Напиши мне. Всего два слова
“с добрым утром“.
И утра не будет злого,
мутного,
сквозь проводов ресницы
под свинцовыми серыми веками над столицей
туч, летящих сквозь день впустую.
Мне надо знать,
что я ещё существую.
Мне надо знать,
что где-то есть ты реально.
Не придуманная.
И даже, наверное, не идеал, но
в этом же мире, где можно, проснувшись, думать
и обо мне.
Чтоб из мелькания, гула, из радиошума
на разных частотах - от звёздных далёких скоплений -
чтоб из глубин одиннадцати измерений
я бы, с утра разомкнувши ресницы,
мог для тебя появиться,
и мудро
сразу отметить,
сразу ответить:
Да! Доброе утро.
Если б я был не я,
мы могли бы гулять под луной,
или плавать под нею в лиловом Синайском заливе.
Если б я был не я,
в краснодарских просторах с тобой
мы в подсолнухах рыжих под солнцем закатным ходили б.
И, конечно, тогда
мы могли б целоваться и петь,
танцевать до утра в Айанапе безумные танцы.
Но спокойна судьба.
И не сдвинется даже на треть.
Вот мой голос. Вот паспорт.
Вот - дом, будто каменный панцирь.
Жаль, что я это я.
Вот года. Рядом - память и сплин.
Ни отдать ни продать. Да я сам не отдам, дорогая.
Может быть,
от любви помогает ещё аспирин?
Помню я, говорят, он вообще от всего помогает.
Не спрашивай чудесного совета.
По меньшей мере, не сейчас, не в этом
бесцветном дне и киселе недели,
где вязнут мысли, город и планета.
Волшебных зельев нет у Чародея.
Закончились. Он устремился в омут -
не умных мыслей и не глаз зелёных,
а в тёмный омут ничего. Без звуков.
Любых - что долгих, похоронных,
что “тыц-тыц-тыц“ под перезвон бамбука.
Мне - вниз. Когда-нибудь, возможно,
ещё захочется состроить миру рожу,
сплясать на углях или оторваться
от плоскости планеты, чтоб по коже
хлестал горячий свет протуберанцев.
Но - не сейчас. У Чародеев вечер.
Им ворожить, им даже думать нечем,
им нечем двигать. Всё - мираж, туманы.
Вселенная, бесспорно, бесконечна,
но это - мысль. А мысль - непостоянна.
Она отсутствует сегодня и дотоле,
пока фантомы непреклонной воли -
пойти, добиться, стать - не смоет вовсе.
И из иллюзий где-то рядом, возле,
не выйдет кто-то из времён прибоя,
войдёт и скажет: Здравствуй. Я с тобою.
У омута сомнений нет предела.
Но я - реальность. Здесь, сейчас, не где-то.
Теперь скажи мне, что мы будем делать.
Ты ж - мудрый, Чародей? Давай, советуй.
Месяц молоденький вынул свой узкий ножик.
Из кармана наружу выглянул вольный ветер.
Вышил на окнах он кружево слов хороших,
вышел на улицы, чтоб среди тонких ножек
сонных берёз посвистеть о грядущем лете.
Лето настанет, и небо сольётся с морем,
и растворится линия горизонта.
Сядем на лодку, и очутимся вскоре
с месяцем рядом. Глянем на наше горе
с самого верха и засмеёмся звонко.
Сон-то какой дурацкий приснился, - скажем,
ножик возьмём и от облака по кусочку
ваты отрежем сладкой, на хлеб намажем.
И не заметит в небе никто пропажи,
облако вырастит заново той же ночью.
Облако - как любовь. То растёт, клубится,
то проливает слёзы, то замирает.
Смотрит задумчиво на суету столицы,
смотрит на лица и снова куда-то мчится,
с края до края неба летит, играя.
И полетим мы, с ветром ничуть не споря, -
небо же круглое! - и приземлимся в Сочи.
С гор соскользнём и внезапно вернёмся к морю,
глянем - а горе дыру в заборе
где-то нашло, и обратно совсем не хочет.
Пусть себе ищет, кому оно больше нужно,
или совсем убьётся, когда не сможет.
Мы прочитаем слова из морозных кружев,
что написал нам ветер (раз мы с ним дружим),
А горю покажем
острый на небе ножик.
