[показать]

"Если он заглянет тебе в глаза, этот Друц, если позволит задержаться — лицом к лицу — больше обычного, то рухнешь навзничь, раскинув руки крестом, в беззвучный крик: …Ай, мама!
Догорели, сизым пеплом стали угли; ночь в степи бредет неслышно, чабрецом, полынью пахнет. Ветер гривы заплетает жеребцам, уставшим за день, ветер меж шатрами танцует, ай, чявалэ, пляшет ветер… Там, за далью, вторит эхо: пой, гитара! плачь, гитара! смейся! И звенят мониста, рассыпаясь по простору…
Нынче утром встанет солнце.
Нынче утром я не встану".
(Г.Л. Олди. "Маг в законе")

Национальное оружие характеризует народ не меньше, чем еда или язык. Скандинавы средних веков были низкотехнологичные голодранцы, ценившие эффективность больше эффекта и результат больше процесса, и потому в бою чаще пользовались топором. Скифы, персы, гунны и прочие лошадники имели дело с открытыми пространствами и шустрым врагом, и потому оперировали стрелковым оружием. Дисциплинированные и рациональные греки со времён архаики воевали в строю и навострились работать коротким копьём.

[показать]Островитяне Тихого океана главным ремеслом всегда почитали плаванье по большой воде, а в качестве материалов использовали дерево, камень и кость. Неудивительно, что национальным оружием новозеландских маори стало деревянное весло, прошедшее конструкционный апгрейд и получившее название тайаха (taiaha). Теперь, спустя века, оно почитается у аборигенов Новой Зеландии примерно как автомат Калашникова, помноженный на валенки и Менделеева.

Вообще говоря, маори – люди на Новой Зеландии не коренные. Где их начальная родина – неведомо, но, например, в нынешнем якутском "тайахха" означает "посох", "палка". Точно известно только, что маори приплыли из Полинезии в конце первого тысячелетия и поначалу были таким же рахитично-золотушным народцем, как и соплеменники. Бескормица занятие несладкое и до добра не доводит, - Джеймс Кук и Жан-Франсуа Лаперуз гарантируют это. По счастью, кормёжка на новом месте оказалась обильнее и нажористее, чем на родине, а климат чуть прохладнее. Как результат, маори мгновенно рванули эволюционировать, сделавшись массивнее, выше и сильнее: сегодня на фоне братьев по крови они смотрятся как делегация канадских лесорубов на чемпионате Хоккайдо по икебане.

Избыток высококалорийной еды и свободного времени привели к тому, что смертоубийство из бытовой необходимости сделалось искусством. Каждое начало боя выглядело как смотр художественной самодеятельности, где стороны плясали специальные танцы и пели специальные песни. Даже в свалках племя на племя маори, как самураи, отыскивали себе врага по вкусу и устраивали дуэли. "По вкусу" - отнюдь не идиома, потому что высококачественный враг после боя должен был быть приготовлен и съеден. Диета маори стабильно разнообразилась человеческим белком – этим они промышляли до начала XX века. Другой данью традициям стал безграничный пиетет островитян ко всяческой плавательной атрибутике, включая то самое боевое весло.

[показать]
[показать]

Продолжение: больше конкретики и фотографий¢

[показать]

[показать]

Фазиль Искандер
"Сандро из Чегема"
[показать]

Абхазский иранец Фазиль Искандер написал свою книжку давно. Уже тогда, в шестидесятые, многие сказали, что это хорошо есть, и хорошо весьма. Ощущение это усиливалось общим характером национальной литературы советских республик, которая выводилась в основном искусственно и потому была бесплодна, как табун меринов. Многообразные Джамбулы Джабаевы, Якубы Коласы, Хамиды Алимджаны, Сулейманы Стальские и тому подобные Вилисы Лацисы распределялись меж ключевых наций с мудрой пастушеской равномерностью и служили вечным проклятием советского школьника. Сегодня их книжки заняли достойное место подставок под дачными диванами и на пьедесталах гордости малых народов. И вот среди этих генномодифицированных литераторов советских окраин Фазиль Искандер оказался одним из немногих стОящих и потому поныне издающихся в России.

