[538x699]

Ночами снятся сны. Сны - от ночи к ночи - из одного в другой - у меня будет дом. Дом для троих. И меня в нем уже ждут двое любимых мужчин. Дед, мой идеал, готов был к встрече в мои двадцать пять, а я как всегда опаздываю. С тех отец ищет меня в стране моих и чужих снов.
В далеком детском сне у меня был Дом. Он светил из-за горизонта теплыми окнами в черную степь ночи. Я его почти видела. Надо было только чуть-чуть дожить, дорасти, и я доберусь до него. В том доме светло и пахнет свежеиспеченым хлебом.. Ночь была бархатной, уютной. В ее пуховом платке пели цикады и пахло солнечной полынью. Вокруг воевали фашисты (мне было тогда года три-четыре, и у меня был дед, ветеран Великой Отечественной), сгущали темноту всполохами мотоциклетных фар, оттеняли черноту багровыми зарницами беззвучных выстрелов. А мне было не до них, меня ждал мой Дом.
А потом сны ушли. Остались сновидения. И вот когда я опоздала, меня снова стало заводить в страну снов. И меня там иногда находили. Только я просыпалась-просыпалась-просыпалась! Я не успевала узнать, в какой стороне мой Дом, в котором меня ждут. Не помогали уговоры - "я сплю-сплю-сплю, еще мгновение, еще капельку, сплю, ну, пожалуйста, пусть я сплю..." Не получалось просто пересмотреть сон, если даже не весь, то хотя бы один эпизод, любой, чтобы зацепиться, запомнить, чтобы вернуться хоть в это место, не получалось пережить снова ни одной секунды. Они, эти сны никогда не возвращались.
Сегодня снова снился сон. И в нем, под конец уже, в тот момент, когда приходит сознание того, что сейчас начну просыпаться, неотвратимо просыпаться, когда уже бесполезно всматриваться в ткань сна, я вспомнила другой сон. В том сне я была в больнице. Грязной, серой, больше похожей на тюрьму. Эта больница пахла психушкой. Для меня она пахла именно так. Потому что было удивление "что я тут делаю?" ощущение неправильности, несправедливости моего пребывания в ней. Я в ней была лишней. Больнице этой я была лишней. Я там находилась очень долго, почти целую жизнь, а может и жизнь, но никого не знала, и со мной никто не был знаком. Как-то нечаянно зашла в помещение, в котором проходят свидания пациентов с навещающими их. Никто ко мне не должен был прийти. Я просто от скуки бродила по зданию и забрела туда. И оказалось, что ко мне кто-то пришел. Пришел забрать меня Домой,если я - это я. Мы сидим через стол и смотрим-узнаем друг друга. Незнакомый мужчина. Гораздо старше меня, с сильной проседью в волосах. И дело не в седине, она бывает ранней. Седые пряди у этого человека - как украшение.. О такой говорят - благородная. Он знает что-то такое, что делает его старше меня не на годы, на века.Лица я не вижу. Или не помню.. И он говорит, что он от моего отца или знает его, не помню точно. В памяти осталась только одна фраза "я так долго тебя искал. Мне так много надо тебе рассказать". И меня накрывает чувство облегчения "я не одна в этом мире, у меня есть Дом" и запоздалый, глупый в своей уже бессмысленности, страх. Страх что меня могли не успеть найти. Ведь меня в этой больнице вроде как и нет вовсе..
Уже просыпаясь вспомнила слайдами, общими планами, мазками целую пригоршню снов, где меня находили и поняла, что теперь вижу Дом. Поэтому мне каждый день - солнце. Даже если тучи, даже если ветер. Теперь главное - успеть. Успеть попросить прощения. Хотя бы за то, что не успела. Я ведь всегда опаздываю, значит что-то я все равно не успела. Успеть простить. Я ведь так была занята воспоминаниями и поисками своего дома, что и прощать было недосуг. Успеть сказать что люблю. Немножко, чуть-чуть, кусочком души я научилась любить. Я и сейчас учусь. Но вдруг не успею?
Так легко оказывается, когда тебя ждут дома... Легко настолько, что многое кажется неважным, мелким, суетным. Я счастливо жалуюсь на то что болит живот, он болит так задорно, что мне необходимо рассказать об этом всем. Мне весело смотреть на уродов. Они такие смешные и трогательные. А еще... Я хочу прийти туда где ждут, пока вот так счастлива. Счастлива своими планами на будущее. Счастлива ожиданиями радостей и новых встреч. Счастлива столькими хорошими людьми, на которых мне повезло. Пока нет разочарований. Пока у меня есть надежда, которая сидит в уголочке сердца, надежда, что и тебе я чуть-чуть нужна. И пусть она маленькая, с сопливым носом, но я ею счастлива.
Только бы успеть.

