Бьянко мой, Бьянко

Мрачно-обобщающие размышления наездницы были прерваны вероломным изменением дороги под копытами, к счастью, никуда не торопящегося животного: проторенная тропа удивленно упиралась в неухоженного вида холм, по-видимому гордившийся своим старо-гористым происхождением. Легкий прыжок на зеленоватое травянистое безобразие едва различимой тропинки, крутящейся вокруг знатных боков его зеленейшества Пригорка Возгордившегося. В одну руку – поводья, в другую – подол амазонки (кистями так удобно поучать неорганизованное рыжее воинство) и вверх, вверх, вверх… По крайней мере, животные ей доверяют, и она вполне может верить им. Спрятать лицо в шелковой гриве, закрыть глаза и позволить телу самому сгибаться, выгибаться и тянуться в поисках более удобной дороги, слушая ироничное фырканье Бачаты, чувствуя кольцо верных борзогонов, льнущих к хозяйским коленям.

Конец подъема был не менее неожиданным, нежели его начало: внезапно Флавон почувствовала под ногами некое подобие мощеной дороги. Вернувшись из состояния единения с природой, любительница пеших прогулок подивилась сходству нового отрезка пути с садовой дорожкой какого-нибудь затейливого владения знатного рыцаря, не лишенного средств, вкуса и несколько больной фантазии. Впрочем, слишком много мыслей за одно утро – не особо хорошо для молодой девицы, просто прогуливающейся по свежему ветру и кислому туману (кстати, куда, собственно, последний делся?). Занятно, что желание бездумной шалости часто следует за глубокими философскими умозаключениями. Вот и сейчас графине безумно захотелось вкусить азарта и чувства опасности: Вскочив в седло на манер, подсмотренный у языческих скульптур, что потомки через ряд столетий охарактеризовали бы как среднее между упором присев и шпагатом, сопровождающимся глубоким выгибом назад параллельно спине лошади, отчаянная Флавон дала команду борзогонам, радостно рванувшим вперед по узорным плиткам дороги, что-то проговорила Бачате и… погрузилась в собственные мысли.

Возвращение в реальность было весьма неожиданным: судя по дыханию лошади и собак, они уже некоторое время двигались шагом, а в данный момент и вовсе не двигались, сама Мыслительница довольно твердо стояла на земле, чего нельзя было сказать о еще одной человеческой фигуре (до странности знакомой), которую, похоже, перед моментом пробуждения воительница сбила с ног с помощью сотни верных тяжелых нижних юбок при неловком приземлении (вроде как приличным дамам помогают сойти с лошади).

Тем временем знакомец-незнакомец ловко поднялся с земли, перехватил поводья, вызвав выражение неподдельного удивления во влажных мягких глазах Бачаты, а притихшие борзогоны рассыпались тройками по окрестному перелеску, подозрительно принюхиваясь, но не решаясь приблизиться.

Сквозь россыпь прилипших ко блу прядей, графиня видела рыцаря, идеально сложенного, будто статуя юного Конунга: высокий рост, светлые кудри, прямые черты лица, настолько выверенные, что казалось, высеченные из мрамора, стальная синева глаз… Позвольте, Белый рыцарь. Очередная встреча? И что же Вы забыли в этом краю? И дорога – не ваших ли рук дело? Флавон церемонно поклонилась, мысленно готовясь к тому, что сейчас ее волю будут скурпулезно ломать идеальностью собственного примера.

Эта история началась давно, где-то на больших праздниках в столице, где маленькие дети знати представляли хор ангелов и сыпали розы под ноги придворной процессии. Этот сверхнатуральный ангел всегда вызывал у маленькой бунтарки чувство отторжения, так что с ним единственным, казалось, она ни разу не обменялась словом, улыбкой или тайком захваченными из дома сладостями.

Вспоминался и прошлогодний турнир в Айзенкройце, выигранный идеальнейшим из рыцарей, по странности не убившим и даже не покалечившим никого из противников. Черная графиня была очень удивлена, когда чествуемый герольдами Бьянко бросил золотой венец победы ей на колени, широко улыбаясь и мягко чеканя слова чуть приглушенным голосом:

«Ты младшая Флавон. Я был в вашем замке у Тихой Завади. Помню, дело было заполночь, но пожилой слуга Фридрих любезно пустил меня переночевать и даже показал все покои и башни Гехаймниса. Право, я в восхищении куртуазностью и приветливостью, должно быть свойственными всем, кто связан со славным домом Флавонов».