Искандер написал роман «Сандро из Чегема» давно, и специальные и неспециальные люди, наверное, уже сказали про него всё, что можно было сказать. Но он написал его во времена, когда люди были больше похожи на людей, а я прочитал его сейчас, когда с этим уже не так всё просто, и поэтому книжка произвела на меня довольно сильное впечатление.

Примечательно, что писал Фазиль Искандер не про современность, а про времена для себя ушедшие, и из историй его ясно видно, что люди в те ушедшие времена были ещё больше похожи на людей, чем в его собственные. Но тут уже остаётся только промолчать из почтения к сединам автора, потому что в начале XXI века, слава богу, понятно, что просто так никто никому не помогает, родители нужны чтобы вытащить ипотеку, вести себя среди людей следует так, будто ты на свете один, а проявлять уважение нужно только к тому, кто платит тебе деньги.

"Сдал бы всю скотину, Хабуг, - пошутил один из комсомольцев, - глядишь, к следующему году с твоего сына выветрился бы козлиный дух.
Многие посмеялись этой шутке, а старый Хабуг подумал и не спеша ответил:
- Придёт время, будете искать, где бы понюхать козла".


Сюжета у Искандера, в общем, никакого нет, а есть авторское счастливо-дельфинье плескание в многообильных байках на абхазские темы, которые объединены двумя именами – тамады и вертопраха дяди Сандро, и горной абхазской деревни Чегем, из которой была родом мать Фазиля Искандера и в которой он провёл детство.

Чегем – это такой идеальный Кавказ, то есть Кавказ не из наших плотоядных новостей, а из мира платоновских эйдосов. Тут никто кинжал не точит и на берег не ползет, а вместо этого почитают старших, не чают души в госте, красиво едят и пьют, насмерть обижаются до послезавтра, устраивают величественные клановые распри на конспектирование парням из Тайра и Минамото, ненапряжённо работают и изо всех сил отдыхают. Понятно, что этот стеклянный шарик с заключёнными в него домиками, козами и ореховыми деревьями – во многом заслуга памяти о детстве, и своего паскудства хватало и там и тогда. Понятно, что люди никогда не были полностью похожи на людей.

В итоге получился маленький мирок с невпроворот густой патриархальностью и с невозможной, но очаровательной несуетностью. Здесь много ритуала и табу, здесь нельзя не пригласить в дом гостя, даже если с этим гостем ты не присел бы в одних зарослях кукурузы, здесь не улыбаются, когда улыбаться нечему, здесь приличия считаются не мещанством, а частью уважения к себе и к окружающим. Ускорять эту жизнь комсомольским нахрапом бессмысленно и бесполезно: в природе всё делается своим чередом.

При этом общество табу порождает особый местноспециальный юмор. Когда за бестактность могут зарезать, возникает вежливость, не нуждающаяся в призывах дикторов метро. А потом на выходе эта вежливость даёт осторожную, совершенно английскую джеромовскую иронию, которую нечасто встретишь, и которой и сделался мил моему некавказскому сердцу Фазиль Искандер с его Абхазией.


Пара цитат

У Тима Северина: "Как и следовало ожидать, предрасположенные к бедствиям товарищи Улисса отказались проходить мимо Тринакрии".

В переводе с меланхолического английского: "Ясный пень, парни не могли упустить отличной возможности вляпаться обеими ногами в говно".

[показать]

[показать] [показать]

Сосуд с острова Сирос (Кикладский архипелаг). Около 2500-2000 гг. до н.э, терракота, роспись.
Национальный археологический музей, Афины.

Специалисты расходятся во мнении: одни полагают, что это медведь, другие - что ёжик, третьи - что черепаха. Есть также авторитетное мнение, что это - яркий образчик неведомойёбанойхуйни.
Мне отчего-то пришёл на ум психоделический слон из Музея Востока (г. Москва).

