Торчат из ваших мнений,
Как боль утрат и сновидений
Смешались с кровью ваших вен.
Со мной ты слишком откровенн -
То ненависть,то страх забвенья -
Всё стороны одной монеты.
Слова,как страшные проклятья -
Разят,и шрамы на запястьях
Вновь открываются - стигматы.
И снова боль утраты.
Слова - как паутина смерти -
И кажется,уж не успеть
До Апокалипсиса искупить
Грехи всяк разных мАстей.
Слова,как одиночество ненастий,
Как буря в ярости тиши,
И как бессильно не кричи,
Никто тебя здесь не услышит.
лишь шёпот ветра заколышит
Кристаллы инея на листьях,
Мы слишком сильно держим кисти,
Чтобы портрет нарисовать безумья.
Давай же закричим!
- Единое решенье
Сорвать всё горло в исступленьи.
Быть может,то слова,как пчёлы
Роятся в головах у нас,
И жалят,жалят,но увы,
Здесь нету мёда иль нектара,
Чтоб оживить умЕрший мир.
Слова. Везде они
И нет от них мне избавленья.
Шепча молитву на коленях,
Рыдать без слёз и звуков боли.
И ты,вот тут,как на ладони.
Что мучает же нас,
Скажи мне друг Стефано,
Не ужас ли к нам мчащегося Ада?
Всё изменилось,всё пропало,
Одни с тобой,и нашей болью.
Пусти меня на волю.
Мы в клетках связи Космоса завыли
И тлеем искорками льда.
Кто мог,убил уже природу
Тебя и моего существованья.
Так дай же Слово,
Что всё здесь завершит!
То Слово,что отменИт весь мир!
За Новый Мир,
Без боли и страданий!
Иль за Ничто,
Где нету ничего.
Так дай же Слово Окончанья.
Испепели нас всех навек,
Чтоб неповадно было жаловаться вновь.
Дай Слово Изчезанья.
Прошу. За всех. Освободи...
(с)
В тот день я был мальчиком лет восьми. В старом зелёном вагоне электрички я увидел плачущую женщину. На мне было какое-то грязное тряпьё, ноги в дырявых парусинках. Она сидела у окна. Я подошёл к ней, держась за поручень. За стеклом чернели деревья и небо отражало последний вечерний блик. Проявились звёзды.
На коленях женщины лежала модная сумка. Я не знал кто её обидел. Иногда в электричке на секунду гас свет, вагон шатало из стороны в сторону. Из форточки тянуло свежестью...
Женщина, наконец, убрала от своего заплаканого лица руки, взглянула на меня. К её лбу и щекам прилипли волосы. Могу себе представить, как с моего грязного лица смотрели на неё большие синие ясные глаза.
Я протянул женщине свои грязные ручёнки, взял её руку и положил на ладонь ириску "Золотой ключик".
"не плач". Я подтянул спадающие штаны, глянул на неё и убежал в следующий вагон...
Холодный сырой ветер гнал серые тучи по небу, трепал мои пшеничные волосы, пронизывал моё худое тело до костей, качал детские ржавые качели…
На мне была старая выцветшая китайская куртка, вытертые мужские джинсы и серые кроссовки.
С неба упало несколько капель. Я, втянув голову в плечи, сидела на скамейке, ждала. Ждала в чёрном голоде, в этом безразличном трауре пасмурного дня. Я смотрела на свои серые кроссовки, на жёлтые листья в рябящих лужах. Я достала из карманов свои руки, посмотрела на них. Серые, отёкшие, но всё же женские. На моём мизинце детское железное колечко с собачкой. Подняв голову, я посмотрела на окна домов, ещё более ссутулившись, зажав в себе свою тоску и умершую любовь. Я закурила сигарету, глотая дым, задыхаясь.
Совершенно неожиданно он подошёл. Я откинула грязные волосы с глаз, взглянув на него серыми пустыми глазами. Он передал мне что-то. Ушёл. Я опустила голову почти к самым коленям и заплакала. Я пыталась отыскать в себе ангела… Слёзы, обжигая щёки, падали на джинсы. Я встала и пошла к подъезду, обернулась, оглядев пустой пыльный двор, пытаясь отыскать того, кто мог бы меня обнять, согреть, забрать с собой, забрать себе.
Вошла, сев на пол за мусоропроводом, засучила рукав, перетянула руку оранжевым резиновым шлангом и достала из кармана шприц со смертельню для себя дозой….