"Онли юуууу..." Только Тофа может проспать в то самое утро, на которое запланирована поездка, о которой грезилось, бредилось, снилось и думалось почти месяц. Вихры пригладить, косметичку - в сумку, чтобы в электричке фронтальную часть головы превратить в лицо, шарф - узлом. А под все эти метания в бестолковке у Тофы лихорадочный подсчет: "Так, электричка через 56, нет, 53, уже 49 минут минус 30 минут на дорогу, плюс, которые тоже минус, 5 минут на возможные пробки, хотя какие пробки в семь утра в воскресенье?, но все же, минус две минуты чтобы до вокзала добежать, итого..да! Успеть можно, если маршрутка подъедет в течении двух минут." Побежала на другую остановку! Плевать на уши, пусть хоть отмерзнут, некогда прятать. Во! Вот она, желтая коробчонка, едет! На светофоре она не остановится. Тофа как быстроногая лань порхнула на дорогу. Оказалось, что Тофа - не лань. А ежик. А ежики катятся по земле как покатилась Тофа: водитель машины свернул на красный, наперерез ей.. Ежики не носят очков, и Тофины очки спрыгнули и вприпрыжку как лягушка по луже, поскакали, брызгая линзами, по дороге. Блин! Маршрутка уже высаживает пассажиров! "Постойте, возьмите меня" - Тофа собрала очки и скачками понеслась к остановке, напрочь забыв и про машину, и про падение, и про свое святое право набить лицо этому зазнайке, который решил, что в семь утра воскресенья можно не соблюдать правил дорожного движения.
И все-таки Тофа опоздала на электричку. Купить билет на одном вокзале, добежать до другого и там сесть в вагон за семь минут ни ежики, ни лани не могут. Хотя бы потому что за семь, шесть минут до отправления билеты не продают даже Тофам. Тофа затянула узел на шарфе потуже и отправилась на автовокзал. До вокзала Тофа шла как вся такая из себя мадам: сбиваться на бег подслеповатой, почти слепой, без очков Тофе не хотелось, а мороз хрустит не только лужами, но и Тофиными ушками; поэтому Тофа шла свободно выкидывая свои непозволительно длинные ноги как на подиуме.
Автобус оказался замечательным - большим, светлым, чистым. Пассажиров почти и не было.. Тофа выбрала место в хвосте. Опустила спинку, сползла на самый краешек сиденья, сняла ботинки и закинула ноги в вязаных полосатых носках и красных гетрах на передние кресла. Лежит и улыбается, представляя как задорно торчат ее лапки в полоску, будто ушки Бармалейкиного зайца по имени Храпунишка. Водителям наверное смешно. Автобус выехал за город.. За окном поля: прошлогодняя трава прихвачена инеем, который рад бы растаять под утренним солнцем, но холодный ветер остужает его страстный порыв. Под плач скрипки и шепот шторы с солнцем Тофа засыпает.
Снится Тофе как всегда - война, шпиенство. Тоф во сне много.. Тофа и вредный старикан, и пацаненок с ранцем, и светловолосая женщина в темном деловом костюме, и верзила с перебитым носом.. Особенно интересно прошла встреча всех этих персонажей в странном доме. Дом издали был похож то ли на коттедж-лимузин из-за своей длины, то ли на шикарный барак, со стенами, увитыми плющом под веселой черепичной крышей. При близком рассмотрении оказалось, что здание не одно-, а трехэтажное. Оно стояло в котловане, стены которого были выложены изразцами, и два нижних этажа из-за изгороди, которая охраняла этот дом от чужих, были не видны. Все тофы, которые скорее всего были ее ипостасями, находились в жуткой конфронтации друг с другом. А при встрече в этом доме сели вместе пить чай с бубликами и болтать всякие благоглупости.
Тофа проснулась: автобус разворачивался у придорожного кафе. Тофа выпрыгнула из автобуса: солнце яростно причесывало окрестности, лучами поднимая пронизывающий ветер. Забегаловка оказалась тошниловкой. Тофа в очередной раз вспомнила трассу Челябинск-Уфа: масса маленьких придорожных мотелей, кафе, столовые. Междугородние автобусы останавливаются на перевале возле Златоуста. В кафе даже в пять утра бывают свежие беляшики и кофе. Тофа выбросила окурок и вернулась в теплый автобус. И проспала до самого Екатеринбурга.

