Ты умерла сегодня утром; наверное, просто забыла проснуться. Ты так часто забывала, что многим нужна. Смерть – твое алиби, жизнь – лишь причина для слабости. Плачет тишина… Она так тебя любила, она тебе дарила всю свою одинокую свободу, которую ты по своей доброте раздавала другим. Искусственные сны обмотаны липкой веревкой, на ней прежде сотнями вешали бездомных детей. Подарки раскиданы по некогда улыбчивой комнате; наспех завернутые, мятые, с бантом из украденной колючей проволоки. Ты ушла, без прощанья, молча, как бы невзначай,.. с последним вздохом мертвых домашних цветов. Я, возможно, завтра забуду тебя, твои последние, как оказалось, слова: «Как и стене больно, когда ее гладят, так и человек не создан для любви… Ангелы друг другу дарят наши души, как люди на свидания цветы». Дырявые простыни, ты будто сквозь них смотрела на окружающий тебя мир. Ты любила подолгу разговаривать со стенами, им будет так тебя не хватать. Прожженное окурками еще пьяное свадебное платье шуршит не в такт марш Мендельсона. Ты мечтала выйти замуж за слепого человека, чтобы он никогда не видел твоей красоты. Жидкое стекло разлито по стаканам, ты не единожды пыталась им отравить соседские двери, которые смотрели своим разноцветным глазом на этот совершенный серый лестничный мир; ты так хотела их избавит от страданий, их спасти… «Немного крови для хорошего ужина, немного крови для прекрасного обеда, немного крови для легкого завтрака, немного крови для красивых китайских картин, немного крови для персонажей в одной из не начатых книг», - бормотал старый, бредивший уж не первую неделю, книжный шкаф, которому ты уже много лет не дарила новых книг. По комнате бродят часы, тщетно пытаются остановить время. Окна скрипом пугают замерзших птиц. Ты зачем-то научила тапки разговаривать матом, прости, что я их вечно голодной кладовой скормил. Парализованная улыбка на лице пустоты, этот мир никогда доселе так не жаждал жить. Может я смогу заменить ее?.. Тактичное строгое молчание. Телевизор подмигивал каналами. В этом мире остановилось дыхание, он дышал для тебя. Я о тебе ничего не знаю, ты рассказывала мне свои сны, которые я не в силах понять. Любовь здесь и сейчас, любовь, она так нещадно переполнена страхом, смертью. Холодные губы из цветного стекла целуют жадно собственную кровь. Твоим застывшим каменным рукам больше не нужно тепла. Туман из-за рта, стены слепы, глаза их закрыты двумя слоями обоев. Обведены мелом, простынями убитые, шторы. Герои кинофильмов, которые никто так и не осмелился снять, поговорите со мной, расскажите о ней, вы же знали ее лучше, чем даже ее ангел-хранитель, проспавший сегодня ее смерть. В руках умирает карандаш, истекая серой кровью, вопросы уж вы придумайте сами, ответы придумаю я. Ты останешься здесь навсегда, видеть сны, ты о них уже ничего не расскажешь, я позабочусь о твоем мире, который до тебя не замечали тысячи лет. Я люблю тебя, люблю, люблю,.. хорошо, что ты этого не слышишь. Ты была все время так бессмысленно счастлива, когда солнце вечерами приходило к тебе на чай. Неверная интерпретация молчания, насильственная смерть телепрограмм, их не хоронят, их тонкие душки выстилают гробы для бывших героев, которым мы каждый день меняем имена. Я слышу,.. слышу, как твои не выплаканные вовремя слезы кричат в твоих закрытых глазах. Кто-то, как всегда, танцует на небе, эти шаги я изучил уже наизусть. Жизнь танец с самим собой, но ты побоялась однажды, когда представился шанс, пригласить себя. Соль, соль, ничего кроме соли, из нее слеплены твои никогда не праздновавшиеся дни рождения. Надо встать, надо подняться, уйти, убежать, это сводит с ума, это всего лишь карандашный набросок Рая. Бежать, не верить глазам, не верить себе, бежать… к пустоте, ей умываться, плескаться – благодать для стрессов, нервных срывов, свобода для мимических морщин. Суета мыслей, паника страхов, депрессия счастья, приснившегося грусти в одном из душных кошмаров. Платок повязан на стуле, я где-то потерял покрывало, на котором небрежно плодились мои изнеженные, распухшие в мякоть бесформенные мысли. Кусок деревянного торта на день рождение нашего с тобой не родившегося сына. Высоко,.. высоко, слезы по одной кончают жизнь самоубийством; я, как и тебя, не сумел их спасти.