Я был той маленькой девочкой, что лежала посреди белой простыни, приподнявшись на локтях и раздвинув ножки. Жёлто-серебрянный свет и мои чёрные губы. А ты судорожно пытаешься разорвать замок на своих брюках. Плохо у тебя это получается. Я не убегу, не спеши. Я смотрю тебе прямо в глаза. Не по-детски. Ты не веришь, ты не веришь. Брюки упали на пол, ты кидаешься на меня, сползаешь и окунаешься лицом в низ моего живота, в пряное море земного греха. Я лежу и смотрю на тебя, я вижу как много у тебя уже седины, как ты сладострасно чвакаешь и трясёшся всем телом. В комнате пахнет твоим потом. Твои грубые толстые пальцы оставляют на моих ногах кровоподтёки.
Утром, когда солнечный свет наполнит комнату, ты потянувшись откроешь глаза, улыбнёшся, закуришь, и, накинув на моё обкусаное кровавое тело одеяло, подойдёшь к окну, чтобы вдохнуть этого прекрасного чистого весеннего воздуха.
(с) 
Pozd11 - Поздняков Никита, Омскъ.
Настроение сейчас - экс-комментарий
Совсем крохотные, почти без шерстки, мягкие, слепые и скользкие – еще недавно они с трудом и муками выталкивались из утробы, сейчас же заметно постаревшая, вальяжная мать чутко отдыхала в тени, подгребая их в самое безопасное место, к груди, в тепло, под защиту бесспорных клыков и мертвой хватки... Изнеженные, несведущие, быстро дыша, они синхронно сосали молоко, едва скуля от нового чувства – удовольствия, близким теплом отдавался нежной, свежей шерсти слегка приоткрытый материнский глаз... И с молоком сквозь только-только сформировавшиеся нервы в маленькие головы входила звериная страсть в вперемежку с расчетливостью, любовная нежность и вражеский готовый оскал, умение бегать трусцой, знания о запахах лучшей пищи, мокрая вода и убивающее солнце, умение укрываться и молниеносно нападать, загонять в угол и с упоением перегрызать глотку добыче, а затем игриво покусывать за ухом и, скалясь, сыто, отстраненно улыбаться своим...
Каждый новый день приносил новые возможности, новые способности так и лезли в них, не давая передышки от постоянно разрывающихся в головах снарядах «Теперь я твой. Попробуй меня». Они ходили в полуприсест, могли чувствовать почти все – молчали только глаза, но ведь нос давая куда более красочные картины округи; теперь они говорили и понимали друг друга, а улыбка с кормилицы не сходила весь день – как всё же прекрасно у неё получилось!..
«…Но мы пьем дешевый сок для детей, именно из-за него мы такие беспомощные и слепые…» - сказал однажды утром самый маленький из приплода, тот, что с полностью смоляным ухом. – «Но я слышал, что там, глубоко внутри кормилицы, есть куда более важный, полезный для нас, самый вкусный сок. Выпивший его мгновенно становится сильным, как она! И сразу же открывает глаза!»
Большего и не надо было – братья влезли на шею матери-волчице и принялись царапать закаленную кожу своими крохотными, но чертовски острыми лезвиями так быстро и незаметно, что, казалось, это просто игра… Мать улыбалась, иногда подталкивая сползавших обратно на шею своими грациозными пепельными лапами – мальчикам нужны мужские игры. Пусть… Она видела их большими, стройными, кучной стаей, неотразимым клином из рассветного тумана – прямо в бегущие силуэты с оранжевым солнцем в фоне. Как же могло быть иначе? Она еще насмотрится на них, тихо поскуливая в попытках сдержать переполняющий восторг…
Было уже поздно, когда она заметила, что произошло – глаза скосились набок и отказывались двигаться, лапы могли только беспомощно перебирать в чем-то вязком, темном, резко обесцвеченном пропавшим с неба светом, язык с трудом передавал недоумение и плач от собственного бессилия, личного непонимания, несхождения концов, восклицательных знаков, которые никак не вязались в узел, но все-таки опустошали её с каждой секундой всё более... «Шлеп» - черноухий разжиревшей пиявкой отвалился от шеи, скатившись прямо по продолговатой морде, слизав шкурой последнюю слезу, и обездвижено упал. «Как?» - и мысли стали чем-то запредельно далеким. Следом за головой послышались шлепки других «пиявок»… «Зачем?» - и картинка навсегда пропала.