На воскресных выборах в Думу города Томска студенты 3-го и 4-го общежитий Педуниверситета установили сразу два рекорда. Явка по округу составила 80%, а из них 70% проголосовали за "Единую Россию". При этом средняя явка по городу - 30%, голосование за "ЕР" - 40%.

Сегодня студенты поведали, что в обмен на голоса им давали картошку, а двери третьей общаги, в которой был пункт для голосования, просто заперли и никого из неё не выпускали.

Да, Тото, мы уже не в Канзасе.

[показать]
Автор - ojogin
http://www.art-gu.ru/gallery/view_image.phtml?iid=54096

Ходить в баню лучше всего в конце сентября. Хорошо - всегда, но лучше всего - в конце сентября. Чтобы на улице градусов десять, и осень, и к вечеру дождь на всю ночь, и оставшееся в огороде и в саду стоит набрякшее, сиеной и кадмием выписанное. И чтобы самые большие работы на этот год были сделаны, потому что баню заслужить надо, баня без работы - как пирожное после варенья.

Прелесть же конца сентября в том, что за последние несколько ночей вода в бассейне чутка подледенела и приобрела идеальные кондиции. Летом она тепловата малость, и после парилки дело свое делает, но душу от тела не отнимает. А тут - таким огнем обдаёт, когда влетишь в нее с жару, - куда там снегу.

Но высшее счастье и песня в осенней бане - после той парилки обернуть тряпкой чресла наподобие саронга, выползти на заднее крылечко с видом на огород и деревню, и там, прокалённому и отмытому до скрипа, распластаться обалдело, дыхание и ощущение себя восстанавливая, могучими клубами пара во все стороны исходя и воздух ртом в исступлении хватая. А во вселенной тишина и умиротворение таково великие, что ты в них немедленно растворяешься, чувство реальности напрочь теряя. И чистым блаженством, какого в другое время года не будет - когда в этот самый момент по-правильному холодный осенний воздух ветерком по телу потягивает, и капли редкие накрапывают с неба, испаряясь на тебе с шипением, а ты только и можешь, что материться восторженно и к небесам беспредметным стоном взывать.

А когда поотпустит наконец, и продышишься, и окружающее начнёшь помалу разбирать, вот тут-то и приходит ни с чем не сравнимая пронзительная ясность - воздуха, природы и души - в которых ощущаешь вращение мироздания вокруг Мирового Древа и слышишь отчётливо голос судьбы, из тех голосов, под который седлал Серого-из-Махи Кухулин и вставал на мосту Бэнкэй.

А ещё лютого нашего гнуса в конце сентября не осталось совсем, один только неприкаянный комар пролетает мимо вегетарианствующим толстовцем. И порыжела за одну ночь соседская лиственница, обещая зиму аккурат через месяц. И тянется над огородами дымочка слоистая от деревенских труб, и стрекочет где-то вдали трактор, и перелаиваются изредка собаки, и вскарабкивается на тёмный от дождей забор суровый котище с мордой шире чугунка, устраиваясь на столбе с самоуглублённостью Бодхидхармы на горе Суншань.

И во всей этой чуть слезящейся осенней прозрачности стоит, подрагивая, всепревозмогающая тишина, настроенная под хрустальный камертон. И выписано всё пастозно, густо, с мягкой оранжево-розовой лессировкой вечернего солнца, которое уже не летним закатным огнём, но влажной краснотой отливает.

И плывут над головой через всё небо лиловые с розовым облака, начиная свой путь от истока времён и уходя прямиком на Авалон и в Куньлун.

В какой-то момент обнаружилось, что при своей нелюбви к институционализированному труду и сдержанности к деньгам я работаю на трёх полных ставках, что аномально даже для нашего экстенсивно организованного образования.

Осознание этого парадокса вот уже неделю вызывает во мне приступы задумчивости.
Дьявол оборачивает копыта мягкими тряпками.