Сначала мы считали до пяти и шли искать. Я это хорошо помню - жёлтую шершавую стенку нашего дома на Малой Пионерской улице, свою тень на ней и этот медленный счёт - раз и, два и, три и ... пять. И я тебя всё время находил. Я находил, мы бегали наперегонки, хохотали, потом ты злилась, что я слишком быстро тебя нашёл, и просила считать подольше. Чтобы ты могла как следует спрятаться. И я считал до десяти. Потом до двадцати, тридцати. Ты стала прятаться всё дальше и дальше. От Казани до Астаны. От Тулы до Архангельска. От Перми до Красноярска. Но я всё равно находил, узнавал и догонял. Потому что я помню тебя по снам из детства. Не по цвету глаз, а по взгляду. Не по голосу, а по интонации. Не по губам, а по улыбке. И мы опять хохотали и бегали. А потом ты опять злилась и просила считать ещё дольше. Я стал считать до пятидесяти. Ты стала прятаться ещё лучше. От Питера до Киева. От Москвы до Бреста. Я находил. А потом я начал считать до ста. Просто, потому что уже надо хотя бы прийти в себя после этих напряжённых поисков, после сумасшедшего бега, хохота и споров - кто выиграл. Теперь ты спряталась очень хорошо. Очень. Просто гениально спряталась.Ты молодец. Я больше не знаю, где искать. Иногда мне ещё кажется, что вот он - этот взгляд, эта улыбка... но нет. Сны так мимолётны, я боюсь, что забыл, какими они были на самом деле.
Пожалуй, я вернусь к жёлтой стене. Встану к ней лицом и буду считать до ста тысяч миллионов.
Как разум взывает: “Покоя мне! Дай мне покоя!“,
так сердце призывно трепещет: “По коням! По коням!
Смотри - видишь, солнце беспечное
на подоконник
залезло с ногами? Смотри, как растёкся рекою
по стёклам растаявший снег. Это дорого стоит.
Давай, запрягай, не стони, не сиди в обороне!
Разрушить пора Карфаген или жадную Трою.
Но разум, как тучами небо, безжалостно кроет
на три этажа это сердце: “Да что же такое?
Беги, уходи, отползай, раз не будет погони.
Неужто тебе не хватило по горло агоний?
Ты помнишь, как кони коварно разрушили Трою?
Не маленький, чай. Значит, знаешь, что счастье - в покое
и в воле. На кой лошадей-то - по полю?
Доколе - до боли, до соли,
без смены, до пены?
Зачем?
На хрена нам колени прекрасной Елены?
Смотри, как герои разрушили древние стены!
А где они? Спят вечным сном.
Не спеши. Все мы бренны“.
Но сердце стучит в барабаны сильнее с зарёю.
И чудится - вот, уже рядом, вон там, за горою.
Всего до горы. Что там будет? Не знаю, не скрою.
В холодной земле головой остывают герои...
А, всё-таки, их имена вспоминают порою!
Какой там покой,
если ты не со мной?
Я снесу эту Трою!
У моего блюза всё явственней твой голос,
у моего груза вопросов -
их всё больше,
у моего бриза всё нарастает скорость.
What is for love reason,
Боже?
Нет ни одной причины.
Кроме одной - что-то
светится, как лучина,
или, как центрифуга
крутит в мозгу ночью
буквы, слова, ноты,
будто решить хочет
враз квадратуру круга.
Ох уж, мне блюзы эти
с плачем струны первой!
Грёзы да междометья, рифы да переборы.
То ли попал в сети, то ли сдают нервы...
В нотах на этом месте,
кажется, знак повтора.
Кажется - всё сначала -
крУгом да по квадрату,
радости да печали, минусы после плюса.
Но уникально новы, каждый раз однократны -
танец, любовь, слово
и исполнение блюза.
Наличные на личные расходы,
походы в разные кафе по ходу,
столичные приличные красоты,
и неприличные
(но эти - только в снах) -
зима, кружение, скользят и дни и числа
передвижение по льду и ног, и смысла,
снег виснет. Он не знает - вверх ли, вниз ли?
Всё перепуталось,
и - что ни день, то знак.
И постоянно выпадает что-то.
То снег. То шанс. То об асфальт полёты.
Не успеваешь сделать оборота,
как вынут новый номер из лото.
И, кажется, вот-вот, сейчас проснёмся,
увидим лето, дальний путь и солнце,
но из кармана выпадают два червонца,
и понимаешь -
снова выпало не то.
И продолжается скольжение по числам.