«Сока» для них оказалось слишком много и чересчур рано, но сосательный рефлекс было не остановить. Маленькие тельца просто не стерпели силы нового,
Сайт журнала "Ноктюрн" открылся после реконструкции. Здесь вы можете скачать номера, узнать последние новости проекта, оставить свои отзывы в гостевой. Ждём вас на www.nocturn.in
Настроение сейчас - -
В болото моих снов
Сквозь заросли сознанья
По лотосам идёт
Он в белом одеянии.
Я поймана в капкан
Бессмысленных кошмаров:
Нелепых фобий, злых
Безумия ударов…
Я знаю, что спасёт
Меня его забота.
Я выйду в чистоту
Из чёрного болота.
И свежие ключи
Его бесценных знаний
Покой даруют мне,
Спасение от страданий.
20.08
***
Ты – где-то между линий жизней,
Ты – где-то на распутье судеб.
А я – средь нитей паутинных,
А я – в капкане рваных ран.
Ты – в тёмных чащах ложных истин,
Ты – средь теней и декораций.
А я – вне смыслов, между строчек,
Я – вне себя, я – вне времен.
Не разорвать цепей созвездий,
Не прекратить планет движение,
Не изменить земной свой жребий.
Не стать другим. Не стать другой.
Для слишком разных и далёких,
Для слишком сложных и глубоких
Нет точки соприкосновения –
Одной земной любви.
P.s. Жду критики, чем жестче и объективнее она будет, тем лучше)
в ожидании ярко-красного солнца она сидела на стуле посреди зеленой комнаты, укутав в черный трикотаж белое тело. руки покрылись гусиной кожей от страшной перспективы не дождаться. во рту пересохло от надвигающейся грозы, гроза же и слизала всю влагу с языка. синяки усталости под глазами сделали ее лицо огромной тенеобразной маской. хотелось есть жар, чтобы согреть ледяное нутро, но солнца все не было.
она встала и подошла к окну. моросил серый дождь, на ветке дерева напротив качалась ворона.
"смеется", - подумалось ей, вороне, когда та познала ход мыслей женщины в окне, - "чего ей не хватало, что хочет отобрать мои перья и налепить их себе на руки? смотрит, будто размажет меня сейчас по животу, превозмогая сопротивление и отвращение.. когда же солнце.." - птица потеряла равновесие, упала и рассыпалась.
- не думай обо мне плохо, - крикнула женщина и разбила рукой стекло..
снаружи стояла гулкая тишина, последние листья одинокой березы, опадая, изменили себе и медленно полетели вверх.. стеклянная крошка с музыкальным шепотом тоже взмыла в легком вихре. женщина прислонила к раненому окну лоб. зрачки нуждались в дополнительном пространстве света, чтобы проделать свой путь.
с упорством поезда на переезде она протиснула в рваное отверстие лицо, затем, обламывая острые края тонкими пальцами, пропихнула плечи..
кровяные дорожки потекли, как коктейль по соломке, как дождь по лобовому стеклу автомобиля, как слезы наоборот..
стоя на карнизе, она вгляделась в зеленые стены: стул все так же стоял, ожидая, что она обовьет его ногами, трикотаж сиротливо тянулся спущенными петлями к ее силуэту..
- не думай обо мне плохо, - улыбнулась она, и комната вспыхнула лиловым пламенем.
женщина оттолкнулась и упала вверх, распущенные волосы нестройной волной опередили красные ручейки с истоками на покалеченном лице, шлейф черной ткани помахал обрывками вслед..
..белое тело в багряно-дымном обрамлении над декабрьской землей..
скоро будет солнце.. кроваво-красное. а если не будет, то и .... не за чем.
- не думай обо мне плохо.. ты не думай.......
не думай. вообще. не.
(с) Гордея
Бетонными плитами от начала до конца горизонта – ровно и ветрено. Сквозь швы кое-где проступает грязь, но чаще всего всё идеально. Идеально пусто… Солнце перевернулось на спину и стало люком, закрывающим горло черной дыре неба. Юная, еле заметная пыль метровыми торнадо несется вдоль бордюра, блеск можно взять на руки или спрятать в карман…
Стук шагов и вздохи усталости, которые, судя по звуку, уже почти настигает гроб… Так и есть – отдавливая ноги собственной синеющей тени, согнувшись в горб, плетется девушка, волоча за собой стеклянный ящик со странной оживленностью внутри, длиною в собственный рост. Морщины съели глаза, сальные длинные растрепанные по краям волосы с заметной залысиной на макушке, потрескавшиеся сиреневые губы – полный тон полутона лица, и только тихим звонким (звенящим?) голосом, озираясь на счесанное плечо, шепчет или просто захватывает воздух… Похоже на «Белоснежка? Принц? Яблоко? Раз, Два, Три, Четыре, Пять, Шесть, Семь… Куда бы?».