Право, удивляться было нечему. Да и что ожидать от рыцаря, кому сам Славный Фридрих (не то вампир фамильный, не то кто-то из выживших из ума дружинников прадеда) спешит любезно показать достопримечательности старого замка, территорию которого сами Флавоны посещают только по случаю дней поминовения...

«Встань,, не занимайся самоунижением!» поток воспоминаний был прерван ясным звенящим голосом. –

«А вы... В крестовый поход собираетесь?» - обычно звонкий голос графини казался недопустимо животно-языческим.

«Убийство – зло. У меня свой путь. Я стремлюсь к норме Высшего.» - отвечал Бьянко, и ни одна черточка его приветливо-холодного лица не поспешила доказать, что с Графиней говорил живой человек, а не Читать далее...

К вопросу подойдя критически
Как Вас поздравить с днем варения,
Мы наваяли Вам практически
Гатишное стихотворение.

Был в черном замке праздник пепельный,
Весь в флэймах он мигал бойницами,
Когда с небес в гатишной степени
Спускалась ночь, шурша ресницами,

Вот с башни косы в бездну свесила,
НА свой шампунь и краску сетуя,
Встречала черная принцесса всех,
В литой корсет причем одетая.

Вот гости в замок понаехали,
В подарок натащили разного.
Им так хотелось без помехи бы
Anniversaire ее отпраздновать.

Гатишней не было принцессы той:
Белее корвуса рука ея,
И не найти, любуясь красотой,
Огромней глаз и кружевней белья.

При ней вампирчеги кромешности
УЖ не полезли больше в драку бы.
И в озареньи безутешности
Ее поздравил томный дракула.

«Ma chére, ma chére! Меня послушайте», -
Он хищно ей шептал, - «Увы! Увы!
Вы мой покой и сон нарушите,
Вы так бледны и так прелестны Вы!

Нет bestней пары в бесконечности.
Коль титул позволяет мне наглеть,
Я золотые кольца вечности
НА каждый пальчик Вам хочу надеть!»

И золотой шкатулкой дразнится.
Девиц умея, видно, потрясать,
Он смел на память для проказницы
«Bisoux-Bisoux!» там кровью написать.

Но слушать дольше ненамерена,
Ему устроила la mort в Порше,
И расправляя юбку веером,
Потом излила все, что на душе,

И, как гласит о том предание,
Перчатку сдернула она с руки:
«А не пойти б Вам в Трансельванию,
Чтоб там писать спокойно дневники?!

Милорд, вот Это – было лишнее!
(Мораль: приперся в гости – не наглей)
Вы недостаточно гатишненькой,
И ведьмы Иствига мне все ж милей.»

НА свиток сказочка запишется
И поспешит в библиотеку в Лилль,
И труп принцессы не отыщется.
И был ли труп? И чей? НЕ Дракулы ль?

Уж прошуршали вглубь столетия…
Прошу певцу налить шампанского
В честь Совершеннолетия
Стандартега Американского.J

Пусть краски жизни в многоцветии
Свои Вам дарят откровения…
Мы Вам желаем долголетия,
Любви, успеха, вдохновения!
© Анастасия Шавлюк

Утро добрым не бывает

Темная графиня из славного рода Флавон резко поднялась на ноги. В бойницу по-хозяйски нагло задувал промозглый островной ветер осени, приносящий даже сюда, в самую высокую западную башню замка, вкус утренней сырости. Когти бесхвостого лиса, вымачиваемые неподалеку в угловой кадушке французского дуба, неприятнейше возвещали о своем присутствии. Случайно прокравшийся внутрь луч солнца задумчиво вплелся в спутанные со сна пряди волос. К слову сказать, графиня не была темной ни волосами, ни кожей Скорее вассалов пугали ее ночные посиделки в Кровавой башне, любовь к долгим одиноким прогулкам, склонность к странным книгам и людям. Так младшая флавон стала зваться темной. Впрочем, в данный момент графиню абсолютно не интересовало, кто и что о ней может подумать. НЕ стоило все же засыпать в лаборатории, не стоило. Эти старые испанские ковры давно пора раздать вассалам или хотя бы выбить из них пыль хорошенько. И отчего в нашем средневековье не предусмотрены реактивы с более нейтральным запахом? Выходит прав этот зануда и защитник младших братьев и сестер рыцарь Грин фон Пис и ей стоит ограничиться травами?