[показать]

"Самой главной из них почиталась Морриган, или Морригу, то есть «великая королева». Эта верховная гэльская богиня войны, напоминающая свирепую Геру, по всей вероятности, символизировала луну, которая, согласно представлениям древних народов, возникла раньше солнца. Культ луны сопровождался магическими обрядами и кровожадными ритуалами. Ее изображали облаченной в воинские доспехи и держащей в руке два копья. Ее боевой клич, подобно кличу Ареса и Посейдона в «Илиаде», был громким и грозным, словно крик десяти тысяч воинов. Великая королева всегда — на войне, среди богов или простых смертных, появлялась либо в своем подлинном облике, либо в своих излюбленных личинах — в образе черной вороны или серого ворона".
"Голени у нее были длинными, словно брусья ткацкого станка, и черными, как панцирь жука-оленя. На ней была серая шерстяная накидка. Ее волосы ниспадали до самых колен. Рот ее был перекошен на один бок, к самому уху. Это была сама Морриган, богиня смерти и разрушения клана Туатха Де Данаан".
("Кельтская мифология. Энциклопедия". М.: Эксмо, 2002)

"– Ты кто такая?
– На зеленых валийских холмах меня зовут Морриган… – Она даже вроде улыбнулась, но на Жихаря такое имя не произвело никакого действия.
– Вот что, девка, – сурово сказал он. – Ты над покойниками причитывать горазда?"
(М. Успенский. "Там, где нас нет")

"Речь, конечно, не только об экономической специальности. Когда выпускник самого престижного в стране журфака приходит в газету и не может написать заметку без ошибок, кажется, что мир сошел с ума. Чему их там учат? – вот вопрос, который чаще всего возникает у кадровиков. И правда, чему? В школе – всему подряд. Экономике и биологии. Система ПТУ умерла. Как и система УПК, о которой нынешние школьники даже не слышали. В вузах учат многому, но в абсолютном отрыве от реальности. Самые интересные преподаватели – те, что работают и читают лекции в свободное от работы время. Их мало. Они живут реальностью. За это их не любят другие преподаватели. За неакадемичность".
(Андрей Реут, заместитель главного редактора газеты "Известия" в статье "Тень знаний")
http://www.vz.ru/columns/2010/9/1/429382.html

Государственник и типический журналист Андрей Реут как пару пустых забацал придуркам из высшей школы рецепт их, придурков, спасения. Буквально вчера Президент заявил о низкой конкурентоспособности нашего высшего образования, а уже сегодня созрела пачка решений. Журналист - он на то и придуман в природе, чтобы рефлексировать напрямую на язык, и знать о придурках то, чего сами они о себе в силу непоправимой своей придурочности знать не могут. Белизну сенаторских одежд большого журналиста не марают заботы о механизмах реализации его дзен-озарений. В осеменительном спазме выброса идей не озадачивает его мысль о неприкладных специальностях, которым несть числа: от теорфизики до истории. Ну, конечно же, преподаванием в вузах должны заняться энергичные, знающие дело практики, а не пошлые тыловики-академисты с суконными рылами и пыльными свитками Торы под мышками - продолжать носить в себе светлое это умопостижение было никак нельзя, и журналистская железа совершила извержение секреции.

Лично мне привелось видеть единицы практиков, которые по какому-то неясному зову подались по совместительству в преподы. Практик занят тем, что зарабатывает деньги и решает насущные проблемы, это нормально. Преподавание - это другое ремесло, которым ни с того ни с сего нужно овладеть, и заниматься им с худо-бедным профессионализмом в свободное от основной работы время. Денег в образовании не платят и даже среднего практика нашими пенсионами не прельстить, реальная работа всегда приносит больший доход. Например, правоведческие доцентские 15-18 тысяч (полная ставка: около 7 пар в неделю, плюс заочники, плюс дипломники, плюс комиссии и советы, плюс две статьи в год, плюс обязательная кандидатская степень) получает в Томске весьма средний юрист-практик со стажем в пределах 5-и лет.