Её голое тело блестит костями сквозь пыльную кожу, грудь висит собачками на расстегнутой молнии ребер, колени изрезаны стеклами и фиолетово-желтыми пятнами выдают гниение… «Белоснежка? Три, Семь? Принц?», хотя уже прошло слишком_много_лет для красивых сказок, Он уже стал бородатым королем-пьяницей, ему уже не нужны наложницы или жена, под короной зияет мертвой кожей лысина… «Куда бы? Шесть... Один, четыре?». Яблоко свалилось на землю и пустило ядовитые корни, старуха сдохла, и… НО «Два, пять!», она все еще готова при любой подходящей возможности лечь в этот гроб! Лишь бы спросили, узнали, лишь бы разбили и поцеловали. И с Тех Самых пор была готова, но... «Иди вдоль реки» - сказали добрые люди – «И нечего больше думать»…
…Пусть в этой бетонной бесконечности, что за пределами любой ограниченной нереальности, река скорее напоминает канал для нечистот…
«Мое время… Просто не может быть, чтобы Я его пропустила, ведь с самого начала должно, просто Обязано было кончится Иначе! – она откашлялась и сплюнула сгусток бордовой крови. – Я же читала концовку в зеркале!.. Эй, как думаешь?» …Стекло молчало, только аритмично издавая утробные постукивания**…
Все дальше вперед…уже вытерев до зеркальной чистоты внутреннюю сторону бедер, лишь ближе к коленкам можно было заметить ярко-алые след(з)ы от потеков… Обвисшая по бокам кожа тонкими желейными складками стучала под ритм порывов ветра, поседевшие брови кустились торчком, будто на гусиной коже, а случайная капля розовой слюны слизала с кончика губ выцветший кусочек древней помады…
Вид изменился, и теперь, продолжая двигаться вдоль канализации, она все глубже уходила в идеально ровный горизонт, превращаясь в еще одну бестолковую точку, пока не исчезла из виду…
…Тишина, бетон и глушь. За пределами сказок ничего не происходит, потому что все равно, что у них за пределами.
** - ..сквозь стенки стеклянного гроба внутри был виден давний спутник-гриф, доедавший маленькую детскую голову… Принцы не всегда так поступают, но…если поцеловать можно и потом??...
(cadaver of me)
Слава лежал на диване и смотрел в своё окно. За ним на старом мощном вязе желтели листья. Время от времени они отрывались и медленно падали вниз. Точнее листья не желтели. Они становились оранжевыми.
А сегодня садился туман. В доме Славы было сухо и тепло. Камин и лакированные обитые сосной стены согревали душу. Вдоль Славиных стен стояли полки со старыми книгами. Слава здесь и жил. Совсем один. Он грелся у камина, иногда пил коньяк, иногда включал свой старый радиоприёмник, который всё равно почти ничего не ловил.
Иногда к Славе в гости заходил дождь. Они подолгу болтали на открытой веранде возле дома. Пили холодный чай, Слава курил. Дождь оказался приятным собеседником.
- Ты когда-нибудь любил? – спросил Слава.
Дождь смотрел вдаль на вершины гор.
- А я любил… было время, когда я хотел подарить ей всё. - Слава рассказывал медленно. Да и некуда было торопиться. – Я всегда был одинок и общение, простое общение с ней, только оно удерживало меня. Я бы просто сошёл с ума… или повесился. Человек не может быть совсем одинок.
Такой она и была. Была хорошим другом, была той, с кем я мог поговорить о чём угодно. Только с ней я не чувствовал себя одиноким.
Но потом мы поженились. – Дождь пил чай и смотрел на тучи, на горы, на мокрые листья. – Но, прожив с ней немного, - продолжал Слава,- я стал одиноким вновь. Приходил с работы, она вскакивала с дивана, крепко меня обнимала, заглядывала в глаза, надеясь увидеть в них взаимность, но была чужой. По вечерам я стал напиваться. Тогда я и остался совсем один, но сейчас я её не виню…
- А где она? – дождь перевёл взгляд на Славу. – С тобой?
