Окончание школы пришлось на 1985 год – последний год «застоя»: еще правил Андропов, потом к власти пришел Горбачев. В машбюро на втором этаже журфака МГУ (по боковой лестнице на второй этаж, дверь напротив лестницы) мы с девчонками за шкафчиком смотрели телевизор, когда транслировались бесконечные речи Горбачева на всяких мероприятиях и съездах. Почему-то многие не любили его жену Раису Максимовну, нашу элегантную первую леди. Наверное, завидовали.
Потом пошли трансляции съездов ВС СССР, с освистыванием Сахарова. Тоже смотрели, переживали.
Декан журфака Ясен Николаевич Засурский приходил к нам, разговаривал с Верой Иночкиной, заведующей нашим машбюро, давал ей задания. Он ее очень ценил. Часто просил что-то напечатать – как правило, свою американистику. Никто, кроме Веры, не мог разобрать его почерк. Вера печатала двумя пальцами, но быстрее всех в нашем машбюро.
А вот лекции Ясена Николаевича на факультете, которые я слушала, были не очень интересные. Хотя как собеседник он мог вспомнить многое. Я брала у него пару раз потом интервью. Один раз приходила на факультет году в 92-м: делала материал об экономике прессы для «Деловых людей». Он тогда рассказал много любопытных подробностей из американского опыта – у нас-то еще не было практически частных коммерческих СМИ, точнее только появлялись.
Еще я приглашала Ясена Николаевича в «Российскую газету», где участвовала в интервью с ним. Ясену было уже 75 лет, но в принципе он оставался все таким же. Помнил многих своих выпускников.
В 1985 году, сразу после школы, я еще хотела поступать на филфак, но не добрала баллов. Потом постепенно начала втягиваться в атмосферу журфака, куда пошла сначала работать, а поступила уже в 1986-м. А своя атмосфера там, конечно, была. Ясен часто приглашал всяких известных людей, расширял кругозор студентов.
У нас бывали и Евтушенко, и Межиров, и Вероника Долина, и Грэм Грин, и Ельцин.
Борис Николаевич тогда был в опале, он приходил к нам на журфак или сразу после того, как его сняли с секретарства московским обкомом, или чуть позже. В коридоре, ведущем в Ленинскую аудиторию, стояла наша заочница Валя Ланцева с букетом цветов, который ей подарили на день рождения. Ельцин шел в окружении свиты, потом приблизился к Вале и спросил: «Это цветы мне?» Она сперва опешила, а потом и говорит: «Нет, не вам, Борис Николаевич». Он Валю почему-то запомнил, понравилась она ему что ли, и потом нашел, когда был снова при власти. Она писала его первую книжку. Вторую – Юмашев, тогдашний фаворит Семьи. Ельцин был, конечно, импульсивный и непредсказуемый человек.
Бывали у нас на журфаке известные журналисты. Егор Яковлев, главный редактор самого популярного в перестройку еженедельника «Московские новости». Что тогда началось с перестройкой: все газеты расхватывали «на ура», стояли за ними в очередях. Я тогда уже поступила на журфак, так что моя учеба пришлась на это «золотое время», когда каждое слово в газете прочитывалось буквально всеми, обсуждалось.
Стоило выйти какой-нибудь маленькой заметке в «Совкультуре» или «МК», как знакомые это тут же прочитывали, звонили.
Первая моя журналистская практика на втором курсе была в «Советской культуре». Я попала в отдел изобразительного искусства и архитектуры, к очень приятной женщине Светлане Николаевне Павловой. Она меня учила: «Когда придешь на презентацию, налей в бокал шампанского или вина, зажми в кулачке и ходи с ним, больше не доливай». Правильный совет, учитывая, сколько наших коллег спилось во время таких презентаций, днюя и ночуя в газете.
Отдел был небольшой, напечататься было сложно. Хорошо шла тогда тематика о репрессированных, белые страницы нашей истории. Печатали это в первую очередь. Я часто ходила в ЦДЛ на улице Герцена, сама или с папой. Там была выставка художника Мазурина, который рисовал репрессированных, обещал высечь свои картины на скале, и эта заметка прошла на ура.
Еще неплохо приняли материал про три поколения Ромадиных. Выставка была сначала маленькая в Раменках, а потом большая в ЦДХ. Михаил Николаевич Ромадин со своей женой Витой подробно и интересно рассказывали о себе, своей дружбе с Андреем Тарковским (Ромадин начинал в кино, был художником фильма «Солярис»). Но, конечно, картины его отца Николая Ромадина, академика живописи, намного сильнее Мишиных. Это замечательные пейзажи, их очень хвалил Паустовский, который дружил со старшим Ромадиным. Кстати, у Николая и Михаила Ромадиных был жуткий конфликт поколений, старик не принимал «художества» Михаила, но в конце жизни Николая Ромадина они помирились. Я потом бывала в мастерской у Михаила Николаевича на Верхней Масловке (я так поняла, что это мастерская его отца), там очень много картин Николая Ромадина. При мне туда приходил сотрудник Третьяковки, поил Михаила Николаевича коньяком и, ублажив, уговаривал подарить ему пейзажи Николая Ромадина. Помню слова Паустовского о Ромадине-старшем: «От этих картин можно озябнуть на ветру».
Познакомилась тогда с художницей-примитивисткой Катей Медведевой. Ее маленькая
Читать далее...