Тофа открыла один глаз, чуть-чуть, капельку, моргнула, глаз открылся шире - наполовину... Прислушалась одним ухом - второе пусть поспит еще в подушке - будильник орет. Битый только за это утро раз пять (Тофа пошевелила головой в подушке второе ухо: ага, "Shut Your Mouth!") точно пять раз его долбили, все равно орет.. Глаз больше не закрылся...даже открылся полностью, и потянул второй... Вот так, в полтора открытых глаза, Тофа стала шарить рукой под подушкой. Увы.. Конфеты, любовно сложенные с вечера аккуратной горкой, кто-то, съел. Ах, Тофа сама, не просыпаясь, слопала конфеты? Поэтому ей так сладко спится? Враки! Клевета! И спалось Тофе опять плохо. Заснула-то Тофа как всегда в процессе падения на постель. Надежно так заснула. Почти до послеобеда. Но ночью Бармалейка пришел. Встал у кровати, пальчики сложил на край одеяла и тихонько стал вздыхать "ыхь...ыхь...". Тофа почему-то сразу просыпается от этого "ыхь...", от его смиренности, от безропотности и светлой, всепрощающей грусти тоненького "ыхь...". Бармалейка обреченно спрашивает "ты спишь?". Тофа с надеждой буркает "угум'с" и судорожно читает про себя мантру "сплю-сплю-сплю-сплю.." Бармалейка тем временем приговаривает "ты спай, спай.. Только я такой голодненький.. У меня лягушки в животе квакают. Может пойдем ички пожарим?".
Три часа ночи. Тофа с Бармалейкой, оба в желтых пижамках, босые, самозабвенно колдуют на кухне: хлопают дверцей холодильника, гремят сковородкой, колотят яйца. На запах яичницы просыпается немыслящая часть семьи: дед соорудил бутерброд из яичницы и хлеба, бабушка, забыв про то что она БАБУШКА, макает булку в варенье. Ну вот, сами поели, семью накормили, можно спать дальше. На чем же сон оборвался и стоит ли последний эпизод сна пересмотреть или фиг с ним, посмотрим чем все кончится? Сон снился отличный: немцев победил Бармалейка с саблей наголо, Тофа во сне командовала парадом, все поженились, Тофе с Бармалейкой дали медали... Какие - рассмотреть, примерить не удалось: будильник завопил.. Тофа лежа стала одеваться: голова в одежде не нуждается, поэтому пусть еще минут двадцать подремлет, хотя бы одной половинкой, да понежится в сладкой дреме.
В соседней комнате Бармалейка проснулся сам, завошкался на постели, заскрипел сонным голосом... На это поскрипывание прибежала бабушка. Стала квохтать "Кто же у нас проснулся? Кто же у нас потянулся?" Бармалейка давно уже решил что бабушка - существо немыслящее, раз каждое утро она задает глупейшие вопросы, на которые не ждет ответа. И поэтому только из бескорыстной любви позволил бабушке растирать его ручки-ножки-спинку: "потягуси-потягушки, в лесу квакали лягушки. Просыпайтесь ручки, просыпайтесь ножки, просыпайся попка, просыпайся пупик" Потом бабушка посадила Бармалейку на горшок. Сидит Бармалейка, косит недобро глазом: кого бы ему ошарашить возмущенным воплем.. Живое воплощение несправедливости бытия, упрек этому миру в его несовершенстве: лицо у Бармалейки такое же мятое, как уставшая пижамка, сонные губы скривились сковородничком, в общем, готов Бармалейка капризно плакать. А чтобы знали! Своим в назидание, чужим в устрашение. Громко-прегромко, противно и пронзительно собрался Бармалейка реветь. Подкрался к Бармалейке дедушка, сунул в рот ему конфету. Бармалейка недовольно жует и по сторонам смотрит - все ли прониклись почтением? Дедушка - раз! - и следом за первой положил Бармалейке в рот вторую конфету. Бармалейка конфету раскусил, глазами подобрел... медитативно пожевал мармеладную начинку..посветлел ликом.. Бабушка на него трусы надела. Дедушка уже наготове в одной руке майку держит, в другой - ИШО одну конфету. Бармалейка головенку в майку сунул, рот разинул. Конфету проглотив, поскакал к зеркалу - к лицу ли красну молодцу нижнее белье? Одобрительно лизнул свое отражение. Бабушка уже нервничает "Нам же на работу, одевайся скорее". Бармалейка после третьей-то конфеты добр настолько, что бубнит в ответ: "я с Тофом в сад пойду". И пошел помогать Тофе умываться. Отодвинул Тофу, наплескал воды на свою мордашку, уши не забыл, заодно побрызгал Тофе на пузо, выдавил немножко Тофиной пасты на зубную щетку, немножко своей..готово! Тофа с Бармалейкой вываливаются из ванной, чистые, ясноглазые. Бармалейка двигает табурет к плите, взбирается на него. Рядом встает Тофа. Задрав головы Тофа с Бармалейкой орут в сторону вентиляционного отверстия "Наханя!!! Доброе утро!!! Мы проснулись!!! Мы медуз из носа вытряхнули!!! (шмыгают высморканными носами) Гони конфету, Наханя! Пожалуйста..." И - бегом! - по комнатам, под подушками шнырять. Под какой-нибудь подушкой обязательно найдется конфета.. Тофа с Бармалейкой конфету слопали и снова бегут на кухню: "Наханя, спасибо!". Однако, еще не весь подъезд в курсе что Бармалейка проснутый.. Поэтому Бармалейка взбирается на подоконник в дедушкиной комнате и вопит с Тофой, которая придерживает штору и Бармалейку: "Солнце, здравствуй! Мы проснулись! Наханя нас вкусной конфетой угостил!". Вот.. Теперь все соседи проснулись..
Бармалейка одевается: надел Читать далее...