Слава посмотрел на лужу у крыльца. В ней расплывались круги от крупных капель. Он затянулся сигаретой.
- Когда-то она и была со мной… да и сейчас лежит в погребе…
IRENE SINGER
ЗДЕСЬ ИЛИ ТАМ...
Был такой сильный туман, что она не видела своих ног. Она шла босиком по сухой траве и листьям, пробираясь сквозь редко насаженные кусты. Ночь была светлой из-за полной луны, загадочно светившей в ночном небе и изредка пропадавшей под лоскутами изорванных темных туч. Над старым кладбищем стояла тишина, только иногда ее прерывал таинственный говор чернокрылых воронов, перелетающих с одной могилы на другую. Мглистый туман нежно обволакивал статуи архангелов и подкошенные временем кресты. Кладбище заброшено уже около ста лет, даже ограды сплелись между собой плотной паутиной вьюнов. Образы святых и затертые портреты умерших будто переглядывались друг с другом, казалось, что они говорят. Здесь все было настолько живым и одновременно мертвым, что трудно было разобрать границу между реальностью и сном.
Девушка двигалась вперед, оглядываясь по сторонам, будто в поисках чего-то неизведанного. Она была спокойна, ее большие глубокие и светлые глаза умиротворенно смотрели то в небо на луну, то на портреты покойных. Она всматривалась в каждое лицо, она искала кого-то.
(deleted)
КЛЮЧ
Она молча сидела в углу. Сигарета в ее руке тлела в полутьме зловещим угольком. Свет давно погасили.
- Мне холодно, - тихо сказала она.
- Мм... - ответил он что-то невнятное, продолжая глазеть в монитор компьютера. Там видимо было что-то интересное. Может быть какие-то веселые компьютерные игры, или порно-сайт с голыми стройными красотками.
- Мне холодно, - уже настойчивее повторила девушка, кинув окурок сигареты на пол и наступив на него босой ногой. Она не обожглась. Было так холодно, что она ничего и не почувствовала.
- Надень что-нибудь, - снова не соизволив оторваться от монитора, сказал он.
Девушка поднялась на ноги, оглядела себя. Нагое тело в рубцах и порезах, каких-то старых шрамах, синяках, гематомах...
- Какая мерзость... - произнесла она чуть слышно.
Она ушла в темную прихожую. Там она на ощупь в темноте нашла шерстяной свитер, висящий на ржавом крюке и натянула его на себя. Он был ей велик и доставал до колен. Но девушке все равно было холодно. Она не хотела возвращаться в комнату. Но и дверь наружу была закрыта. Ключ был у него.
Она уже давно решила уйти. Но чаще всего ей не хватало духу сбежать, когда он вел ее по улице. Девушка боялась. Боялась что он ее догонит. Она боялась боли, к которой уже начинала привыкать. Иногда эта боль даже доставляла ей удовольствие, приносила какое-то мрачное удовлетворение. Но лишь на короткий промежуток времени. А потом она скуля от жалости к самой себе, с гудящей головой и ноющими ранами забиралась в своем углу под одеяло и пыталась согреться. Но не чувствовала тепла.
ЧЕРНОВИК Дмитрия Воденникова |
| потому что стихи не растут как приличные дети, а прорастают ночью, между ног, и только раз рождаются в столетье поэт–дурак, поэт–отец, поэт–цветок  [300x412]Да, вот именно так (а никак по–другому) ушла расплевавшись со всеми моя затяжная весна, и пришла — наконец–то — моя долгожданная зрелость. Только что ж ты так билось вчера, мой сытое хитрое сердце, только что ж ты так билось, как будто свихнулось с ума? ...Я стою на сентябрьской горе — в крепкосшитом военном пальто, у меня есть четыре жизни (в запасе), у меня есть письмо от тебя: «Здравствуй, — пишешь мне ты, — я серьезно больна, И у меня нет жизни в запасе. Завтра у меня химиотерапия... Однако я постараюсь выжить, я буду бороться... Ты же — постарайся быть счастлив, тоже борись... Живи, по возможности радостно. И ничего не бойся.» — Ну вот я и стараюсь. |
Ты приходишь ко мне и выпиваешь. Иногда ко мне приходит Лёха и тоже выпивает. Вы ставите мне к ногам рюмку и хлеб. Здесь спокойно. Ветер качает деревья. Ты помнишь тот вечер? Мы сидели на берегу реки и обнимались, твои поцелуи были горячи как водка. Помнишь тот закат, наш диван, где мы часами валялись...
