулся. Как то там вывернув набок голову, кашляет, отплевывается, рычит:
-Ты что делаешь, гад?! Ты чего удумал, сука! Я ж тебе урою, понял, урою, тварь!
- Я так и думал что ты меня не любишь, зять! – Нахмурился, посуровел печенежина - поплевал на ладони - разорвал на послушнике одёжу. Сперва рясу, - др-р-р! После дарённые гетманом шаровары др-р-р-р - тоже в лоскуты. – Добро пожаловать в нашу дружную семью, зятек! Что? Сопротивлялся ли? Ну ясен-красен - не потакал, но какое уж тут сопротивление - в колодке, мордой в песок! Эх... – Бедолага чувтвов поново и лишился - может и от боли, - этот бугай ведь с ним не церемонился, а може и от горя. – Я лично думаю что от горя и тоски.
Ага. Ну сколько ни то пробыл Агафоша наш в отключке - однако ж вскоре очнулся. Открыл глаза, а печенег уже с Дусей возится, позабыл уже про зятя – с рОдной дочкой тешится, содома! Султанчик у него на темечке покачивается, а на спине разукрашеный серебром ма-а- ахонький, - младенческий должно быть череп, перекатывается - - тук- ту- дук, тук-ту-дук. Дуся совсем как неживая – голова, руки, ноги безжизненно покачиваются, глаза позакатилися и из носика две струйки крови цюрят – то-оненькие. И только иногда редко и глыбоко - так горестно-прегорестно всхлипывает как обиженное дитё. Жива! Жи-ива... Эх ! Слушать страшно- смотреть тошно.
В пройму растерзанной галабии видно Агафону нетронутою загаром подмышка. Утром на рассвете смотреть бы молодому мужу на это подаренное ему судьбой сокровище.. Невыносимо, невыносимо!.. Избегая смотреть на лютующего верзилу - инок, оттолкнувшись спиной от скалы, перевалился на колени и, вспахивая носом песок пополз к валявшейся на песке, у пяток насильника расписной фляге. Кое как добравшись, повозился-повозился - вытащил зубами деревянный чоп и обжигая спиртом расквашенные дёсны, наполнил рот самогоном – наполнил сколько вместилось, аж щеки шарами раздулись. Затем, перекатившись на спину, вцепился в невыносимо жгущую пальцы головешку и развернув её горящий край ко рту и выдохнул огненное облако на печенега. – Вот тебе! Своды пещеры потряс рёв смертельно раненного вепря, - освещая собой, пылающим, мрачный грот, натыкаясь, на стены и камни печенег ввинтился в тот самый ход окуда выполз и канул во мраке. Из толщи породы какое то время ещё доносился его затихающий обиженный вой, но и он скоро затих и стало слышно, как снаружи всё ещё бушует ветер и хлещет дождь. Корчась от боли Агафон, пережёг на углях свой пояс и, бросив на кострище колоду, занялся женщинами. Он перенес на поспешно раскинутый гермачок жену, тещу и свойственницу. Сестры лежали рядом, закрыв глаза.– Очувшись Агафон астал уже заключительный акт драмы, разыгравшийся в пещере с нехорошим названием. – Судя по всему пока Агафон был в обмороке печенег свирепо избивал и насиловал обоих женщин. В печали, не находя слов для молитвы, опустился на колени инок, роняя слёзы на истерзанное, покрытое кровоподтеками тело юной супруги своея, мерцающее во мраке благородным отсветом акациевого мёда. Сколько прошло времени – кто мог сказать?
[580x387]

Агафон рыдал, пока его обильные слезы не иссякли и тогда он, выбившийся из сил задремал, продолжая хныкать во сне как обиженный мальчик. Пока инок был в отрубе, печенежский гермармачек от влаги его слез постепенно покрылся зелёной тиной и пророс хвощами. Прошло время и хвощи сменил клевер, а за клевером возросли ковыли и маки. Инок спал и видел во сне табуны зверооких коней, вереницы плачущих от усталости рабов, обозы невозмутимых чумаков и неутомимо рыскающие по степи ватаги лихих людей. Исцеленная его слезами три зимы и три лета сидела рядом с ним его юная супруга, и все что ему приснилось, увидела она. -Все сны ее спасителя и мужа вместе со слезами спящего стекли на буйно зеленевшую во мраке пещера безрукавку. В начале четвертого лета, так и не увидев себя во снах Агафона, в конец отчаявшись стать его бредом, степная принцесса удалилась прочь из сумрачного грота, канула в предрассветную мглу, растворились в тумане, исчезла, как исчезают на Петров день в приднепровских балках и балочках родники и мочвары. В то же утро, едва лучи солнца, скользнули по западной стене пещеры, Агафон очнулся ото сна. Нимало не удивившись, тому что один, собрал он свои немудреные пожитки, надел нежно-зелёной овчиной наружу печенежский гермачек и побрёл прочь из проклятого подземелья навстречу солнцу, реке, посвистывающей в ковылях низовке. В задумчивости вывел он свой дубок из заводи на широкую воду, в задумчивости, машинально отрулился от бестолково как овцы в загоне, теснящихся в ухвостье большого Лантуховского острова - маленьких - Пурисовых островов, - которые и не острова а так себе, совершеннейшая дрянь эти самые Прусовы острова, - так вот возле этих ничтожнейших, теснящихся как овцы в загоне камней, он совершенно бездарно перевернулся. Да-да, друзья! - Он едва не потерялся в камнях безобиднейшего порога Вольного. Не испытав ни испуга ни раздражения, он кое-как снялся с подтопленной лавы, по ряби на воде определился с кратчайшим путем между Крячиной и Явленной заборами и после, уже не тратя сил, сплавился по течению вдоль вереницы островов и островков, однообразно называвшихся и козаками и татарами Дубовыми. Также без единого взмаха весла, оседлав могучую петлю Кичкасской луки он, уже явственно видя надвигающуюся громаду Хортицы, без огонька, по необходимости поборолся с водоворотами Звоницкой Протолчи, и выйдя из ее тени подгребая, истерзанным порогами веслом направил челнок быстриком между скалами Дурная и Черепаха, рассчитав так чтобы его подхватил у Савутиного рога последний быстрик - Перейма. Еще у Трех Стогов приметил – от Верхних Скал за ним пустились дозорные, несомненно козаки, и он ни о чём больше не тревожась, сразу за Вшивой Скелей причалил к берегу и просто отдыхал, прохаживаясь по весело повизгивающему песочку, хлебая сладкую низовую воду, пока Конским Спуском не съехала к нему с кручи царственно ленивая варта...

... Подъехали,скинули шапки, тряхнув чубами перекрестились все трое: - Спаси Христос, путник! – покосились на накинутый поверх рясы нежно-салатный гермачек.
- И с вами да пребудет Крестная Сила козакИ...
- Кто будешь таков, одакле?- пытливо обшарил взглядом, - чуднОго, с шалыми глазами и разбитой рожей монаха- козак чубом побогаче и рангом, повидимому, повыше – вероятно куренной.
- Послушник Свято-Никольской, Агафон, от князя Ружинского до Пренцлава Лянцкоронского - вот клейноды!- извлёк из-за пазухи, показал серебряные кругляши козакАм гонец- намедни вечером его сиятельство самолично вручили...
- Ну коли ты послушник, так прочитай «Символ веры»! – усмехнулся старшой.
- Не верите ли, что ли, про князя?! - обиделся Агафон, - Ну, а клейноды как же евонные?!
- Клейноды-то настоящие, а вот что Пороги ночью прошёл- сомневаюсь! И рожа у тебя, мил человек, как у харцызяки какого, ну не монашеская, прямо скажем, у тебя рожа - друг! Да и стар ты для послушника – башка он сивая и туда же – «по-ослушник», - казак недоверчиво поскреб под шапкой. – Хлопцы! А хлопцы - сколько ж это лет как нету Пренцлава на Запорожье! Ружинскому ли не знать, что теперь Митрий Байда кошевой отаман?! Не вяжется, что-то у тебя, брат...- улыбнулся по-свойски, но видно было – от своего не отступит.- А может ты никакой не послушник, а жид или татарин или того хуже КАТОЛИК?! – Козак как бы сам ужаснулся такому своему предположению...
- Та прочитай ты ему «Симввол веры» и - делу конец! – примирительно посоветовал второй патрульный, а третий ничего не сказал, - только пошевелил усами, скашивая глаза на кончик носа. То ли не было ему дела – знает ли путник эту самую длинную - в тропаре на целый лист молитву, - то ли вообще ко всему на свете так относился - увидит что-нибудь этакое и только-то и того, что пошевелит усами.
Рассудив, что чем спорить лучше и Читать далее...