А вот как только в высшем образовании станут платить больше, чем в прикладной работе, то те же практики в полном составе побросают всё и сделаются махровыми академистами в конфедератках и пенсне и всё поменяется местами, но институционально сохранится. Из чего напрашивается неоригинальный вывод, что деньги тут имеют критическое значение.

Рассказать студентам практик может многое. Однако он прежде всего иллюстратор материала: приятное и нужное, но дополнение. Заставить его преподносить азы любой профессии, её теоретические конструкции было бы довольно странно - он силён не этим. Если же пойти по этому пути - он погрязнет в теории и превратится в того самого близорукого схоласта, немилого сердцу Андрея Реута. А без балласта базовой академической информации все сюжеты полевой работы превращаются в занятные, но сиюминутные байки. Мария-Антуанетта и типические журналисты не в курсе: даже если пирожные есть под рукой, они не заменяют хлеба.

Кстати, среди тех виденных мною единиц практиков-педагогов из доброй половины преподы вышли попросту никакие. Потому что кроме закона Менкена-Мартина есть ещё правило: "каждому - своё".

И есть, пожалуй, только одна профессия, которой просветление журналиста Реута подходит как зелёная хризантема Оскару Уайльду. Это, как нетрудно догадаться, - журналистика. Вот где профессии схожи между собой, вот где есть возможность почитывать занимательные спецкурсы между основным делом. Понятное дело, в глазах настоящего, природного журналиста то, что хорошо для журналистики, будет превосходно и для всего высшего образования. Вот ведь какой парадокс: филологам или химикам достаёт ума и такта не рассказывать как нам реорганизовать журналистику, а вот с обратной вежливостью - прямо беда. Увы нам, сиротам, не разговаривает с нами господь, не открывает тайн мироздания, вот и внимаем, замерев с пальцем в носу.

Ну и, как тонко подметил журналист Реут, лично я люто, бешено ненавижу неакадемичных практиков, вторгшихся с твёрдой рукой и ясным умом в мой затхлый и сумеречный мирок. Сколько уж времени собираюсь изнасиловать и съесть их детей, спалить их дома и зажарить в этом огне их любимых хомяков, да всё руки не доходят. Институт, экзамены, сессия, знаете ли.

Год учителя, ёпта. Хоть бы закончился уже скорее, что ли.

Давным-давно, в одной далёкой Сибири жило-было татарское племя эушта. Татарских племён там было не одно и не два, но эти отличились повышенной пронырливостью. Численность эуштинцев была сугубо небольшая - 300 душ, всей занимаемой территории – земля под нынешним Драмтеатром, и, даже собравшись с силами, они не смогли бы напугать и одного больного медведя. И вот при такой собственной малозначительности в 1604 году глава племени хан Тоян отправился в Москву и бил там челом царю Борису Фёдоровичу Годунову. В дипломатической ноте хан, как великий государь великому государю, сетовал на нескладное своё житьё и на бесчинства соседних алтысарских кочевников, а в конце предлагал принять свой сильномогучий народ под власть Москвы. Дабы мог он, князь Тоян «всех государевых непослушников сказывать и приводить... под государеву царскую высокую руку». Не слишком рассчитывая на умственные способности царя, хан особо упирал на рентабельность концессии: «ясак с них имати можно будет». «С них» - это, понятное дело, со всех сибиряков, кроме эушты, потому что двум братским народам между собой делить нечего. Гуртом продавая единоверцев, хан не забыл преподнести «поклонных соболей, да горностаев, да бобров добрых». При этом повелитель трехсот татар умолчал о том, что Сибирь – это не только ласковые бобры и сотни нефти, но и Васюганские болота (300 км. в поперечнике), комары-убийцы и морозцы под пятьдесят.