Я помню многое. Помню сквозь пьяный угар и сигаретный дым... Я не знал, что каждый день может оказаться последним. Я не знал, что пишут все. Не знал, пока не нашёл у этого балбеса Лёхи стихи...
А потом я покупал себе пену для бритья сам. Я не знаю, где ты была, с кем ты была. Кто тебя трогал, кого ты обнимала, любила. На дне рюмки я нашёл тоску. Бутылка, блюдце окурков и аккордеон. Опрокидывая стакан, я чувствовал как грудь мою прожигает что-то, что сродни любви.
Последний раз я видел тебя мельком. В толпе. Сколько раз я проклинал тот день, когда мы с тобой познакомились! И где бы я ни был, в какой компании ни гулял, ты всё равно оставалась в моём сердце. И я грустил. Грустил по тому красному закату, по нашему дивану... Водка бальзамом ложилась на сердце, убивая тоску. И как хотелось плакать оттого, что те дни никогда не вернутся, от того, что я никогда не посмотрю в твои любящие глаза. И когда дождь шумит листьями клёнов, когда на улице зябко, я мечтаю оказаться вновь с тобой под одним одеялом.
Запах твоих волос напоминал мне сосны в чернолучье, твои глаза были похожи на угольки в костре. В том костре, что грел нас поздней ночью, когда ты ещё была со мной. Ты не вспоминала обо мне, пока я не умер.
Ветер гнёт ветви, рвёт листья. Ты сидишь за столиком у моей могилы. Поздняя осень. Выпиваешь. Постаревшая, с морщинами под глазами, в старом пальто. Твои глаза побледнели, лицо осунулось, волосы поседели. Я смотрю на тебя с выцветшей фотокарточки. Молодой. Ветер срывает серый пепел с твоей папиросы, опрокидываешь стакан. Вокруг ковёр из жёлтых листьев. Темнеет. Ты просидишь здесь до темноты, а потом побредёшь прочь под жёлтым светом фонарей и завывание ветра.
(с) Pozd11 - Поздняков Никита, Омскъ
Падший ангел
Разрезав снег - два лезвия кинжальных,
Две пропасти, две гиблых полыньи
На белом - крылья мёртвые лежали
С приплечьями, намокшими в крови.
Развёрнуты, как будто стяги – штормом,
Как будто парус, до предела вздут,
Трещит и разлетается, разорван, -
Разведены в обводах длинных дуг,
Распахнуты в суставах - два разброса,
Огромные ночные веера
В снеговую светящуюся россыпь
Впились лучами чёрного пера.
Полуовал из двух застывших вздыбов,
На белом - острый росчерк вороной...
От основанья вскинутых изгибов
Полз человек с израненной спиной:
Следы зияли вырванного с корнем -
Густой багрец с ладоней мокрых тёк.
Какой же выси он смутился горней,
Какой звёзды спалил его ожог,
Какие тайны в небе этом скрыты,
Что он не вынес - сам отверг полёт
И, у земли теперь прося защиты,
Лоб и колени к ней покорно жмёт?
Какие бездны на него давили,
Какой кромешный ужас душу грыз,
Что непосильным грузом стали крылья
И потянуло не вперёд, а вниз?
Пространство неба ширилось с угрозой,
И с искушеньем, принятым внутри,
Склонилась я к лежащему с вопросом:
"Я заберу?.." Ответил: "Забери".
Так два крыла, наброшенных на спину,
К моим лопаткам с корнем приросли
И, воздух мановением раздвинув,
Взмелись и оторвали от земли.
Слой облаков был пройден вмиг, и солнце
Мелькнуло, не задерживая взгляд:
Навстречу бездна тёмная несётся
И звёзды белым пламенем палят.