Армия мне не нравилась еще до того как я туда попал. Почему попал - вопрос отдельный, но когда я стал солдатом, я им - если так можно выразится - все равно так и не стал. Ну то есть постриженный, переодетый и зачитавший текст присяги, солдатом я все-таки не был. Оборотень в погонах... И это при том, что втором году службы ядаже был старшиной роты, но рота-то была спортивной и вся мои активность в этой должности были направлена на то чтобы в моей жизни и в жизни солдат моей роты военной службы было как можно меньше. И у меня получалось. Да... Но однажды звезды ( на небе и на земле) сложились в комбинацию, которая могла бы мне дорого стоить...
Я прослужил к тому времени уже год и был опытным солдатом. Я твердо знал - офицер мой классовый враг, враг глупый, но опасный, цель которого "парить мне мозги", в то время как до меня ему, в сущности, дела нету. Отсюда вывод - держись подальше от "собакам", как мы за глаза называли отцов-командиров – и будешь здоров и весел. И вот с этой незатейливой стратегией прохождения воинской службы и с уверенностью в том, что прикладывать руку к головному убору солдат должен при встрече с офицером в званиии майора и выше - я попадаю в учебку. Возвращаюсь туда откуда началась моя воинская карьера - в некую В/Ч. Пусть это будет Старо-Ивановка-1. Меня в свое время от туда вобщем-то оперативно перевели в спотроту, где я быстро позабыл зачем солдату нужена паста «Асидол» и каким образом длина ремня новобранца должна соотносится с окружностью его головы. И вот ровно через год, развращенный вольностями службы в спортивной роте, я прибываю в родную свою учебку, с которой, как я уже говорил и началась мои отношения с вооруженными силами. Судьба! В связи с октябрьскими праздниками меня турнули на исходный уровень игры. По директиве о повышенной боевой готовности. И вот я возвращаюсь, но это самый исходный уровень, но естественно уже вооруженный дао правильной воинской службы. Еще на подходе к КПП какой-то капитанишка сдела попытку унизить меня - поставил по стройке смирно, и строго отчитал. - "Виноват, товарищ капитан, - задумался, исправлюсь!" - Лицемерно, повинился я и принял к сведению: здесь честь отдают ВСЕМ "собакам". Всем так всем... Мирно текли мои дни в ожидании повторного откомандирования в спортивную роту. Все сержанты были бойцами моего призыва, никакого преимущества в армейской иерархии по отношению ко мне не имели, а их "Отличник боевой и политической подготовки" рядом с моим "Мастер спорта СССР" - выглядели не органично. На развод я не ходил, был чем то вроде каптерщика без каптерки и ныкалася от тягот службы в библиотеке, читая книжки махрового антисоветчика и белоэмигранта Ивана Андреевича Бунина. Через некоторое время чуйка мне подсказала, меня может засечь здесь какое-нибудь недреманное собачье око и я, по протекции кореша-одессита, передислоцировался читать в кочегарку. Там собралась отличная компания "дурильщиков" - парни с "незаконченым высшим" как и я уклонялись от службы находясь на службе. И я там продержался еще две недели. А всего три прошло. По уикендам я сбегал в самоволку за 200 км в мое родное Запорожье, к моей нежной, однокласснице Наде Сухомлинской. Мама даже не убирала раскладушку - верила что я держу ситуацию под контролем. И я таки держал ситуацию под контролем друзья. Я взял за обыкновение покидать расположение части в пятницу, и вечером ночь с пятницы на субботу был уже дома. По той же схеме в воскресенье я возвращался на службу и досыпал " в казенном доме". Да-с. Но все хорошее рано или поздно кончается! - Кто-то из сержантов меня сдал. Жаба заела, при виде моей отточенной техники выживания. Короче меня вызвали куда положено и объявили, что хотя воинской специалисты у меня нету, но в караулы я вполне могу походить, пока на меня не придет "нужная депеша." Это вот - "нужная депеша" - меня насторожило. Я подключил свои связи и выяснил, что депеша на меня, оказывается, была, но какая-то мутная, невнятная, нестрогая, без "еб твою мать" и это было, как-то неубедительно. Я понял что от караула мне не отверететься. Отбив корешам в Тирасполь пространную телеграмму с объяснениями в присланной ими депеше "не так", и пошел в первый в своей жизни караул. В карауле я остался верен положительно показавшей себя техники - " побеждай уклоняясь" . - Я "откараулил" все положенные мне часы ночью, а потом весь день продремал в "помещении бодрствующей смены". В карауле, я "наварил" сутки отдыха и это был очевидный плюс, однако уведомлением, о том что отныне моя солдатская жизнь вплоть до отъезда в спорт-роту будет протекать именно в таком режиме меня не обрадовало оф коз. Сутки наряд, - сутки отдых. Беспонтовые наезды. Я еще дважды сходил в караул, а что - ночью какраулим - днем балагурим! Не имея возможность изменить действительность - я изменил свое отношение к ней. Я гулял на свежем воздухе по берегу Азовского моря с автоматом, в красивом белом полушубке, любовался небом полным созвездий и Читать далее...

Дословно, по гречески, имя Петр означает - камень, скала. Это имя для словенцев можно считать нарицательным. Я их знаю не по наслышке - бывал в Словении, общался и даже жил у словенцев в доме. Многого разумеется я и сейчас о них так и не узнал, и никогда не узнаю... Примечателен все же один случай. - Спрашиваю я как то одного серба, что бы он мог сказать об отличительной национальной черте словенцев. Тот не понял. Я пояснил: ну французы - к примеру изысканные любовники, американцы бабки молотят, немцы - педанты, русские пьяницы, евреи хитрецы и так далее - а словенцы? Он подумал и отвечает: они спортсмены. И еще воины! Они, говорит, нам во время последней гражданской войны без всяких проблем, по шее накостыляли. Еще один штрих - проходят соревнования - президент Словении вручил медали победителям и с группой каких-то подростков отвалил в поход в горы - летом с лыжными палками.Охраны два человека.

К чему я это все излагаю? - Это собственно объяснениие необъяснимого для многих россиян ( почитай в блогах: бессмыслено, уродство спорта,помешательство) мужества и упорства словенской лыжницы Петры Майдич, которая со сломанными ребрами - смогла завоевать для своей страны бронзу. а объяснение между тем очень простое - спорт это разновидность войны, а на войне как на войне. Единственная поблажка - не хочешь - не ходи воевать. Ну а пошел - так воюй достойно. Все эта хрень - керлинг, фристайл и прочий онанизм - полипы от шоу бизнеса. - Гомики с телевидения капризничают - зрелищно-незрелищно... Они платят ловэ и заказывают музыку, а зритель уже хавает что подадут "в общем медийном контексте". Наверное со временем олимпиады выродятся и их героями будут клоуны и трансвеститы, но пока не грянула "всемирная петросяния" такие ребята как словенцы будут напоминать всем о том, что побеждает тот, кто за ценой "не постоит". И последнее - я накануне футбольного матча Словения-Росиия, запостил тему о том, что словенцы уделают российскую футбольную сборную в Мариборе. С этого места можно вернуться к началу текста и прочитать первый абзац, а я добавлю что имя Петра -в буквальном значении - камень, скала...

[699x525]
[320x240]Чуть ниже в , между двумя скальными разломами которые и козаки и татары компромисно называли Широкий Чокыр помещались курени Вишневецкого. В Коше было на удивление немноголюдно. Несколько козаков растирали в пыль высушенные лепестки васильков, еще двое смешивали порошок с яично-желтой селитрой – варганили порох, да еще дозорные, да немногочисленая варта, возле выставленных по перимеру не высокой насыпи мортир. Несколько полураздетых, козаков возглавляемых куренным, звеня золотыми украшениями, метали кости за грубо сколоченным столом и лакомились терновой наливкой.
- Здорово, козаки! - Сполз с коня, раскланялся Агафон.
- Здоровей видали! – скользнув взглядом по отливающему всеми
- Здоровей тебя видали, мил-человек!- Один за всех ответил куренной и вытряхнул на стол очередной кон. Остальные, едва взглянув на прибывшего, из вежливости помотали чубами – мол проходите, давай, располагайся. - Было видно, однако - их больше занимает игра, чем голодранец в зеленом гермачке. Агафон неловко потоптался у стола но козакам было не до него, и он недовольно поджав, рассечённые страшным ударом Вирника губы, присел в тенёчке у куреня. Дозорные, дождавшись паузы в игре вполголоса поговорили с куренным - видимо убеждая что монах заслуживает более внимательного отношения. Слушая дозорных он несколько раз удивленно поднимал брови – гонец, поначалу, видимо не произвёл на него сколь нибудь серьезного впечатления, и теперь он удивлялся, что вот так не разглядел человека. В итоге, выслушав дозорных, он кивнул, соглашаясь, и разъезд, передав гонца на попечение братвы, отбыл патрулировать на Верхние Скалы.
Долго ли коротко просидел под стеной куреня посланец гетмана - Бог знает, но задремал он в тенечке, а козакам, наскучила игра и они заинтересовались прикорнувшим под стеной гостем. Какое- то время, оживленно шло оживленное обсуждение - как быть с посланцем польского наместника. Наконец решились - один из козаков срезал сухой полынный стебель, присел у ног спящего и воткнул прутик между пальцев ноги спящего. Почиркал-почиркал кресалом - запалил соломинку - отбежав к друзьям давясь от беззвучного смеха насладился зрелищем дергающего ногами во сне человека. Потом настал черед куренного он подошёл к Агафону и, наклонившись, весело заорал ему в ухо:
- Не спи – замёрзнешь! - видимо намекая на «тепленький», неуместный в полуденный зной, несуразно зелёный лапсердак инока. - Бедолага, дёрнувшись с спросонья, ударился затылком о мазанную глиной фашину, обрушив при этом, что-то на пол внутри куреня. - Всеобщий восторг – насмеялись до слёз козаки! У-у-у-у! От избытка чувств - медными дланями по сотрясающейся при каждом ударе столешнице-хрясь, хрясь хрясь - пока соструганный наспех столик не разлетелся. На друзки. И опять же ко всеобщему воодушевлению.
- Хлопцы, та дайте вы страннику ей богу штаны и свитку- вишь как поиздержался в дороге человек! - Компания покотом лягла от, казалось бы, совершенно несмешной реплики куренного, а он едва и то выговорил – перегнувшись пополам, рыдая он пал на спину в пышные молочаи, замолотил по пылюке изгрызенными стременами каблуками.
Агафон, глядя на это беспричинное, порождённое избытком жизненных сил веселье – и сам как-то повеселел- заулыбался разбитым ртом широко, хоть и болело изрядно.
Когда запорожцы утомились смеяться, Агафон припомнил что потешаются вобщем-то над ним, над его неприглядным видом, взял да и надулся - ну вас – всю эту вашу буйную братию. Тут уж куренной, сообразив что шутке лучше оставаться шуткой, протянув ему руку - широко и искренне, поднял как своего с земли, приобняв, представился:
- Окунь!
- Как это окунь?- не понял инок.
- Да вот так – Окунь! Наказанием наказали меня хозяева по малолетству, да так что после долго ходил полосатым - вот и стал я- Окунь с тех пор... А это вот Митяй Дерий, - он стал представлять козаков, - Василий Забейворота, Егорий Кривозуб, Михайло Рудой... Он перечислил всех и когда называл последнего, Агафон уже не мог припомнить - кто из названных первыми – Дерий, кто Забейворота , а кто Рудой. Но с каким-то удовлетворением отметил – Ни Семена Белого ни Самийла Коржа, промеж ними не было.
- Меня Агафоном звать... Мне бы и впрямь переодеться да почиститься – он стесняясь потеребил ворот рясы.
[564x423]

