Однажды на одном лугу выросли два цветка, Желтый и Оранжевый. Они росли близко, хотя и не настолько, чтобы могли касаться друг друга склоненными головками. Однако расстояние позволяло им говорить и любоваться друг на друга.
Игорь бежал. Дышать уже становилось трудно, пот заливал глаза, но человек не останавливался. Периодически в голове возникал вопрос: “зачем?”, но он всё равно бежал. Он бежал, потому что знал “зачем”. Если Игорь придёт первым, они, может быть, помилуют его сына. Пятилетнего Дарика должны казнить вместе с ещё двумя десятками ребятишек. Игорь знал, что это правильно и справедливо, знал, что должен смириться и опустить руки, как сделали остальные родители. Но почему-то не опускал. Он всё равно бежал.
Саня Комар приходит к своему знакомому волшебнику.
Это — добрый волшебник, и у него всегда есть хороший коньяк и сигары.
Волшебник — сгорбленный старичок, ходит с палочкой. Очень острый и проницательный взгляд. Одет во все черное и в маленькой черной шапочке.
Большая комната заставлена книжными шкафами и странными аппаратами — ретортами, колбами всевозможных форм и величин, скелетами редких животных. На столе песочные часы. На спинке кресла волшебника спит большой черный кот.
Саня с волшебником сидят у камина. Комар сумрачен и смотрит в огонь. Когда он особенно глубоко задумывается, волшебник говорит:
— Милый друг, этому теперь уже нельзя помочь. Комар вздрагивает и смотрит на волшебника:
— Откуда вы знаете, о чем я думал?
— Я всегда знаю, что вы думаете. Комар ломает пальцы.
— Да, я знаю, что теперь помочь нельзя, — говорит он. — Но если бы только я мог вернуть несколько лет этого несчастного времени, которое уже не существует, вы же сами всегда говорите — вернуть все те возможности, которые мне давала жизнь и которые я бросал. Если бы я только мог...
Старик берет с большого стола песочные часы, встряхивает их, переворачивает, смотрит, пока бежит песок, и говорит:
— Все можно вернуть, все, — только и это не поможет.
Комар, плохо слушая его, весь поглощенный своими мыслями, говорит:
— Если бы я только знал, если бы я только знал, к чему я приду? Но я так верил себе, верил в свои силы. Я хотел идти своим собственным путем, и я ничего не боялся и ни о чем не жалел. Я бросал все, чем дорожат люди, и ни разу не оглянулся назад. Но теперь я чувствую, что я отдал бы полжизни, чтобы вернуться назад и стать, как все.
Он встает и ходит по комнате. Старик сидит и смотрит на него, слегка кивая головой и улыбаясь. В его взгляде — усмешка и ирония, но не злобная, а полная понимания, сочувствия и сожаления, точно он хочет, но не может помочь.
— Я всегда надо всем смеялся, и мне даже нравилось, что я так ломал свою жизнь. Я чувствовал себя сильнее других. Меня ничто не могло сломать, ничто не могло заставить признать себя побежденным. Я и теперь не побежден. Только я больше не могу бороться. Я попал в какую-то трясину. Я не могу сделать ни одного движения. Вы понимаете меня. Я должен сидеть и смотреть, как меня засасывает.
Старик сидит и смотрит на него.
— Почему это так вышло? — спрашивает он.
— Почему? Вы прекрасно знаете. Я очутился за бортом с того момента, как меня исключили из школы. Уже одно это изменило всю жизнь. Поэтому я теперь какой-то чужой для всего. Возьмите всех моих товарищей: кто кончает университет, кто кончил, кто еще студент. Но у них у всех определенная и твердая почва под ногами. Я жил в десять раз больше их, знаю, читал, видел в сто раз больше. И все-таки я такой человек, который нуждается в снисхождении. Я не понимаю их разговоров. Я — чужой. На прошлой неделе три глупые студентки доказали мне, что мне нужно читать философские трактаты...
— И это все? — спрашивает старик.
— И все, и не все, У меня были другие шансы. Но все летело одно за другим. Первое все-таки самое важное. Как ужасно, что еще детьми или полудетьми мы можем делать то, что отражается на всей жизни, меняет всю дальнейшую жизнь. Ведь то, что я сделал в школе, была простая шалость, от скуки. И если бы я знал и понимал, что будет дальше, разве я сделал бы это?
Старик утвердительно кивает головой.
— Сделали бы, — говорит он.
— Никогда. Старик смеется.
Комар ходит по комнате, останавливается, говорит опять:
— Потом дальше. Зачем я поссорился с дядей? Старик был искренне расположен ко мне, но я точно нарочно дразнил его и по целым дням пропадал в лесу с его воспитанницей. Правда, Тамарочка была необыкновенно милая, и мне было шестнадцать лет, и мы так удивительно хорошо целовались с ней, и во всем этом было что-то очень солнечное. Но старик смертельно обиделся, когда поймал нас в столовой. К чему все это было? Если бы я знал, что из этого выйдет, разве бы я не остановился?
Старик смеется:
—
-Осторожно, двери закрываются. Следующая станция - Измайловская.
Я окинула взглядом вагон. Пассажиры пустыми стеклянными глазами смотрели на лица, книги, пакеты, сумки, одежду и обувь сидящих напротив людей. Они нашли мишень для своих глаз и отключили сознание. До нужной станции.
Неожиданно в дальнем конце вагона появился большой черный пес. Он медленно прошелся между сиденьями, заглядывая в глаза пассажиров. Те со страхом и неприязнью поджимали ноги и покрепче хватались за сумки.
Только старушка заговорчески улыбнулась и зашелестела пакетом. Пес мгновенно оказался рядом с ней, завилял хвостом и положил морду на ее колени.
-Я для своего это везу, но и с тобой поделюсь.
С этими словами старушка бросила ему пузатую котлетку. Пес в прыжке поймал ее, жадно урча съел и снова уставился на старушку.
- Ну хорошо, хорошо, еще одну. Но больше не дам!
… На последней котлете пес значительно повеселел. Он начал носиться по вагону, пытаясь поймать свой хвост, и пару раз даже гавкнул от удовольствия.
- Люди с гармошками ходят, а ты сам по себе концерт – вставил кто-то из наблюдавших происходящее.
На семеновской вошла новая порция людей. Я пыталась разыскать пса среди путаницы человеческих ног, но он пропал так же внезапно, как и появился…
... Поезд неутомимо мчался к следующей станции. Но кое-что изменилось в вагоне: пассажиры улыбались.
И стало теплее.