[281x398]
Я выжимаю из неё всё до последней капли, подстегивая себя, резко переходя в ускоренный ритм – насладиться, рвануть половину, а может, и весь кайф сразу... Я напираю и заслушиваюсь ответным стоном и ее шепотом «Мой...ммМой..», обливаюсь очередным сладким смешанным, нашим общим потом, говорю что-то невнятное в перерывах между учащенными вдохами и тут же припадаю губами к кромке любимого ушка – зацепиться...да, нужно срочно зацепиться, чтоб не улететь, или забрать её с собой в царство ароматов на основе счастья, где я иду, взаимно радуя каждую травинку, каждый...волосок на её теле дрожит сейчас, разрывая меня в неосторожных поцелуях и взглядах... И их невозможно остановить. Но это не больше, чем картинка – голова уже отлетела в самое болото страсти, единственное из всех, где рождаются цунами и по новым венам из-под ее ногтей на спине и шее возвращают кровь обратно в сердце... Насколько мы ближе...я не различаю, слившись воедино, только мокрые руки да влажная обивка, и запах, всюду её запах, который ласково стучится в рот, чтобы непременно быть съеденным.. В такт, в такт... На невесть откуда взявшейся струе меня уносит протыкать полумесяц...и вот... Возвращает, кружа мимо грозовых розовых туч и превысивших призраков, а они недоверчиво щурятся в моё довольное свечение... Пальцы указывают вниз, и тело само плывет за мнимой стрелкой... Лицо... А темно-синее небо давит прыщи звезд облачками, завидуя... Мокрые волосы... И кааак же долго настраивается фокус на каждом из глаз!..
Глаза остались раскрыты максимально широко, а губы сомкнуты , она сейчас вся такой стала и непонятно, почему... Ну ладно, очухаемся, пройдет – и по дороге в душ, я замечаю только легкий скат руки по разорванной подушке...
Вода лилась не спасительно, а холодно, так, что я буквально вылетел из душа прямо в стену напротив. Прошло четверть часа, а она лежала всё так же; всё так, что нагнетало пустую гордость. «Непорядок!» - мелькнуло в голове, и вот уже я, не теряя секунд, натягиваю на нее халат и уношу прямо к кипящему чайнику, на свет...
...Уже неделю август метает ветрами и необыкновенным зноем так, что от порыва из открытого окна она упала, как только я усадил её, отвлекшись на кофе... Я поднял её снова, но от налитого она отказалась молчанием, разбив кружку, даже когда я вставил её между полусогнутых пальцев, уговаривая взбодриться... Шелест, жара и свист, она ест меня огромными, как блюдца зрачками, а я емся, пристыжено улыбаясь и глотая, искренне силясь наконец-то прийти в себя.
Окно трещит. Снова порыв и снова падение прямиком в кофейно-молочную лужу. «Обиделась?»... Вне себя от смущения, я подымаю её и вдруг неистово прорываюсь... Я начинаю с того, как люблю её стоны – слепые отголоски игривого голоса, меня волнует выбившаяся прядь разлегшаяся прямо перпендикулярно линии упёртого взгляда, что она наделена магией порабощать без слов и движений, как огонь или течение, что божественна, даже когда сидит здесь, на грязной узкой кухне панельного дома с отполированной временем мебелью, но трон ей пошел бы куда лучше... Я веду мизинцем по застывшей капельке пота от виска до острого подбородка и всё твержу, не уставая, о космическом удовольствии, красоте и ничтожестве, которое случайно возникло на её широком шоссе. Говорю, что небо ревнует, что я это видел лично, и о какой-то дурацкой статистике, смеясь прямо в широкий взгляд на меня всего... Я вспоминаю детали из прошлых месяцев, истекая росой от накативших ностальгий – и почти вижу её согласный кивок и шоколадный взгляд изнутри серых радужек – оболочек чего-то...
Шо-ко-лад, шо-ко-лад...поднимая её на стул после очередного прерывающего падения, не выпускаю этого слова из головы, а её лицо устремленное ко мне, как бы подталкивает мысли вперед... «Ах, да! У нас совсем не осталось шоколада!.. Конечно, схожу. Я мигом. - Встаю, одеваюсь за пять секунд и выскакиваю на лестницу. – Не заскучаешь, надеюсь...»
Дым
Сон переменчив, как возраст змеи,
Пепел рассеян и стерлись огни,
Лишь серебро переходит кругами
В линии света забытой звезды.
Реки под солнцем и реки под тенью,
Пыль и вино в опрокинутых чашах -
Пурпур из праха и камни из башен,
Вой темноты для умерших не
страшен,
Еле заметен безумным живым.