[640x480]
- Не грусти, брат, Гапон! - Обнял его, дохнул наливкой Окунь. – С Окунем не пропадешь – вот тузлука щас с ОКУНЬКАМИ похлебаем, он сделал напуганные глаза - "я ж и сам окунь !"- и, легко радуясь собственной шутке, заржал. - Но сперва мы тебя приоденем, - правильно я говорю, братва?
- Правильно, Окунь, правильно куренной - хорошему человеку портков не жалко!
- А и сапоги добрые ему!
- И свитку! И шапку!
Теперь козаки, состязались в щедрости по отношению к тому над, кем так буйно потешались.
- Ты, Гапон, не теряйся – бери все что тебе надо, у нас нема такова штоб это мое, а то ево - у нас все на всех - по скромному, но в достатке ...
- А Митрий Вишневецкий – что же? – осмелился наконец спросить о существенном гонец.
- Байда, в Кушугумских Плавнях на ловах, к вечеру вернётся и, надо думать, не с пустыми руками! – значительно поднял брови Окунь. – Ну то ещё когда будет, а тузлук вот он - с пылу-жару! Компания, обогнув курень вышла к кострищу, где у закопченного казана куховарил голый по пояс, лоснящийся от пота козак.
- Приветствуя едоков он, крутанул в котле поварёшкой , извлёк со дна гущу, со значением показывая свисающие через край оранжевые рыбьи хвосты.
У козаков, похоже, состояние приподнятости, если когда-нибудь и угасало, то лишь для того, чтобы уступить место следующей жизнерадостной волне - они галдя обступили казан, наперебой подсовывая полумиски куховару.
- Та погодите вы оглоеды, - шутливо прикрикнул на них куховар. –Сперва хлопцам насыплю, - он ткнул поварёшкой в сторону вышек, а уж после вам - бездельникам. Казаки притворно обиженно загудели, - было ясно что хватит всем, что возмущение их невзаправдешнее и что дозорные, по заведённому обыкновению всегда получают обед первыми - ну так уж, видимо, водилось – не молчать и возмущаться что есть силы, если обделяют, пусть даже и по правилам. Пока носили тузлук дозорным и остальным дело нашлось – притащили кожаное ведро с водой, одежду и Агафон, скинув покрытую бурыми пятнами крови, с обгорелыми рукавами рясу и, провонявший потом подрясник, немного освежился перед обедом. Запорожцы, увидев покрытые ожогами кисти инока, сочувственно примолкли, но не такие они были люди чтобы долго сочувствовать:- живой - и ладно, до свадьбы заживёт – стали оживленно препираться - кому выставляться горилкой: в итоге пошли за водкой сразу несколько и принесли много больше чем нужно для рядового обеда. Во что переросло застолье – Агафон не узнал махнул чарку со всеми под тузлук, не вспоминая о постных ограничениях и отойдя в сторону, подложив под голову пахнущую лугом безрукавку проспал в зарослях донника до вечерней зари.
А проснулся – свежо и ветерок!- Сразу порадовался, что вот у него имеется замечательная эта безрукавочка и он её сейчас наденет на отличную даренную козацкую свитку. А еще в сапогах вот этих, почти новых да справных, каких сроду его ноги не нашивали. Что вот пойдет он меж куреней, а там друзья его новые - разговоры разговаривают и он для них не чужой. И лицо ничего так себе – уже получше - лицо-то! Он пощупал скулу, - м...да бороденка эта иноческая... А здорово сказал этот старший дозорный: « С Хортицы или на коне или в гробу»! Ну в гроб-то рановато, положим, а на коне, это хорошо - куда захотел –повернул, куда пожелал поехал. Хочешь - те шагом, хочешь те - рысью. В доброй шапке, чистой свитке, и гермачок муравский весёлый – ни у кого такого нет. Вот только жену принцессу- жалко- где она, что с ней? Эх свидимся ли?! Мама и тетя у нее были женщины душевные, добрые - даром что печенеженки. А банщица у Ружинского пожалуй что и не добрая, но и с ней бы свидеться неплохо- проезжая махнуть шапкой с коня, пусть бы не задавалась, а сам дальше, дальше... Размечтавшись, вот так, он вспомнил что здесь по поручению гетмана только когда услышал радостные выкрики на вышках : « Митрий, Митрий возвращается! Байда с Самийлой вепря дОбыли!» - Из куреней поповыходили козаки – встречать удачливых добытчиков, а те дозорным шляхом вели од уздцы усталых коней, за ними повёртываясь на ремнях бесформенной копной сунулась по сакме окровавленная пыльная туша вепря.
Ну и, конечно, суматоха, крик, смех – народ уже подвыпивший, неспокойный - всем шуметь охота! Вместе со всеми и Агафон потолкался возле облепленного мухами трофея – завидно! Вот бы так же как Митрий, с друзьями товарищами, вести хортицким дозорным шляхом в поводу коней, изнемогающих под тяжестью добычи, а после свежевать тушу кривыми охотничьими батасами, щедро наделяя друзей товарищей шматами свеженины.
Не долго ему було завистничать – Окунь, поглядывая в его сторону, негромко, на ухо, доложил Вишневецкому, о гонце Евстафия Ружинского. Слушая доклад куренного атамана, Байда нашел глазами в толпе гетманского посланника и, когда монах, Читать далее...