Тофа забрала Бармалейку из сада. Идут они, а погоды стоят мерзейшие: небо висит на ушах, чего-то сыпется из туч, ветер как обычно в лицо.. Вот Тофа тащит Бармалейку за руку, думает, как бы его побыстрее до дома довести и ворчит, чтобы Бармалейка лужи обходил. Ворчит для того, чтобы Бармалейка не по сторонам головой вертел, а на земле лужи высматривал - это бесполезное занятие позволит Тофе привести Бармалейку домой за полчаса против обычных полутора часов.
Бармалейка вдруг изрекает: "а вот когда я был большой, я жил не здесь.." Тофа его обрывает:
- Ага, знаем. Ты жил в Челябинске. Шевели ногами интенсивнее.
- Не, в Челябинске я жил когда был маленький.. А вот когда я был большой...
- Так.. Бармалейка, ты, по-моему, некоторым образом впал в заблуждение и меня в него вводишь. Что-то я тебя большим не помню. Где я-то была?
- А тебя не было. И бабушки не было, и дедушки не было, и прабабушки не было. Ну я же большой был!
Тофа стала слушать уже не дежурно.
- Ну вот, когда я был большой, то я жил не здесь.. Я жил далеко.. Там хорошо.. Там тепло.. Там много слонов и буддов...
До самого дома Тофа пребывала в ступоре.