Только лишь дым остается не тронут -
В пламя цветение входит и стонет,
Глотку раскроет из серых сплетений,
В травах белесых - он станет иным:
Долгопротяжным и вечноживущим,
Тени теней в полумраке жующим,
Скрученным тонко молочною нитью
Между кореньев и между деревьев,
Тело луны оплетающим сетью -
Вихрем пыльцы молодых
континентов,
Черным нектаром прошедших
столетий,
Звоном ключей и горячею медью,
Став недоступным глазам золотым.
***
Возвращение в Ирэм
Духи зовут на охоту за снами
В звездном сиянии ртами немыми,
Свет перемелют во мгле языками,
Буквами станут на высохшей глине.
Вихри лучей в серебра паутине.
Ветер приливами стены омоет,
Призрачной крови теченье изменит
И позабытые тайны откроет -
Веки и двери, замки и гробницы -
Все, что способно во мраке приснится.
Липким туманом придут через стены
И опрокинут виденья на лица -
Белые залы дворцов алебастра,
Красное золото древних убежишь,
Песни живущих в пещерах чудовищ,
Прах благовоний и жертвенный дым,
Тропы жрецов и восходы над Нилом,
Храмы под морем, укрытые илом,
Пасти песков и холодные горы,
Город под солнцем, слепым и седым.
Луна над замком выглянет печально
И щели окон выколет лучами.
Дверные створки выскрипят степенно,
Шлейф поползёт, втекая на ступени,
Вдоль балюстрады в паутинной вате.
Игру свечей нетопыри подхватят,
Взмывая в потолочные глубины.
С холодных плеч сплеснётся бархат
винный,
И новые зазубренные строки
О страсти, и о крови, и о роке
Запишет помертвевшая рука
На сепийных страницах дневника.
***
Сумрачный лес
В нём неизменно осень в поздней
грусти
И ветви голы - как обожжены
(Лишь заморозок утренний припустит,
Осев покровом хрупкой седины).
Дни - пасмурным туманом, ночи –
мраком
Густеют над тропой - не проглянуть,
Пока я осторожным тихим шагом
Иду в глухую дебревую муть.
По сторонам - путь явственно
размечен -
В узлах ветвей, развилках, на концах -
Стоят несосчитаемые свечи,
Как приближаюсь - вспыхнут,
замерцав.
И фитильки сбывают с тонким чадом,
Оплавленные столбики - вослед,
Когда навстречу новым мириадам
Ловлю их рассыпающийся свет.
И я, следя по огонькам и взблёскам,
Обережённой эту тропку чту,
Пока они, кропя плакучим воском,
Ведут меня в туман и темноту.
[472x698]
Я смотрю на часы. Я хочу, чтобы стрелка дала мне небольшую передышку, я хочу остановиться, отдохнуть и всё обдумать. Но не получается даже замедлить шаг.
Я хочу разбить стекло руками и держать стрелки, держать, но кровь, с ударами сердца вытекающая из ран, будет с издевкой напоминать мне about time. Иногда, смотря вперёд я вижу мягкий и прекрасный в своей пустоте ком времени, мне очень хочется им обладать, насладиться им. Но если взять его в руки, он сейчас же расстает и утечёт сквозь пальцы. А если не брать, то кто-то всё равно толкнёт тебя в спину, ты с размаху упадёшь, и прозрачные брызги разлетятся в стороны.
И может кто-то мудрый укажет мне пальцем туда, где можно спрятаться, затаиться. Остаётся только надеяться, наблюдая как тебя несёт в то тихое место, где находят последнее пристанище миллионы таких же как ты.
(c)
Pozd11
Начинаю выкладывать произведения авторов, приславших свои произведения по адресу: nocturnishe@rambler.ru для публикации в журнале "Ноктюрн". Жду ваших отзывов и оценок!
***
Архангел Михаил
На рассвете волосы его будто из янтаря, губы, на которых застыла корка крови и пыли, будто из меди, и дыхание его бесшумно, и шаги – легки.
И он прекрасен, невыносимо, мучительно прекрасен, поднимая сверкающий пламень клинка над покорным Врагом своим, плача вместе с ним, на раскаленный песок роняя карминовые слезы, снова и снова рассекая кожу из бронзы и мышцы из стали, глядя в глаза Врага своего, полные любви и боли.
И в мраморных пальцах его нет ненависти – одна только нежность, и фарфоровое сердце давно разбилось, жемчужным прахом осыпалось на раны Врага его, исцелило их.