[500x363]
Проснувшись под утро он, перешагивая через спящих, побрёл по лагерю мучимый жаждой и нос к носу столкнулся с вполне бодрым- как и не пил всю ночь - Окунем.
- Чего не спишь, куренной?
- Да я уж перекемарил, Гапоша! - Обрадовался он Агафону, приобнял как родного, - идем, брат Гапон, я тебя похмелю!
- Я, это ...Мне бы воды попить... – зябко вздрагивая попросил инок.
- От воды, Гапоша, в пузе жабы заведутся, - поучительно промолвил куренной. - Ну, а не желаешь горилки, так я неволить не стану. Мне вот с тобой потолковать надобно, а воды – изволь. – Он подвёл Агафона к бочке с дождевой водой, подождал пока жаждущий напьётся и продолжил:
- Наши сегодня верхами поедут к Ружинскому. Дорогу они знают, так что тебе не обязательно с ними. Я это к тому говорю что мы тебе завсегда рады - я и все, кто в нашем курене. Так ты и оставайся у нас, если тебе по душе козацкая жизнь. Не монах ты, Гапон - так я думаю! К нам тебе надо...
- Как так - не монах?! - усмехнулся Агафон.
- А в душе не монах, - пояснил кошевой.
- Монах не монах, - Агафон пожал плечами - что это меняет...
- Мало что меняет, - согласился Окунь. – А вот козак или не козак – это уж меняет всё, - понял?
- И что же - в казаки мне можно, по твоему?
- Нужно! - Сказал - как отрезал куренной. – Ты Гапон человек рисковый, такие больше для войны способные чем для церковного служения.
- Так ведь это не нам решать - насчёт служения, - покачал головой инок, - среди монахов завсегда и воины были!
- Были, - кивнул Окунь. - Но не все монахи могут быть воины, не все воины могут быть козаки. Низовой козак – человек особый, - он тебе и воин, и монах. А ешё свободный он! Свободнее его нет и не будет, потому как нет над ним никакого закону, кроме закона Коша.
- А заповеди Христовы и Святое Евангелие?! - возмутился Агафон
- Та ты не кипятись, Гапоша! От веры православной - нету несвободы человеку, а закон Коша – в нем всё - и для правильной жизни и для спасения души, да только я не об этом толковать с тобой собирался: -тут другое - оставался бы ты в Коше, в самом деле! Все одно, сердцем чую, в Кош ведут твои дороги, хорошо тебе тут, - он положил руку на плечо собеседнику и заулыбался в темноте.
- Да, хорошо, а не останусь я! С вашими поехал бы к Ружинскому, если возьмут и дальше, потом - в Самарскую пустынь. Надо мне к отцу настоятелю, - не желаю я быть беглый монах, а как свижусь с ним, тогда и решу и про себя и про козачество.
- Вот и ладно, - не стал давить на инока куренной, хоть и чувствовалось - не такого ждал ответа. - Что ж ступай к Байде, он чуть свет уж на ногах, - чего то и он тебе скажет... А чтоб тебе было легче к нам возвращаться, лошадку я тебе дам – не бежать же тебе по степи пешком за Самийлой с Семеном. Лошадка не из лучших, прямо скажем, но ладная такая себе конячка - у татарчуков на конских водах отбили - ты её только первое время по-татарски понукай: «гитмек, гитмек!» или «дурр», он сделал вид что натягивает вожжи, - она сама по нашему научится, ты только с ней побольше разговаривай - она и научится быстро. На такой лошадке не срамотно тебе будет перед девчатами проехаться! – Ну бывай здоров, что ли... Он протянул руку Агафону.
- Спаси Христос! – пожал протянутую руку инок, чувствуя что как то не так, теплее надо бы проститься ему с куренным и не зная как это- по другому. А! Вот возьми перстень-оберег – мне настоятель дал в дорогу, да только я не сумел им воспользоваться – все просрал что имел – нет толку в предупреждениях, если охота пуще неволи – куда хуй туда и ноги
- И у меня в точности так, - усмехнулся Окунь, - я по другому и не хочу, признаться! Я рисковый - мне обереги без пользы... – он вздохнул, как буд-то и гордился собой таким безбашенным, и в то же время жалел себя, непутевого.
- Ну так возьми просто на память! Вещь красивая, дорогая! – Агафон снял перстень, протянул куренному. – Вот!
- Красивый,- кивнул Окунь и принял подарок, надел на безымянный палец- камушек-то, камушек синий как небо!
- А ежели он станет красным, тикай, братуха с того места что быстрей, - значительно посоветовал инок.
- Сроду ни от кого не втикал и зараз не намерен, - засмеялся куренной, - так я распоряжусь про лошадку-то? – Агафон только руками развёл - кто ж от коня откажется, - Прощавай, друг! - И пошел искать кошевого.
- Хлопцы, чуете, хлопцы? А подготуйте Елгу для мово побратима-калугера, - крикнул в темноту куреня Окунь и, подхватив у входа кошму, ушел в заросли донника – « кемарить».


Байда Вишневецкий в накинутой на плечи бекеше, позёвывая сидел на стволе поваленного осокоря перед своим бурдюгом, а Самийла Корж и Семен Белый, несмотря на ранне утро, вполне по-дневному сновали вперёд-назад у бурдюга, раскладывая на колоде недоуздки, Читать далее...

[700x525]
– Самийло и Семён не думали ни о власти, ни о богатстве - довольно им было того, что силой руки своей они властвовали над собственной судьбой, можно ли желать большего?
Солнце ещё не прогрело сумрачную мглу Вырвы, когда всадники, свернув с дозорной сакмы, спустились каменистой осыпью на широкий песчаный свей напротив ухвостья Хорчика и, ободрив коней, держась за ремни путлищ. вплавь преодолели узкий, вполпролета стрелы стрежень. Хоть и близок были скалы Хорчика, хоть и плавал как рыба, выросший на Днепре Агафон, - однако ж тревожно была ему ощущать под собой холодную упруго ворочающуюся глубину. Елга тоже беспокоилась и фыркала, встревоженная мощью зажатой скатистыми берегами реки и ее пришлось подбадривать её по-татарски – «гитмек, гитмек, киз, гитмек!». Все с облегчением выдохнули, когда, преодолев течние, выбрались на песчаную отмель, по которой, ведя лошадей в поводу, они, обогнув островок и вышли на уже согретый утренним солнцем правый берег. Оттуда, вдоль Днепра, было недалеко до места где сакма круто заворачивала влево и уводила в степь. Здесь, у головы Хортицы, Самийло с Семеном поворотили коней навстречу уже поднявшемуся над верхотурой Звонницы солнцу и, сняв шапки, ничего не говоря, замерли в седлах – прощались с дорогими их сердцу скалами. Дальше их путь лежал прочь от Днепра, луговинами Верхней Хортицы пока не вывел к раскинувшемуся шатром у подножья серебрящейся ковылём кручи, увитОму лентами паломников, дубу-великану, младшему брату хортицкого дуба. Он был столь же роскошно-величествен, как и его старший брат – со всех четырёх сторон света его украшали прибитые к коре кабаньи челюсти и черепа тарпанов. Набрав воды в огибающей поляну пОтоке, путники поднялись, на уже начинающий источать марево водораздел, и двинулись старинным Романковским шляхом от кургана к кургану, от одного древнего клада к другому, минуя потайные схроны где на постелях из золотой чешуи истлевали кости забытых юнных степных королей, где в запутанных лабиринтах глинянных катакомб, таились заговоренные жрецами неслыханные сокровища, тысячелетиями истомлённо ждущие вторжения алчных потомков, чтоб наконец-то обрушить на них, нескончаемую череду бед и лишений. –Ибо сколь долог и безобразен путь, опустившегося до разорения могил, столь и велика предназначенная ему кара, и за осквернение могилы, и за все те множество преступленьиц и преступлений, которые предшествовали дню, когда грабитель, с замиранием сердца вонзил лопату в откос пращуровского кургана. В восходящих потоках воздуха, качались над курганами прозрачные миражи, тревожа воображение путника болезнеными фантомами власти и богатства, многозначительными намёками на возможность обладания самой важной, никому не ведомой тайны. Толпы, орды переселенцев проследовали степью оставляя на обочине кости животных и людей, косясь на земляные пирамиды и не решаясь вонзить заступ в такой уязвимый и такой нериступный зелёный конус гробницы. Агафон же, в дороге снова погрузившийся в воспоминания о степных царевнах, не мог и не желал думать ни о чем другом, и не было ему дела ни до власти, ни до богатства, ни до вековых тайн хранимых степью. Проезжая мимо очередного захоронения всадники всякий раз швыряли через плечо горсть ячменных зерен и щепотку соли, почитая безвестных владык чья жизнь, уж давно отторглась от лица земли, как и всякая будет отторжена. Оплатившим ненормально короткой жизнью сказочно длительное посмертие, было известно от закопанных живьем мудрецов, что никто по прошествию веков не сыщет в степи скромный холмик козацкой могилы - не уронит на нее золота хлеба и серебра соли.
Со снисходительным безразличием принимали духи дань уважения от воинов, проезжающих вечным шляхом мимо их последнего приюта – не безразлично было бурому степному переярку, порато скрадывающего конников еще от Верхней Хортицы. Он то пробирался крадучись волчьими лазами в непроходимых терновниках, то петлял по балочным нарыскам, то появляясь на гребнях водоразделов неподвижно замирая в просветах грушевников. Семен Белый ехал последним – от того что не любил когда ему смотрят в спину, и от того что не знал и не терпел никакой суеты. Самийле - напротив - непременно нужно было хоть на пол-ноздри впереди гарцевать, Агафону же и вовсе было – все едино. Смышленая Елга заняла среднюю, а на деле последнюю, по значимости позицию позицию, уступая козацким коням, раз уж седоку было - все равно каким ехать. Семен первым почувствовал тяжелый неотрывный взгляд зверя, и не оборачиваясь потянул из сагайдака стрелу, наложил на тетиву, и резко обернувшись до наконечника напряг свой многослойный, корсунской работы лук. Волк припал к земле и только побежавшая по ковылю серебристая рябь обозначила путь его отхода. Жалея стрелу Корж ослабил плечи лука так и не выпустив стрелы - волк тут же показался на отдаленной Читать далее...