Царь Борис Фёдорович долго не думал. Сглотнув слюну, он оценил стратегические ресурсы, пощупал украдкой «бобров добрых», кликнул писаря и, не сходя с места, надиктовал указ: «Великий государь их пожаловал, велели у них в земле в Томи поставить город, и велели их от недругов от дальних земель оберегати, чтобы им ни от кого насильства и обиды никоторыя не было».

Жизнь города с того момента пошла обычным провинциальным ходом. Первым делом, чтобы подданство не показалось татарам мёдом, на место были присланы двести казаков, мужчин строгих и деятельных. Они привлекли аборигенов к строительству 53-х двухэтажных бараков на нынешней Воскресенской горе и стены вокруг них. Любопытствующим кочевникам, желающим посмотреть, как будет гореть такое количество дерева, грозили пушками и нехорошими словами.

[показать]
Первая карта Томска, нарисованная казаками.
У природы с дарами строго: либо рисовать, либо убивать киргизов.

Под катом довольно длинное продолжение с эллюстрацеями

"zashtsheeshtshayoushtsheekhsya. Это устрашающее слово - родительный падеж множественного числа причастия".

"Затем мы отправились в Оружейную палату и увидели столько тронов, корон и драгоценностей, что нам начало казаться, будто эти предметы встречаются чаще, чем черная смородина".

Записи в дневнике Л. Кэрролла во время путешествия в Россию в 1854 г.

[показать]

– Теперь ты будешь меня ненавидеть?
– Нет. Я буду тебя любить. Как раньше. Я умею только любить.
– Наверное, ты действительно сумасшедший, – вздохнул Паламед.
Я не стал ему ничего говорить. Он просто не знал, что такое – любовь. Настоящая любовь.
(Г.Л. Олди. "Одиссей, сын Лаэрта")

Адриан и Александр - Древнегреческий романс

"Как получат нашивки или саблю, так сразу становятся совсем другими людьми, словно бетону нажрались".
(Ремарк. "На Западном фронте без перемен")

В средневековом Китае кандидат наук (следующая степень после дипломированного выпускника, сюцая) назывался цзюйжэнь, буквально - "вознёсшийся муж". Получение этой степени давало право носить шёлковый халат и ездить в паланкине.

[показать]

В Академии наук
Заседает князь Дундук.
Говорят, не подобает
Дундуку такая честь;
Почему ж он заседает?
Потому что жопа есть.
(А.С. Пушкин)

Присвоение кандидатских степеней у нас организовано специфично. Сначала проходит защита диссертации, которую некоторые по наивности считают кульминацией в четырёхлетнем рожании верёвки. По нервенности защита - хуже нет, только успевай убывающие килограммы отсчитывать. Но вот поедание тебя без соли и перца тридцатью ненавистными упырями окончилось, председатель диссертационного совета поднялся с протоколом голосования в руках, возвысил голос, и зачитал решение о присвоении тебе учёной степени кандидата немеряных наук. Алиллуйя и осанна, ангелы плачут в небесах, и ты в ажитации подбегаешь ко всем, заглядываешь в глаза, хватаешь за руки и признаёшься в вечной любви. Но вот тут-то и открывается забавнейшая мякотка, позволяющая постичь все глубины наших глубин. Диссертанту после защиты нужно собрать и правильно оформить четыре тонны бумаг, а затем отправить их в Москву, в ВАК РФ - Высшую аттестационную комиссию. Комиссия отечески благосклонно, но мудро и непредвзято проверит твой текст на предмет плагиата, научной ценности, правильности оформления, и при благополучном исходе утвердит присвоение степени. Например, моя защита прошла четырнадцать месяцев назад, в мае 2009, а диплом прислали только сейчас. И то не домой, а по месту защиты - в город Екатеринбург. Такая извилистость делает любую защиту похожей на бракосочетание, после которого научный шмендрик норовит выдвинуться в сторону брачного ложа, а ему говорят: "Э-э, дружок. К чему эта суета беспонтовая. Ты погуляй-ка годик-два, а как пора будет, мы тебя позовём. Давай, давай, иди с богом, не задерживай движение". В течение этой передержки неофит проходит испытание на толщину нервов и способность пребывать в проруби в известной неопределённости. Что характерно, невзирая на успешную защиту, платят ему в этот период как зачавканному ассистенту, две с половиной тысячи на полную ставку. У нас как у сперматозоидов: слабые науке не нужны. Но более всего озадачивает моральный фактор бессмысленно скомканной победы. Средняя правоведческая диссертация пишется около 4-х лет: Великая Отечественная заняла столько же. Ты вынашивал её как ребёнка, ходил с просветлённым видом и с токсикозом, перебирал слова и идеи, до последнего правил, терзался сомнениями, потом в муках родил, и все тебя поздравили, но - маленькая фигня - ребёнка тебе отдадут когда-нибудь потом. Через год. Или два. Мы пока не знаем, как дело пойдёт. Цезарь, безусловно, победил под Алезией, мы все рады за него, но насчёт триумфа пускай перезвонит через полтора годика. Дрейк как бы стал адмиралом после Гравелина, но пока пускай походит так, босяком и капером, а мы тут его немножко попроверяем. Приходите завтра. 