Прочитала Тофа в интернете запись в блоге нежной барышни. Дескать, вот случится встретиться с Богом невзначай, в булочной на углу - о чем спросишь, что скажешь?
Тофа упала в задумчивость.. Нет, Тофа знает, что когда-нибудь умрет.. Да, Бог, ведь ты меня когда-нибудь умрешь?
Тофа вспомнила, как лежала загнувшись крючком от боли в животе.. Эх.. Угораздило же Тофу родиться женщином. Тофе пузожительствовать было неплохо, но очень уж хотелось быстрее выбраться из живота и посмотреть - как там, в мире-то? Фышыстов, конечно, победили, но вдруг хоть один, хоть плохонькой, хоть завалященький, да остался. Да только Тофу не пустили. Пришлось ей плавать в животе еще два месяца, ждать.. Когда Тофе разрешили родиться, раз уж такая она нетерпеха - ковыряет пальцем дырочку в животе, чтоб подсмотреть, что же там все-таки такого интересного? - то Тофа почуяла какой-то подвох.. Что-то ей как-то перестала нравиться, недавно такая заманчивая, идея родиться на землю. Упиралась-упиралась Тофа.. Да только все равно Тофу родили. ЖЕНЩИНОМ!!!
Тофа снова вздохнула.. Вот от возмущения несправедливостью своего удела она и пообещала Богу, что когда умрет, то отэпилирует ему все волосистые заросли по одному волоску пассатижами. Погорячилась..с кем не бывает? Тофа все-таки надеется что Бог есть любовь-и-все-такое, что все-таки он ее когда-нибудь умрет. Тем более Тофа к нему не с пустыми руками собирается припереться. У нее три тетрадки.
В первую она записывает, кто и как ее обидел. А что? Человечество должно знать своих подлецов в лицо, и все их злодеяния против венца эволюции вида homo sapiens во всех гнусных подробностях. И Бог должен знать, из-за кого человечество затеяло третью мировую войну, и почему потом все умерли. Ибо подлые дела преступников против Тофиного покоя и довольства жизнью и ейного перманентного счастья будут не просто заклеймены позором, но их убьют и съедят Тофины поклонники, в чью унылую и безрадостную жизнь она своим существованием принесла Свет и Счастье.
В вторую тетрадку Тофа записывает все несовершенства мира. Например, в мире маловастенько красивого. Дядьков красивых очень мало... Возьмем опять же снег: почему он такой холодный? Непорядок. Кстати, в небесной канцелярии плотность неразберихи на одного ангела превышает всякие человеческие нормы: вот например Тофе перепутали то ли тельце, которое оказалось на пару-тройку размеров меньше чем необходимо,то ли климатические условия, в которых это тельце отчаянно мерзнет.
В третью же тетрадку Тофа впитывает свои рацпредложения. Тофа понимает, что чем сложнее механизм, тем он ненадежнее. Поэтому стоит пересмотреть некоторые конструктивные идеи. Куда же это годно: человеки бездну времени тратят на совершенно неинтересные занятия: едят, спят, туалет тот же посещают.. Можно же например исключить из процесса принятия пищи такой утомительный цикл как жевание. Затем... Бог забыл про три кита инженерной мысли: конструкция должна состоять из взаимозаменяемых составляющих, обслуживание и замену изношенных частей механизма может провести в полевых условиях на коленке пьяный слесарь, и последнее - НАДЕЖНОСТЬ. А на практике? Тофа презрительно скривилась и сделала пометку "провести ликбез Бога".
Тофа улыбнулась - нелегка ее жизнь как главного украшения этого не самого плохого из подлунных миров, да чего уж.. Главное, чтобы Бог ее умереть не забыл.

Я смотрю на твою фотографию. На ней ты как никогда родной. Такой родной, что хочется взять лицо и тихо-тихо, невесомо целовать глаза.. Целовать тонкие и трепетные как крылья бабочек веки, чувствовать губами каждую ресничку..и таять.. Каждую морщинку, впадинку, веснушку хочется погладить..и задохнуться от нежности. Стать покорной как волосы, которые, я помню, шелком переливаются под пальцами. Я вспоминаю, как ты целовал меня, и у меня кружится голова, перехватывает дыхание. Если бы было можно, я бы умерла. Просто умерла как та обезьянка, которая вместо еды и сна нажимала на кнопку "удовольствие". Я бы прикасалась к тебе, выпивала запах, была бы сыта вкусом твоей кожи. А может..может и вправду умереть? Стать землей, стать дождем? Солнцем, звездами, ветром? Обнимать, целовать, прикасаться и гладить? Не стыдиться своих снов, не бояться желаний? Зимы, весны... Время не лечит.

Блики кварцевой лампы, оранжевого фонаря струятся на асфальт и отражаются, сливаясь в безмолвном танце. Не допев, не долюбив до неба, призрачными обидами, нелепыми ссорами оседают на голых ветвях. Всхлипами, слезами, вскриками дышут, и мириады мельчайших отчаяний витают в воздухе, качаясь в гамаке из шершавых шорохов машин и приглушенной капели шагов. За десять тысяч верст, внизу, солнце обтекает чьи-то лица, лучами пробираясь в ложбинки меж грудей. А из моего окна в зиму хрустит запахами старой краски и пыли прохлада. Не в силах бороться с горячим дыханием она в изнеможении ложится на стекло чтобы рисовать ускользающий свет чужой весны.
Беззащитными коленями к теплой батарее, прошлыми надеждами сердце грею. Дразнящим ароматом тонкой сигареты беззастенчиво мечтаю о скором лете. Где-то ниже этажами жуют свои кошмары, заискивающе варят кастрюли неприязни. А мне кормить их глупость, галдеж и скудоумье своим высокомерьем, брезгливым раздраженьем. Пальцы в кровь стирая, душа плетет кольчугу злости. Из переливов смеха, счастливых глаз сиянья.