[524x698]
Романковский шлях, огибая верховья балок, то углублялся далеко в степь, то возвращался к Днепру и отличался от остального пространства степи лишь множеством белеющих в траве рогатых воловьих черепов. Здесь проводник нужен был, чтобы указать место водопоя да предупредить об опасности - никому бы в голову не пришла мысль удалиться, от синеющего между холмами Днепра, в глубь раскаленной солнцем степи, или мучить коней, сойдя с водораздела и преодолевая волны, следующих один за другим друмлинов, сокращать путь к Романковским Кручам и Самаро-пустынской переправе. Агафон памятуя о следующем за ними волке то и дело оглядывался, и всякий раз ему казалось, что неутомимый преследователь отстал, стронув выводок не успевших взматереть джиков, или увлекшись погоней за зайцем тумаком, затерялся в лабиринтах глодовников. Но скрадывавший след переярок, неизменно показывался поначалу справа, после сзади и, наконец , слева всегда против солнца и всегда там где его хорошо было видно.
Самийло и Семен не оглядывалися – им не было дела до волка – будь он хоть оборотень, хоть ведьмак, - дорога была для них такой же важной и серьёзной работой как война или охота. Казакам не пришло бы в голову, преодолевая степь, - будь то верхом или на своих двоих - обращать внимание на усталость попутчиков, - сами они не знали усталости. Однако, жалея изнывающих от зноя лошадей они, поглядывая на обогнувшее горизонт солнце, стали высматривать между тенистыми уймищами место для отдыха.
-Кажись там, - Самийло указал рукоятью плети на дно балки, где заманчиво зеленела в просвете грушевника поляна, расцвеченная желтыми пятнами луговых ирисов. - Там и мочвара должна быть, не Бог весть что, но трем коням... - он провёл плетью у себя под подбородком показывая, что в любом случае воды больше чем нужно.
Они уже почти спустились в яругу, заворачивая коней по направлению к месту привала, когда послышался нарастающий стук и на противоположном склоне, показалось, быстро приближающееся к ним небольшое облачко пыли.
- Что за чорт, - озадаченно крякнул Самийло.
- Не наш ли волк-попутчик от жары взбесился ? – нахмурился Семен. - Уж больно шибко чешет.
- Не, не волк это, это ... это...- он не находил слов – А ну в сторону, в сторону, хлопцы, не то зашибет - и он пришпорил тревожно прядающего ушами жеребца. За ним поспешили убраться с дороги и его удивленные попутчики – мимо них на огромной скорости, подпрыгивая на кочках и срубая ступицей метелки пижмы, вихляя и швыряясь гравием, с грохотом промчалось деревянное колесо от Обдав путников грязью из ручейка змеящегося в неглубоком водорое, оно не снижая скорости, поскакало вверх по склону и скрылось за бугром, с которого только что съехали казаки. Все трое стояли молча, как вкопанные и, только когда сошел со слуха стук ускакавшего в степь точила, видавшие виды воины, лязгнув безупречными зубами, прикрыли раскрытые в изумлении рты.
- Что это было, козаки? – обрёл дар речи Агафон и перекрестился.
- А чорт и был! – сплюнул Самийло. - Ты чего, Семен, не шмальнул в это долбанное точило из лепажа?!
- А ты чего не шмальнул был?!
- Это в чорта-то?!
- А хоть бы и в чорта!
- Ну вот ты не шмальнул, а за тобой и я - не!
- Ага, значит во мне дело, - надвинул шапку на глаза Семен, не смея перечить старшему, но в душе не признавая за собой вину – что, вот, не выстрелил во-время по бешенному колесу.
- А ты чего, грамотей, стоял – хоть бы покрестил бы хоть марУ эту, что ли – вспомнил он про Агафона.
- Я бы, покрестил, если бы оно...- инок развел руками, как бы говоря, что уж больно не по правилам все происходило.
- Я бы! Оно бы! - перекривил монаха Самийло. – Кабы не я - оно бы вам бошки попоотрывало! Стояли они ... – Сказать было нечего- Самийло и вправду отвел беду. Семен с Агафоном пристыжено притихли.
- Ну чего уж теперь – теперь его не догонишь, далеко поди укатилось... Семен с Агафоном согласно покивали - да, несомненно –далеко, и все трое с облегчением вздохнули от этой мысли.

[362x271]
Расседланные кони разбрелись по разнотравью, козаки подняв шум и хлопая ножнами по терновым кустам, всполошили выводок глупых дроф, Одну, ещё невзматеревшую и от того вдвойне бестолковую, падая и гогоча отловили как курицу на подворье, и свернув голову, не ощипывая, просто закатали в глину да и испекли в несильном пламени охотничьего костерка. После в тени, опрокинув по чарке, неспешно разодрали неаппетитно выглядевшую, но весьма кстати пришедшуюся птицу, и пообглодав все до последней косточки, прилягли под грушей преждать зной.
- Ты, Гапон нюх, гляди не теряй: наши кони - правильные, козацкие, а твоя бестолочь татарская, забредет ещё где, а там ей тарпаны жизни дадут, - назидательно промолвил Самийло пристраивая на чепрак бритый затылок.
- Это уж как пить дать – за ними не заржавеет, - подмигнул товарищу Семен, - они ей покажут небо в алмазах, тарпаны эти.
- И ничего Елга не тупая, она по-нашему просто ещё не научилась, - вступиля за свою лошадку инок.
- Ну вот и ступай поучи её по-нашему. О-хо-хо!..– сладко потягнулся, прикрывая глаза Семен, а Самийло ничего не посоветовал, он уже спал.
- Слышь, Белый, а Белый - тронул за плечо засыпающего Семена инок, - можно я лук твой возьму посмотреть.
- Возьми, возьми, несносный ты человек, дай только вздремнуть. - отмахнулся козак, - и гляди там за лошадьми, а то и вправду не ровен час какая хрень нос сунет. - Острожно ступая, стараясь не тревожить, спящих, Агафон снял с дерева сагайдак и извлёк гнутый корсунский лук. Никогда ему не приходилось держать в руках столь безупречно сработанной вещи. Лук был составной и мнгослойный. Семен гордился этим взятым с бою оружием – поговаривали что он сработан самим Девлет Гиреем, - даже клеймо имелось ханское: две буковки одна как парусная лодочка, а другая крожок-капелька. ДГ!- Семен не верил в такое – но луком своим, который "на спис" взял всё равно гордился. Сколько ни глядел Агафон не мог понять - как удалось мастеру столь причудливо выгнути плечи, так надежно укрепить роговыми пластинами кибать и каков секрет уникального навоя – непостижимым образом расплавленные и вновь затвердевшие конские сухожилия буквально вросли в тело оружия. Рога лука покрывал такой же узор как и на отцовском весле. Агафон хотел поделиться этим открытием с Семеном, но поостерегся его будить. Покосившись на спящего хозяина лука - извлек из колчана неожиданно невесомо легкую стрелу, наложил на витую тетиву её оперенный хвостик и, подражая Семену, резко повернувшись на месте, натянул лук и выпустил стрелу навстречу ударившему в глаза свету. Холодея от воссторга он успел увидеть, как опережающим движением тетива толкнула ожившую стрелу и та, выгнувшись и вновь выпрямившись, змеиным броском ушла в просвет между стволами. И зачарованно любуясь ее полетом, глядя стреле вослед, не веря гдазам своим, увидел монах, как она с ходу прошила несущегося на него волка.


– Заскулив по собачьи зверь, перекувыркнулся в воздухе, проелозив по траве, юлой завертеля на месте кусая воткнувшуюся в грудь стрелу.
- Что, что ?!- подхватился враз проснувшийся Самийло, выдернул из седельных кобур килеврины, вытянув перед собой руки, защелкал колесчатыми замками, но они оба дали осечку и волк, перекусив стрелу, ушел в терновники.
- И чего это вам не спится, люди? Ну только-только сны пошли веселые... – разочарованно подал голос Семен. Он тоже поснулся и позевывая потягивался в тенёчке, как будто нападение волка среди белого дня было делом совешенно обыденным. – Коней-то хоть не просрал - табунщик?
- Кони все целы – волк к нам подкрадался, - пояснил Агафон.
- Ну ясный день - на хрен ему кони, когда тут в балке столько безгрешной плоти нагишом вештается, - продолжил подначивать инока, недоспавший Семен.
- Ты его Сеня не кори, он эту тварь на ходу прошил с первой стрелы.
- То- то, что с первой, - проворчал Белый – вторая-то вон где ... – он показал на покачивающийся на груше сагайдак. С десяти шагов да на встречном- то ходе - как было не прошить, - Семену не хотелось признавать очевидное : выстрел был великолепен!
- Та я случайно, Самийло Савватеевич, - признался инок, - само получилось.
- Вот и славно, что так вышло, - заулыбался Корж, приобнял монаха, - ты не скромничай, Гапон – Белый по-нарошку возмущается - в волчару ты хорошо погодил, хоть и то сказать - крепкий на рану зверюга оказался.
- Да говорю я вам - оборотень это! – недовольно махнул рукой Белый, как будто бы если его послушали с самого начала все пошло бы по-другому.
- Оборотень или нет, но верещал он не по-нарошке, когда Гапон в него стрелу всадил, - рассмеялся довольный ходом событий Корж. Ты, чудак- человек, запомни – случайно волка не подсрелишь, рука у тебя верная хоть и седой ты как лунь и кацавейка на тебе зеленая, - он принял из рук инока лук, Читать далее...