«Ко мне-е-е-е-е!» - бодрый окрик с внешнего винта лестницы башни. Поймать и пересчитать принесшиеся рыжие морды, отослать обратно вниз сонных испуганных слуг… Очередное утро после ночного кошмара вступило в свои права.

Веселая стая борзогонов пытается направить бег мохнатых лап в нашу классическую закопченую средневековую кухню. НУ уж нет: опять налижутся трехдневного нутряного жира – отпаивай их потом снадобьями. И так старейшины соседнего полудружественного неоязыческого племени ворчат, что кто-то срезает кору со священного дуба и использует ее в своих любительски-алхимических целях… Пара мастерских ударов парадным винным рогом Флавонов – и вся шумная компания с грохотом скатывается во внутренний двор. Окликнуть курчавого Дзанни, послать его по месту работы, достать из-за пояса отцовский нож-полумесяц, снять, пока никто не видит, с верхних крюков кусок вяленой дичины, бросить ломти собакам…

Быстрые шаги в направлении восточной башни, мягко выделанная кожа сапог и легкость походки скрадывают звук. Солнце запуталось в волосах. НЕ такие уж они и рыжие, за такие вроде как в дружественной Испании пока не сжигают. Лестница опять не убрана. Дверь легко открывается. Заашт, одна из последних представительниц финикийского народа, впрочем, в нашем средневековье их всех зовут Сарацинами, сидит на груде пестрых ковров, набросанных на низкую скамью, она еще не ложилась. Задумчивые кольца дыма, старый кальян (наверное он у них тоже по наследству в семье передавался), глаза будто навеки утонули в вязи строк одной из ее бесчисленных книг. Все как всегда. Утро. Легкая темная фигурка на фоне старых набивных шелков, тонкое личико в оправе длинных черных прядей… Взгляд отделился от книги.

- «ТЫ будешь завтракать?»
- «В твоем случае логичнее сказать «ужинать»
- «Садись, еще осталось холодной оленины.»
Когда-то кто-то из старших представителей дома Флавонов привез эту диву востока, кажется, в услужение барышне, но сейчас было уже непонятно, кто кому прислуживает, и где начинаются или заканчиваются чьи-либо обязанности. Разве только, как не имеющая отношения к основному составу славной фамилии Флавон, Заашт не была обязана принимать гостей, делать визиты и таскаться на турниры и гранд-приемы в столицу, так что все свободное время (а занята она не была практически никогда) могла проводить за чтением любимых книг и писанием арабской тушью на свитках тонкого пергамента своих тайных и явных умозаключений.

Заашт увлеченно пересказывала прочитанное за ночь, путая слова всех известных ей языков и тонко нарезая мясо серебряным ножиком для разрезания страниц (за долгие годы в доме Флавонов она привыкла к мысли, что это не стоит делать ногтями). Младшая Флавон уже примерила свою очередную улыбку на день и теперь равномерно приклеивала ее к своему слегка изможденному ночными размышлениями лицу.
– «Нет, нет. НЕ выходи сегодня из своей башни. Отец, возможно, привезет кого-нибудь из дальней инквизистической родни. ТЫ же знаешь, они нервные и нетолерантные. Нет, пыль с перегонного параллелепипида я сотру сама.»
Отмахнувшись от очередных оптимистично-жутких матримониальных предсказаний бескомпромиссной сарацинки, Флавон убедилась, что в кувшине еще есть вода, бойницы плотно прикрыты решетками наличников, а темные глаза уже закрываются, Прикрыла тонкие, обнимающие труд великого неизвестного деятеля восточной философии руки краем Бальсорского халата… Теперь Заашт проспит до вечера, так что одним объектом беспокойства меньше.

У конюшни уже собралась стая нетерпеливых, радостно поскуливающих борзогонов, Дзанни выводит непривычно спокойную ото сна Бачату, слишком рассудительную и ленивую для породистой арабской кобылы. Мальчишка вертиться перед глазами, без перебоя лопочет о новом госте в замке принцессы Эринненхильды, о хлестких, довольно резких высказываниях кузины хозяйки – гордой статной и всегда Читать далее...

Минута - длиною в вечность или вечность - длиной в минуту?
Не все розы вянут.
Наказывайте других забвением – это самое совершенное оружие, когда-либо изобретенное человеком.