Людям, которые это придумали, явно пора подавать ананасную воду.

Но мои 14 месяцев - это ещё по-божески, добрые люди и по полтора года ждут, и дольше бывает. А благодарить за такую мою форсированную удачу нужно Президента РФ и четыре литра пива. Именно по настоятельному совету нефильтрованного светлого мною была отписана электронная челобитная на имя Президента с ябедой на всю эту ректальную систему. Жалко, что объём был ограничен двумя тысячами знаков, а то изошла бы в рыданьях вся администрация президента в полном составе над моей эпистолой. Но тёртый ванька жуков и двумя тысячами знаков сумеет возопиять к небесам. Так и вижу, как Дмитрий Анатольевич, получив лично в руки слезницу от брата-кандидата юридических наук, прочитал рвущие душу строки, припомнил свою замученную в застенках ВАК юность, не сдержал ретивое, жахнул кулаком по столу, призвал какого-нибудь ваковского Гриму Гнилоуста пред светлые свои очи, да и покарал его анально до порванных маточных труб и логопедических патологий в виде заикания. Может, конечно, и чуть менее драматично всё прошло. По крайней мере, две бумажки пришли мне почти одновременно: извещение о принятии к рассмотрению моего пьяного доноса и – через пяток дней - о том, что я могу приехать в Екатеринбург, забрать диплом и отправиться вместе с ним гореть в аду. Собственно, с того момента ход кляузы и справедливость в целом интересовать меня резко перестали.

Потому что послезавтра – в Ёбург.
А там ждёт другая забава: «Он был рождён, чтобы бежать».

От поезда до поезда у меня будет два с половиной часа, чтобы рывком неостановимого лемминга достичь Юридической академии, вломиться в секретариат диссовета с безумным лицом, вырвать из рук у супостатов диплом и тем же зверским карьером, оскальзываясь и биясь об углы на поворотах, проследовать обратно, в прыжке занырнув в трогающийся вагон. Такие планы, ясное дело, заканчиваются скверно: с нашей бюрократией поминутные схемы строить нельзя. Подобный немецкой продуманности блиц-криг оборвётся на том, что двери

Читать далее...

"Как правило, каждая моя книга заканчивается чьей-нибудь смертью. Замечательные люди умирают. Например, книга о Карен, школьной учительнице. Я её убила перед наступлением каникул. Какая жестокость!"
(х/ф "Stranger Than Fiction", США)

Великий двухмесячный сессионный потоп истекает последними ручейками пересдач, ведомости сданы, отчёты написаны, дипломники мои защитились на четвёрки-пятёрки, гинекологический урожай коньяков пополнен, пальма исходит необъяснимыми пятнами, дома ждут картошка, веники и племянники, а в городе пошёл пух. Лето.

Наступает эпоха тополиного пуха.
С точки зрения вечности, это неплохо.