[699x481]
Когда солнце, раскрасневшись, стало закатываться за дальние бугры, там где было нужно, поворотили путники с головного шляха, на боковой, - и вовсе не приметный, если бы не гигантских размеров осокорь. На одной его ветви покачивалось, толкаясь с пяток истлевших длиннокосых женские скелетов, а на другой сиротливо болтался один мужской, посвежее.Ни звери, ни птицы не тронули тела жертв чьей-то жестокости. Козаки лишь постояли недолго, строя предположения - кем могли быть эти покойники и чья злая воля отторгла их от лица земли, да так ничего и не решив, продолжили свой путь по резко вильнувшей вправо и сузившейся и дороге. Впрочем, была это и не дорога, - проезженные-протоптанные волами по направлению к Суре, к Днепру. а так себе, две колеи в бурьянах, Местность менялась, постепенно снижаясь и уводя всадников из засушливой степи в прохладу, следующих один за другим яров, пока не открылась роскошная луговина Суры. В наступивших сумерках, ликуя, надрывались счастливо избежавшая встреч с аистами жаба, и сами аисты, мостясь на ночлег, щелкали дзёбами, - кто громче - вносили свой посильный вклад в борьбу с тишиной, безнадежно, однако, уступая, уже начинающим свои вечерние запевки, соловьям. В зарослях ивняка, возбужденно попискивая, сновали серпоклювые каравайки, а чибисы удивлено приветствовали путников –«чьи-вы, чьи вы?». Весь пойменный урем кипел звуками, разгулявшиеся сазаны, переполняясь жизненной силой, мощно били хвостами, перед ноздрями, бредущих по мелководью коней, чтобы через мгновенье, от избытка жизненных сил стать добычей коршуна и лишиться самое жизни. Стало смеркаться и наглые кажаны со скрежетом кувыркались над самыми вЕрхами смушковых козацких шапок и тем приходилось отмахиваться плетьми от назойливых нетопырей. Последний брод преодолели выплекивая на берег отражения звезд, и выбравшись – Догоняй Гапон! – не сдерживая почуявших жилье лошадей, понеслись галопом. Агафон и не подумал догонять, да и как было- по-татарски откинувшись на круп несся первым Самийло, за ним, припав щекой к шее свирепого дриганта привстав на стременах летел Белый, как и его друг рискуя и собой и конем, без смысла и цели, вверяясь исключительно, чутью лошади и собственной удаче. Монах, удивляясь их мастерству и удали, и не вспоминал свой занесенный хортицкими песками, измочаленный Порогами думбасик - ему любо было видеть это бессмысленное геройство, может от того что единственный смысл геройства - в самом геройстве, как и единственный смысл жизни - в самой жизни. А ночной путь через плюющийся пеной Ненасытец был всего-навсего хорошо выполненной, нужной важному господину работой. – «Какие они все-таки! Козаки!» - подумал когда друзья совсем сошли со слуха, - «Особенно этот Корж! Чего это он давеча про меня: -лунь, лунь! Без шапки я, вот и подвыгорел на солнце, а он- «лунь», - и дался ему этот лунь...» – он со вздохом предложил, своей, нетерпеливо переминающейся с ноги на ногу длинногривой: «Поехали и мы что ли, Елга?»
[699x472]

[512x384]
Окна гетманской усадьбы, светились в сумерках уютным светом, а хозяин, в соровождении бунчужных, и иностранных гостей Гийома Вассера и мурзы Солхат-Аргына прохаживался перед домом, беседуя то ли о различиях охоты на тарпанов у ногайцев и карчаевских жидов, то ли о преимуществах амузгинских клинков перед ширванскими, а может дискутировалась работа Константина Багрянородного-Порфирогенета «Об управлении империей», - в таких случаях важна не тема, а утонченность беседующих, - но трижды вскричала на дальних сурских разливах, изнемогающая от неразделенной любви болотная выпь, и нехороший ветер с Порогов швырнул песком в лицо трем философам, прервав ход утонченной беседы. - В периметр двора, горяча и без того взбесившихся дригантов, свирепо состязаясь, влетели Самийло Корж и Семен Белый. Ни один не одолел и, зло осадив коней, они закружились толкаясь и все еще горя соперничеством, как буд-то было им мало места не то - на этом обширном подворье, а и на всем белом свете. Невольно попятились гости князя, пугаясь необьяснимого этого противостояния, а когда всадников догнал грохот раскалываемой копытами их коней земли, и поднятое облако курявы закрыла треть неба, они и вовсе поспешили укрыться за клуней. Только Евстафий стоял встречая безумных своих гостей, осыпаемый ошметками сорваной с крыш соломы, хотя и ему стало не по себе когда во двор неспешно въехал последний, третий всадник – на бахматой длинногривой коняге, в невобразимом муравском опашне, волнующимся в лунном свете буйным разнотравьем, по которому перламутровыми облаками кочевали табуны лошадей и черными реками текли, клубились армии мертвецов, которым не было места в этом раю, и от того им ничего другого не оставалось, как став травой и лунным светом светиться изумрудным мехом на плечах задумчивого седовласого всадника с разбитым лицом.
- Принимай гостей, гетман... – гулко как из колодца позвал хозяина Агафон и снял с плеча весло.
- Спаси Христос, путники! Добро пожаловать – отозвался Ружинский и с облегчением увидел как все трое осенили плечи крестным знамением:
- Да вы Ваша Светлость не признали меня поди, - соскочил с лошади монах, поклонился: – Агафон я, инок самаро-пустынский.
- Как так Агафон?! - попятился Ружинский, и снова перекрестился.
- Да что ж тут такого-Агафон и Агафон! – Теперь уж и монаху пришлось удивиться.
- Да то что Агафон - сколько лет уж как на Иоана Предтечу в Порогах сгинул, а и было ему едва за двадцать, а ты вон седой весь, да истрепанный! Темно здесь лица не разобрать – эй вы, там, лодыри, несите огня что ли, - прикрикнул он на колготящихся в доме слуг – гости у нас.
- Как же так, Ваша Свелость - это ж вы меня третьего дня, в ночь за Пороги к Пренцлаву на низ отправляли, со мной и Самийло Корж и Семен Белый, а вот клейноды ваши гетманские, - Агафон извлек из-за пазухи серебряные кругляши, протянул недоумевающему Ружинскому знаки гетманской власти.
- Пренцлава, уж сколько лет как в Валахии, янычары словили – гетман недоуменно стал прикидывать – четыре года,.. не - пять! А может и все шесть. Да он уж шесть лет как в Истамбуле на цепи сидит – я уж и забыл как тебя звать-величать, инок – а ты вон когда объявился... Что ж лучше поздно чем никогда! А клейноды и вправду мои... - гетман еще больше озадачился. – Да принесут ли, наконец, огня? Где эта бестолочь Петро?! - От стен людской робко отделилась девичья тень:
- Не извольте гневаться Ваша Светлость - Петро Кириакович занемогли. Еще в обед слегли - приехал с охоты на джиков и слегли, плохо им стонут, бредют...
- Он занемог - ладно, - а остальные что ж, - все его скопом выхаживают?!
- Не, за ним токмо я хожу, а остальные наши, значит, от ваших гостей попряталися - уж больно они грозные.
- Ага гости им, значит, мои не понравились! – возмутился князь. – Ну так хоть ты, Глафира, сделай милость, не прячься, огня принеси и скажи там, что гостей поить-кормить следует, а не по за углами от них хорониться, - и уже Агафону и козакам, - Боятся они все: всякую неделю покойник, понимаете ли – то дите пропадет на ливаде, то бабу в балке снасильничают да изрежут. И так год за годом – короче, - весело тут у нас... – послал по вас на подмогу гонца - он махнул рукой в сторону мнущегося с ноги на ногу Агафона – так он шесть лет с Суры к вам на Сечь добирался - я уж и ждать престал – думал что не желаете вы до меня гостювать. Это ж когда к вам на Хортицу прибыл?
- А вчера утром и прибыл– где ж его, хуягу, нелегкая шесть лет носила? – пришел черед и козакам удивляться, а гетман показал жестом – тише, тише, все хорошо – он, гетман, рад что хоть сейчас, с шестилетним опозданием, а добрались к нему желанные гости.
- А я вот этого паныча в зеленом гермачке не боюся. Я ищё целкой була, когда они у нас в бане мылися, а после в жопу пьяным напилИся с Читать далее...

