В деревне три стратегических ресурса: вода в колодце, дрова в поленнице и говны в поле. В смысле - навоз. Всё остальное - либо производное, либо не решающее.

Это я к чему? Картошка нынче бешаная, прям как есть бешаная. Лопату промеж гнезд не воткнешь – гнется. А ботва, ботва-то - кот как пошел в июле опростаться, так и с концами, не докричались. Не то к войне такое подозрительное довольство, не то к президентству Иван Иваныча Охлобыстина. Но уж не к добру, это точно. Нет, не к добру.

А тут ещё, значит, директора в деревенскую школу прислали. Двадцати шести лет от роду. Что это за мальчиш-кибальчиш такой и где были взрослые, когда его забривали - неясно. Неясно также – попросту ли он блаженный дурачок, или человек вконец отпетый [показать]и везет с собой в саквояже "Молот ведьм". Потому что по доброй воле сунуться в наши непростые завороты с педагогическим колоритом сообразит либо наступающий при ходьбе на собственную соплю фалалей, либо Ван Хелсинг с канистрой керосина и с сигарой в зубах. Что характерно, из местных никто не вызвался: знают, почем лишенько, и как это оно, когда сегодня ты надежда и гордость, а завтра контра, мужеложец и мясо христианских младенцев из зубов выковыривать не успеваешь. Большое презрение к своему доброму имени и здравому рассудку нужно иметь, чтобы пуститься не такое, я хочу сказать. А тут он, сердешный, еще и неместный - даже не жди, сразу нового выписывай.

А так-то вроде б и ничо, жить-то можно, можно. Осени-то у нас все последнее время пошли душевные, годные. И солнышко, и ясно, и всякое другое благорастворение. Это лета хреновые, хоть с печки не слазь, хоть палец из ноздри не вынимай. А осени куда как с добром, грех сказать, всем бы такие. Картошка вот только, да кота с директором жалко, а так бы и совсем хорошо.