Вечер…Свет фонарей с трудом разгоняет вязкую осеннюю мглу. Ледяной дождь с холодным упорством пытается залить город, скрыть его под водой. Волосы давно намокли, и холодные капли стекают по шее, под одежду. Клен, растерявший к ноябрю всю свою листву, совсем не защищает от дождя, но она все равно не уходит. Она стоит здесь уже час…как стояла вчера и будет стоять завтра. Перед ней, через дорогу - мрачная громада многоэтажного дома. Чтобы остановить бег мыслей по кругу, она в который раз пересчитывает горящие окна. Каждый раз число получается разное, но те два окна, угловые на седьмом этаже - они все еще темны. Она терпеливо ждет, она привыкла ждать. Зябко поводит плечами и гонит прочь мысль о простуде.
Вдруг сердце совершает прыжок и замирает где-то около горла…да, так и есть…слабый отблеск - открылась входная дверь…а вот зажегся свет в коридоре. Губы вздрагивают в подобии улыбки - она почти слышит его слова: «Ну здравствуй, здравствуй, звереныш. Заждался, да? Ты уж прости лентяя…сейчас, сейчас накормим тебя…ну же, дай раздеться, кошачья твоя морда…». Вспыхивает левое окно - он зашел на кухню…сейчас он включает чайник…а сейчас - открывает холодильник, небось почти пустой, если не считать кошачьей еды. Второе окно освещается пляшущим голубым светом - он включил телевизор. Она представляет, как он не спеша стягивает свитер, попутно разговаривая с диктором новостей, комментируя все его высказывания. Вот мелькнула тень в кухонном окне - он заваривает чай, достает из принесенного с собой пакета булочки - он сладкоежка, может забыть купить хлеб или картошку - но булочки не забудет никогда. Свет на кухне гаснет - он устроился на диване с огромной кружкой в руках…Спустя какое-то время загорается желтоватый круг - это он выключил телевизор…теперь будет читать до полуночи, чуть щурясь в слабом свете лампы под стареньким абажуром…а потом так и уснет, с книгой в руках. Она снова улыбается и тихо шепчет: «Спокойной ночи, любимый…»
Когда-то…давно, в прошлой жизни, все было бы иначе…свет на кухне горел бы еще до его прихода…и чай бы уже ждал его, и не только чай. И он сначала обнял бы ее, а уж потом погладил кота…а потом она хохотала бы над тем, как он спорит с выступающим по ТВ журналистом, потом слушала бы его рассказ о том, что случилось днем, а потом он бы замолчал и уверенно потянулся к ней … И много позже, засыпая и счастливо улыбаясь, она шепнула бы ему на ухо : «Спокойной ночи, любимый…»
Но это все было давно…до ставшего чужим взгляда, и холодных слов, и боли… «Так будет лучше для нас обоих» …Пусть будет так, любимый. Я надеюсь, что тебе и правда так лучше. Я обещала, что не буду пытаться увидеть тебя…Я выполняю обещание. Она вздохнула, запахнула поплотнее пальто и направилась к остановке…время поздне, ее ждет дом, семья…и никто не знает, что она живет ради вот этих двух часов…когда в его окнах загорается свет. ... Стоя у окна, за шторой, он проводил ее долгим взглядом… Он давно научился узнавать ее фигурку при любом освещении, в любой одежде… Знал, что она появляется всегда примерно в одно время и замирает там, под кленом, не сводя глаз с окон. Несколько раз он порывался спуститься и окликнуть ее…но что он ей скажет? Пожав плечами, он выключил в квартире свет, вышел на лестницу и запер за собой дверь. Что он скажет незнакомой женщине? Он ведь ничего о ней не знает…Как не знает и того, почему его друг отдал ему ключи и документы от квартиры…и попросил каждый вечер приходить и в определенном порядке зажигать в комнатах свет. Он не знает - зачем, но тогда, в больнице, когда все было уже ясно и ничего было не исправить, он пообещал другу выполнить его просьбу. И он выполнит. Пока она приходит под этот клен, свет в окнах будет зажигаться.