[380x516]
Все пятеро прошли знакомым уже читателю коридором. Одна дверь была приоткрыта и в проем было видно на широкой перине в чем мама родила свесив ноги на пол – девка лежит. Та самая - давешняя, ключница. – Уже голая, в чем мамам родила – когда только и успела разоблачиться. Лежит и на бандуре тренькает. Козаков ни мало не смутилась – только подморгнула им – дескать не робейте, хлопцы, будьте как дома! - И опять да-вай бренькать свою элегию. Гетман безо всякого смущения велев ей, дверь прикрыть и не мешать, впустил гостей в другие двери, в свой гетманский кабинет. Козаки, войдя в комнату хозяина, к своему удивлению не обнаружили икон и перекрестились на занавеску в воображаемом красном углу. Не успели они свершить крестное знамение, а занавесочка шевельнулась и от туда выглянула голенькая татарочка-воспитанница гетманская, приветливо наморщила носик и озабоченно помяла махонькие грудкиа - дескать, вот ведь беда - не растут хоть ты что им. Запорожцы вздрогнули, Кавалер и мурза заметили эту небольшую заминку, но виду не подали – уселись на тахте, - приготовились слушать. В ответ на неодобрительное покашливание козаков Ружинский лишь едва повел бровями, и молвил: "Брысь отсюдова!". Затем устроившись за столом, заваленным тяжелыми фолиантами, пригласил и гостей устраиваться поудобней:
- Поговорим, друзья... Три года я вас ждал, козаки - ждать перестал уж! Сам как мог, чего мог... - Вобщем плохо все – лютует кто-то, - многих отрешил от лица земли. Селян, рыбарей там, охотников опять же - как-то еще не сильно покосило, а народ позажиточнее, поуспешнее или просто из тех что на слуху - с этими – беда совсем, понимаете ли!До чего дошло - люди по мраку из дому не выходют, запираться стали. - Вы понимаете о чем я?
- Не совсем, если честно. - Корж степенно разгладил усы. - Времена завсегда и везде плохие, - это ни для кого не секрет. Но бывало же и в стократ хуже, а по мраку, да с мошной за пазухой всякому опасно. От богатства, понятно, - события и беспокойство! Сиромахе же запоры - станут дороже хозяйства да м что взять у него – миску глиняну да ложку деревянну...
- Жить взять можно, дитё взять можно - пожал плечами гетман. От злобы, во гневе, – Но тут не это - тут гадость какая-то, грязь... Недавно мельника, уважаемого человека из гниздюков схоронили – лошадь из степи привезла – пораспонахан – весь ливер выпотрошен – нету ни сердца, ни печенки, ни чего другого – глаз и то нету! Все повытаскано к едрене-фене! Кто его так? За что?... Меня преподобный Тихон самаро-пустынский, три года назад предупреждал, призывал – и я не то что бы противился, - напротив старался - да все как-то мимо! - Гонца к вам на Низ отправил - гонец – пропал на три года, - вон аж когда объявился. Пренцлав уже давно в буджакских степях, под Анкерман гуляет, а этот... - Гетман посмотрел укоризненно на Агафона. - За день догреб аж от Самарской пустыни, а на Хортицу плыл три года - ну видно так Богу было угодно... А с Байдой Вишневецким я и не чаял договориться – гетман повеселел - как только вас и отпустил - у него ж стройка - крепость на Хорчике. Серьезно воевать кошевой собрался -ему каждый человек нелишний... Как и мне, как и любому... Я, же … - я ж, вроде, и при силе и при власти, а разобраться - так и без того и без другого – овес и тот говенный подсовывают гречкосеи-богоносцы, - Евстафий невесело усмехнулся. – Вот если угодно полюбуйтесь, чего за три года успел... Со своими реесторвиками облазил весь правый берег от Кодака до Вовниг, словили мы с хлопцами сколько то неопрятных баб, да одного хората ...
- Was ist dast – horater? – переспросил внимательно ловящий каждое слово Боплан, а на лице мурзы Солхат-Аргына при этом слове отразился суеверное беспокойство.
- Хорат – это, от греков должно быть, пошло название, живут такие по недоступным оврагам, людей стращают, пугают то есть.
- Пухают? Так – У! У! – засмеялся кавалер Гийом.
- Погоди, они тебя пугнут так, что враз как корова обсерешься, господин ты хороший, - мрачно прокомментировал- Белый.
Боплан быстро обернулся к Семену, но Ружинский не давая гостям увязнуть в выяснении отношений, извлек из-под стола сверток и развернув полотно, показал присутствующим восковую куклу, в которой угадывались его черты – усы, нос, оселедец:
- Екелхафтес!
- Кер, пычрак!
Мурза и кавалер отпрянули, а козаки одновременно мощно сплюнули. Ружинский усмехнулся: - Ну что вы в самом деле, господа – в моих руках это не опасней морковки. Мы много чего такого с казаками тогда нашли - все спалили, конечно, а это чудо вот храню - сам не знаю зачем.
- А вот это правильно Ваша Светлость, - убежденно молвил Белый, - не дай Бог, кто голову этой кукле открутит, и вам своей не сносить тогда.
- Ну уж так и не сносить, - усмехнулся гетман.
- Как ви после биль с унрейлих папа?
- Что Читать далее...

[454x340]
«Когда срока огромные брели в этапы длинные»...
И воздастся вам по вере вашей" - это значит кому как, в зависимости от веры. А разуверившимся "климам самгиным" - вообще по сопатке. И это логично.Но в масштабе страны все-таки выходит что "сумма веры" неизбежно влияет на судьбу всех, кто в этой стране проживает. Даже если внутри страны соорудили страну под названием Кремль, все равно сумма составляющих вер и неверий неумолимо делает свое дело и в Кремле все идет наперекосяк. Сколько не носи туда-сюда бревна на суботниках - ракеты от этого в космос не взлетят, лампочки Ильича не вспыхнут, а империалисты в своих загнивающих берлогах не содрогнутся. Для великих свершений нужна великая вера. Великая, всенародная сила единения души. Вся идеологически-выдержанная мишура времен застоя евтушенки-рождественские с их воспеваниеми строек социализма - все это не от души, - это , как показал исторический опыт - опиум для народа, то есть использование все того же чахленького внутреннего намерения. Никто этим не проникся, а как раз наоборот. Наследники Сталина промотали его магическое наследство, даже не осознав ЧТО, собственно они проматывают. Чудеса еще какое-то время свершались пока сила внешнего намерения, сила порожденная единством его коллективной душой и разумом не иссякла. Сталинне был Великим Посвященным, но какое- то религиозное образование у него имелось. Про душу он понятие имел. Поэтому так сурово при нем карались – косвенно проявивишееся неверие. Это понять нужно – «неверие как уголовно наказуемое преступление». Статья уголовного кодекса могла быть любая, но «наказание за неверие». Спросите – почему так сурово? Почему, если человек не верил и молчал себе в тряпочку, его все равно «забирали» пытали и уничтожали? Буквально за неуместно-ироническое выражение лица! - Повторяю весь эксперемент со Сталинским СССРом был планетарным мистическим действом. Для его успешности была необходима невероятная энергия способная проявится только в форме внешнего намерения, и все в глубине души сомневающиеся объективно подрывали на астральном уровне успешность задуманного Великим Вождем. – Великим Вождем с прописных букв, так как в данном контексте – (не почитание и не стеб!) - это имя собственное объекта, инициировавшего в вакууме российской ментальности процесс зарождения сверхнового суперэтноса, переход лапотной,самоварной державы в другой слой реальности.
Если подойти к краже мыла с этой точки зрения, с точки зрения преступления астрального, то все становится объяснимым – украл, значит не веришь, не веришь значит вредишь! – Шагом марш на прековку в лагерь. Ходишь с кривой ухмылкой – то же самое. И так далее, и так далее...
В чем была ошибка, от чего так бездарно пшикнул и угас Великий Эксперемент? Он не угас, а трансформировался во что – пока не ясно. Ясно лишь то, что великие свершения не делаются под дулом нагана и возникает уместный вопрос: что вообще является успехом, благом... Остановимся же на том, что продолжить путь само по себе уже не плохо...

Получив свои хлеб и воду, они сыскали, меланхолично слоняющегося в свете убывающей луны инока и, теперь вместе, направлялись на берег, где паслись их расседланные и стреноженные кони. Там же в обнимку с торбой овса, скучал уже посланный кем-то мальчик-подпасок.
Самийло залез в торбу – сыпанул в рот овса, проверяя добр ли, и остался недоволен:
- Слышь, постреленок, неси-ка ты это назад, пусть конюший этим овсом ваших волов и свою жинку кормит! Это же кони, а не быки- кастраты! Это же понимать надо! Ну ты посмотри - прислал говнеца козакам, анафема! – Однако и мальчишка был не промах, - тоже извлек из мешка жменю – и тоже пожевал:
- Да и как я поволоку такой лантух – мине его сторожить велели, а не таскать. Не пиздел бы ты зазря, дядя, - хороший овес, -медом пахнет! – независимо сплюнул он.
- То-то что медом, - поучительно поднял указательный палец Корж, клещ его поточил, - вот тебе и мед... Иди я тебе чего дам, пацан, – он запустил руку в карман шаровар. Пастушок подбежал за гостинцем, но Корж, вместо угощенья, словил маленького грубияна за ухо:
- Я тебе не дядя, сопля зеленая – я больше на Конских водах татарчат попорезал, чем ты срал! Понял теперь, кто я?!
- Понял, понял, пусти! – заверещал преувеличенно пастушок.
- Ага, дошло! – Так кто я? – В ожидании восторгов наказанного, Корж сладко зажмурился.
- Убивец ты, вот кто!
- Вот те на! – Корж разжал пальцы, и мальчик отбежав, обернулся, топнув ногой, прокричал – Вот погоди вырасту – женюся, заведу сына Митю, а тот рОдит сына Ваню. А ты будешь старый – старый-престарый. И он, Ваня, найдет тебя, и он убьеть тебя, скотина! А как он тебя жизни решит - я тада приду, а я буду еще не старый, и я сам тибе вот этми вот руками - сперва ноги отрублю, и в Непру сомам закину, потом руки, и тоже нафиг, к рыбам, понял, гад? А потом, потом... он не находил слов, чтобы нарисовать картину пострашней.
- Не напрягайся соображением, дите! – Махнул добродушно рукой козак. – Я знаю чего потом! Потом вы, с внучком Ванечкой, отрубите мне башку и насадите ее на ратище среди чистого поля, дело известное! Эх дожить бы до славного денечка! - Козак от души посмеялся - Дуй давай за конюхом, пока Я за ним не пошел...
Мальчик, от таких его слов еще горше заплакал, да так в голос завывая и ушел за конюхом, который не дожидаясь прихода Коржа, приволок овса в два раза больше чем нужно трем коням, рассыпался в извинениях за недосмотр:
- Опростите, господа запорожцы - овес не наш, не хозяйский - с Романковской ярманки - подсунули, воры... Неужто мне овса жалко?! А на малого не серчайте, господа козаки – на сироту от. Мамка ево побегла от них после родов, батька тиун наш и думать позабыл про сыново воспитание – сыт и ладно, а дите совсем от рук поотбилося... - Ох и бешенное дитё! Ну сумашешше дитё, право слово - чистый волчек, - мы так его и прозвали –Сирко... А вообще он ничего, Ванек-то – старательный хлопчик, вникает – коней ваших порасседлал, все сложил по-хозяйски, и вольтрапы развесил сушиться
- Дерзкий мальчик, безобразный вполне, что и говорить, - одобрительно покивал Самийло, пропустив мимо ушей рассказ о хозяйственности подпаска. – Так, говоришь, паря, жульничают на ярманке в Романкове...
- Та не то слово, пане козаче! Не торговые люди, - анчихристы.
- И что же для них гнев гетмана Ружинского - так себе? – Конюх только руками развел – мол, что ж тут поделать - такие вот они люди романковские эти и гетман для них не гетман.
- А мне, вот, - завсегда все самое лучшее продают, а то и вовсе бывает дорют, - пожал плечами Самийло, как бы сам удивляясь своему везению. - Ну, ступай, раб Божий – мы уж тут сами – и коней выкупаеми, сами освежимся с дороги... Вы хоть поили их, коней –то?
- Как не попоить! Как просохли лошадки с дороги – так мы их и попоили, господин козак, - уже из темноты, уходя, отозвался конюх.
- Мы не паны и не господа, имени довольно, понял ? – крикнул ему в след Самийло, но конюх ничего не ответил - то ли был далеко уже, то ли было ему все равно, как звать.