Забыла пьяные признанья, не потому что я тебе не верю. Я знаю, обронил ты их нечаянно и горько- горько сожалеешь. И сводит судорогой душу от моего "скучаю". Поверь, что будет день, когда "тебя не знаю".

Синее в зеленом, золотые нити... И посеребрёны травы у тропинки. Затаив дыханье, по росе босые, радость нашей встречи расплескать боимся.

Сижу за столом. А он - напротив, рыжий бродяга.. Тихо подчавкивает.. Хм, услышал что-ли? Перестал.. Тихо-тихо, печально вздыхает.. Смотрю пристально на него. Не нравится, пыхтит недовольно. Я тебе ща, сволочь рыжая, плюну! Только попробуй! До завтра не доживешь! Вот и славно. Знаешь, что зависишь от меня, знаешь.. Чего это ты там шипишь? А-а-а, представляешься? Так я знаю, что ты - Квас-с-с-с..

Канарейками яркими, певучими, мягкими садятся на провода, что меж двумя..

Промозглое утро.. Истошно орут петухи, сердито кричат гуси, самозабвенно лают друг на друга собаки, трубно, как слоны, мычат коровы... Сосед Виктор, основательный, буйный во хмелю, приветливый когда трезв, мужик весело и удивительно непочтительно (есть в нем эта черта, свойственная крепко стоящим на земле мужикам черта - уважение к образованным людям. А я из-за своих очков с толстыми линзами, в тяжелой оправе была отнесена им именно к этой категории человеков..) здоровается: "привет, Пеппи - Длинный Чулок"
Я зябко поеживаюсь, перенимаюсь с одной ноги в красно-белом полосатом гольфе (или полосатой?) на другую, такую же, в гипертрофированном шерстяном носке до колена, ногу, почесываю рыжеватые вихры.. И с первобытным страхом смотрю на представляющуюся мне Левиафаном корову, которой надо надеть на рога веревку и выгнать в стадо. По-моему, этот процесс более похож на бурлацкую прогулку.. Я уже вижу себя, как я упираясь ногами в припорошенную соломой землю, тяну веревку. А корова мычит, мотает головой, и не двигается с места.. Я от нарисованной картины делаюсь несчастной.. И уже хочу умереть. До возвращения домой тетушки, которая так жестоко меня оставила на съедение злобным животным: трехкилограммовым цыплятам, свирепым гусям, тупым и потому жутким телятам,..
Небо на востоке - нежно-розовое, как взбитые сливки с клубничным соком.. И мне становится еще тоскливее... А Виктор тем временем уже подоил корову, и смущаясь просит меня отойти в сторону: он сам эту громаду с рогами выгонит за околицу, а я стою как раз на пути.. Я признательно краснею ушами в ответ. Он смеется и говорит что пришлет сына напоить телят и накормить птицу, дескать видел как я бегаю по двору от этих клювастых монстров.. Теперь я краснею и щеками.. И представляется мне этот обычный деревенский дядька былинным героем..
Потому что нет в его речи пренебрежения ко мне, городской неумейке.. интересно, знает ли он слово "толерантный"?
Чудесное сегодня утро..

Шепот - суше. Мысли - тише. Чувства - глуше. Таю, слышишь?

Никогда не дели свои сны с мужчиной. Одарив его своей страстью, после всхлипов, вздрогов, истомы, уходи от него до рассвета. Уноси звенящее радостью тело. Пусть так манит под ключицей ложбинка преклонить охмелевшую голову, уходи от него до рассвета. Невесомой рукой обнимая, ты врастаешь в него, врастаешь. Выдох в такт его вдоху, ребра меж ребер - ты врастаешь в него, врастаешь. Вздрагивая во сне, он прижимает твой безвольно мягкий живот к своему, впечатывая свой запах в твою кожу. Ты заболеешь и будешь им бредить. Тихонько целуя в макушку, безотчетно, не просыпаясь, перебирает волосы на затылке, чтобы запомнила вкус его кожи. Ты заболеешь и будешь им бредить. Уходи от него до рассвета!