....Лошади как и люди радовались купанию после долгого пути по раскаленной степи - они без понуканий сами вошли в воду, нюхая пахнущую кувшинками воду. Отделившись от плещущихся козаков они сперва вволю набрызгались, насербались и навалялись на песчаном мелководье, и только потом вернулись к хозяевам, требуя внимания и ласки. Агафон вывел на мелководье Елгу и, подражая товарищам, старательно, ребром ладони отжал воду из ее мягкой шерсти:
- Иди, иди, давай, на берег, - замахал он на кобылу руками – лошадь неожиданно присела на задние ноги вскинула копыта. Напуганный инок шарахнулся назад, на глубину, - упал на спину фыркая и отплевываясь.
- Гапон, ну ты чего? - засмеялись козаки.- Для нее твои руки - считай передние ноги, Читать далее...

очень странно осозновать что люди казавшиеся небожителями, иногда они даже были анонимны как боги - оказывается жили в одно время с тобой. Ты открыл для себя их чудесные творенья, потом зарылся по уши в повседневное сучение ножками, влюблялся, растил детей, разводился, ссорился с начальством, а они все жили, жили. Можно было их найти, что-то спросить у них - но что? Что можно было прошамкать суконным языком привыкшим произносить банальности, призведенные мозгом сооружающим банальности. Что можн было сказать, например, Валентину Катаеву - "я обожаю ваши книги"? Так я их и не обожал, хотя "Алмазный мой венец", "Волшебный рог Орегона" меня потрясли. Ага! Можно было сказать: " Я потрясен, примите мои уверения в моем глубочайшем к вам почтении." Но то книга, книга завладевает тобой, у книги свой ресурс, времени для воздействия на читателя. а стих? Вдуматься только в сверх задачу поэта: у вас три минуты, сто восемьдесят секунд - потрясите меня до глубины души, меня циничного, малограмотного, отчаявшегося и уствашего... - Молодые, циничные, малограмотные, задроченные офицерами и сержантами - слушали мы в курилке паренька-новобранца. Я уже прослужил год, я был чемпионом Вооруженных Сил СССР и ложил на армию с прибором. А у слушателей и певца впереди была вечность - два года. Стриженный наголо с торчащими ушами, в стояшем коробом х/б - он пел закрыв глаза, и сейчас через тридцать восемь лет у меня при воспоминаниии об этом бегут по коже мурашки.

Любовь стараясь удержать

Как саблю тянем мы ее

Один к себе за рукоять

Другой к себе за остриё.

Потрясение. Для меня, для солобонов, для долбней-сержантов. Достаточно трех минут. Аватар отдыхает, Джеймс Кэмерон нервно курит.

Умер Евгений Агранович. Я мог найти его и рассказать хотя бы про ту солдатскую курилку.

[400x361]
-Нужно ли описывать старания проштрафившихся слуг, желающих угодить своему строгому хозяину и его важным гостям за завтраком, предшествующем серьезному разговору? Нужно ли описывать здоровый днепровский голод козака склоняющегося еще влажным от купания чубом в миску с варениками, заправленных, шкварками с жареным луком,?Или все-таки стоит обратить внимание на изящную манеру держаться за трапезой, свойственную заморским гостям? – Изысканный Гийом де Боплан и непосредственный Солхат Аргын Ширин Мурза за столом украинского гетмана - не это ли пример добрососедства и взаимопроникновения культур разных народов? Многое, поверьте, не избежавшее пристального взгляда автора не вошло в это скромное повествование. Оно ограниченно рамками времени, которое ты, о мой нетерпеливый читатель склонен провести над книгой и требовательностью следователей днепропетровского ОГПУ. В чем я совершенно не сомневаюсь, так это в том, что было бы непростительной ошибкой обойти вниманием события того утра. - Как сейчас у меня перед глазами идиллическая картина: гости Ружинского и он сам сидят под навесом возле летней кухни, бунчужные, выслушав гневную траду гетмана, не сговариваясь направляются к оружейному сараю, выходят оттуда в одетых задом наперед тулупах. Вот они став в центр ганка, поочередно, что есть силы ударяют друг друга кулаком в грудь, прикрытую овчиной. Хорошо! Хорошо от веселого степного ветерка, от изысканного окружения, от замечательной молодецкой забавы. Все хорошо и все просто: ударяющий , всякий раз сбивает с ног ударяемого. После чего, последний, похрипев немного, поднимается и они меняются ролями. Особенно восхищен мурза - он, наотрез отказавшийся от затертых прошлогодним свиным салом вареников, подкрепляется специально для него,заквашенным по-татарски айраном, и то и дело восклицает
- Бат Угыр и Аслал, Бат Угыр и Аслал!
- Опять татарин сквернословит, - хмурился Семен. – Наши друг друга хуярят, а он скалится! «У гир насрал» - говорит, падлюка! И чего только Ружинский с ним цацкается?
- Татарина не говорила пльоха, - затараторил радостно мурза, обернувшись к Белому – ваши хурярят крепко, совсем как Бат Угыр и Аслал-бытыр хурярят!
- Евстафий Осипович, это что за угыр-магыры, про кого он это?- еще больше рассердился Семен.
- Да есть у них книга одна, старая – «Джагфар Тарифы» называется, там и описан поединок этих самых героев - пояснил Ружинский.
- Все ихние книги одна сплошная брехня! – Убежденно заявил Белый.
- Не казака, татарская книги не брехня! Твоя я зык говорит брехня! Я, твоя, ловить на Конских водах, резать твоя ухи и хохотаться, понял козака.?- По прежнему улыбаясь пообещал Солхат-Аргын.
- Не ссорьтесь, друзья! Мы ведь не на Конке, а на Суре - эти, Ружинский показал в сторону лужайки на которой гупали с нестихающей и однообразной силой удары, не знающих устали бунчужных, - они теперь долго не успокоятся. У наших иноземных гостей появилась замечательная возможность понаблюдать за этим, новым для них видом состязания в стойкости и удали, а я тем временем попробую прояснить нечто не менее занимательных чем братский поединок. -Друзья! Прошу внимания! Скушно, товарищи, козаку кушать вареники без сметаны, но я, гетман Ружинский - я сам с усами! А чтобы некоторые в том не сомневались - я прошу всех вас присутствовать при неких моих изыска-а-аниях. Это, конечно, не есть уровень, на котором столь успешно работают комиссары инквизиции Святейшего Престола, но у нас то и дело-то пустяшное. Так себе дельце, - можно сказать: тьху, чепуха одна, на репейном масле, а не дельце!- Ружинский покосился на Боплана, но тот невозмутимо намазал на хлеб белоснежный каймак.
- Об чем это он, - шепотнул вполголоса Белый своему другу.
– Шут его знает, - так же вполголоса ответствовал Корж. – Ушлый мужик этот Остап Григорич, - такому палец в рот не клади, враз нокти пообкусюет.
- Нокти это да! – не понял, но согласился Билый. Подумав, он опять прильнул к уху старшего товарища: - Слышь. чего это ты про нокти, -а, Самийло?
- Да не знаю я – это я так про нокти ляпнул - первое, что в голову пришло, - отмахнулся Корж, - не мешай смотреть.
Гетман тем временем отлучился ненадолго и вернулся с каким-то медальоном в руке. – Некоторое время он задумчиво бродил по поляне вращая на цепочке филактерий то в одну то в другую сторону и вглядываясь под ноги как буд-то что-то искал в траве.Через некоторое время он отрицательно помотав головой ушел с ганка к коморе, а от коморы к флигелю. Так переходя с места на место и держа амулет двумя пальцами, он внимательно наблюдал за его раскачиваниями. Наконец, закончив, и какое-то время подумав, он торжествующе блестя глазами громко кликнул слуг.
- Эй, вы принесите какую- нибудь, самую что ни на есть дрянную лопату и ненужное ведро.
- Ваша Моц, а где ж такое-то Читать далее...