Выпиваем друг друга зрачками. Ощупываем тревожным взором. И рисуем, пишем, строим.
Ты меня - капризной тушью. Острым перышком. Кружевным ажуром. О тебе шепчу теплой охрой бархатистой бумаге пушистые строчки.
На гончарном круге- послушная глина. Не кувшин леплю - благородную амфору. Мягкой кистью рисую героев, и орнамент - на зависть Меркурию. У тебя под алмазным резцом хрустальные грани раздробили брызги гордого солнца.
Может надо тебя ваять из бронзы? Или ты - цветами по шелку? Может, витражами собора вторишь колокольному звону? Невесомой как небо пастелью я хочу улыбаться детям из книжек. И фарфора нежной ладонью обнимать терпкий кофе.
Мы привычно прячем от взглядов родники своих мыслей и чаяний. Может быть мы с тобой не знакомы? Может нам только кажется?

Заметила, особенно смачные пинки получаю от жизни тогда, когда, расправив крылья, отрываюсь от земли. Еще один взмах! - вот оно, счастье полета! - и тут...ХРЯСЬ! Спасибо, блин, поели.. Судорожно машу конечностями, прикрываю голову (хотя, нафига бы она нужна?), панически жду - сейчас будет БОЛЬНО. Штопором-кувырком-кубарем-ЛЕЖУ.. Одного понять не могу.. ЧЕГО МНЕ ПОЛЗКОМ-ТО НЕ ЖИВЕТСЯ? Ну что же я такая упертая дура, что каждый раз трачу месяцы (а то и годы!), чтобы плача и матерясь, собрать себя и... Снова: на-четвереньках-ковыляя-вприпрыжку-ВПЕРЕД! - человек-де рожден для полета..
Сколько раз обещала себе, что это был последний раз, что больше не высунусь... Когда же сдохнет во мне эта дрянь, которая стремится к тому, что не дано? Неужели только с потрохами? И ведь, тварь такая!, пока я сопли по морде размазываю шепчет: "нам бы день простоять, да ночь продержаться". Как же все-таки живучи чахлые уродливые травинки. Тянутся в небо, тоже, блин, подсолнухи нашлись.

У меня нет друзей, потому что я не могу себе представить ситуацию, чтобы мне понадобилась чья.то бесплатная помощь. Я никому не хочу быть другом. Потому что за все надо платить, и за дружбу в том числе. Платить своим временем, силами, иногда и жизнью.

У сладких снов о жарком лете украл меня на сабантуй.
Причудливо изогнута, тропа свои извивы стыдливо прячет от порывов ветра, притаившихся в ветвях - зеленых гимнах солнцу. Под гомон птиц щебечем, восторженно смеясь глазами.
Огромная поляна: шатры, музЫки телефонов, дразнящий аромат дымка и жареного мяса.
Удивлен? Да! Я обожаю хрустеть мукой из кукурузы... Сок холодный, мерзнут пальцы - доверчиво губами тяну из трубочки нектар из южных фруктов. А вот готов шашлык. И ты готов кормить меня- не с рук, конечно! - неверной вилкой.
Болит спина - подволакивая ногу - за руку ведешь - знаток! - попробовать чак-чак. Ты пристально следишь чтоб было вкусно, расширены зрачки, и голос чуть подсел. Я веселюсь, болею во-о-он за того, с коричневым мешком, который на бревне пересидел двоих. Ты незаметно обнимаешь меня сзади... И сразу стихли голоса кураев, душный воздух уступив разноголосице пьяного народа. Пойдем обратно?

Тонким пояском перехвачено платьице. То ли серые полоски, то ли серенькая мышь. Пойму через 15 лет, что ты себе не львом казался.
Глазами извиняясь - не принимала приглашения - не умею танцевать. Неловко держишь за руку, осторожно обнимаешь талию. Пойму через 15 лет, как больно ранил мой отказ.
Говорю о чем-то несущественном, сущую безделицу. В висках стучит и кругом голова. Пойму через 15 лет, что ты не слышал музыку.