А солнце так над городом повисло,
что люди ходят рыжие, как лисы
девятихвостые
и кутаются в мех.
Махнут хвостом пушистым и растают.
Да я и сам из смысла выпадаю,
то пострадаю, то стою - гадаю,
чей это слышался в ушах ехидный смех?
Зимы осталась где-то половина.
Потом опять бежать, менять резину,
и думать - что ж я этакий разиня,
опять весь год глазами проморгал?
Но мы проснёмся. Я же точно знаю.
Конечно, удивимся - мать честная,
ну где ж мы были? Как не понимали?
Ведь наш счастливый номер в эту зиму
сто тысяч раз в лото нам выпадал.
Ты у себя там кормишь галок пирогами,
а я, как заведённый, по программе
хожу истоптанными девятью кругами
и сыплю разными словами наобум.
На подоконнике уселся мудрый ворон,
но он не балует понятным невермором,
а матерится, как сантехник под забором,
и шеей гнёт вопрос “Warum?“
Зачем? Не знаю, ничего не знаю.
Я мысли обрываю, обрезаю,
из них уже снежинка вырезная
стучит в стекло, где ворон выгнул грудь.
Сплошные ножницы, бумага, камень,
мои календари - как оригами.
А ты там галок кормишь пирогами...
Ну хоть бы написала что-нибудь.
Да, сам бы написал. Оно - бесспорно.
Зачем, зачем? Вопрос, понятно, вздорный.
Кто знает? Разве только поезд скорый.
Но поезда так медленно спешат.
И ворон. Этот чёртов чёрный знахарь.
Всё вопрошает. Да пошёл он на хрен!
Я, как над златом, над вопросом чахну,
да только ворон в том, увы, не виноват.
Кто виноват? Само собою - Герцен,
колокола звенящие под сердцем.
Но все они вопроса не решили.
Warum-warum... Ich weis nicht.
Напиши мне!
“Мне тридцать шесть и шесть. Боже, дай расчёт!“
(с) Анастасия Шахова
Бог не даёт расчёта, пока ещё
может звенеть в ладонях твоих кимвал.
Время, как медь расплавленная, течёт
в мысли извилины, бьёт по щекам бичом,
но не прикроет больше тебя плащом,
сколько бы ты архангелов не призвал.
Значит, ещё не сделаны все дела.
Значит, кому-то нужно твоё плечо.
Рано ещё считать, что уже дотла
всё прогорело, а твоего тепла
всем не хватило. Значит, не досказал
главного слова, чтоб получить зачёт.
Он-то ведь тоже един и - один. Вовне -
в пламени, в холоде, в стонах иных планет.
Это тебе стоять на пустом холме
этой Земли,
и смеяться в лицо зиме.
Это тебе говорить за него во тьме
над безвидной водою
слово:
Да будет свет.
А я б тебя укутал в этот город,
в халат из серебристых облаков,
в огни вечерних улиц, в ритмы скорых
электропоездов, в резоны споров
реклам, ворон, прохожих, нежных взоров
случайных. И в сиянье куполов.
А я б тебя укутал в шаль туманов
вечерних парков. В эхо по дворам,
колясок скрипы, в тишину у мамы
в квартире, где над узеньким диваном
висят портреты тех времён, когда мы
не представляли, как прожить без мам.
Но так сложились времени узоры,
так нити судеб разъединены,
что ждёт и ждёт бессонный вечный город,
и не заполнены совсем его просторы
шагов твоих звенящих разговором,
и сразу лето за зимой. И нет весны.
Есть осень. Поздняя. Качели на Арбате.
И сразу следом - белизна снегов.
В другой Вселенной, видимо, когда-то,
где время правильно течёт, мы на закате
гуляем в городе. И ты - в весеннем платье.
Жди. Я тебя укутаю в него.
Кошка перед самым Новым Годом неожиданно где-то в квартире нашла дофамины и эндорфины. Плюс грамм десять серотонинов. Видимо, которые потеряла Настя. Теперь у нас всё стало наоборот - она меня любит вместо неё. В смысле, кошка. Если вы встретите в интернетике мем типа «счастье – это когда кто-то тебя любит» не верьте. Это чудовищно. Это почти как я! Она хочет обниматься бесконечно, до самой моей пенсии. Но, если так продолжится ещё пару дней, я до неё точно не доживу. Поэтому я выгоняю кошку на кухню и закрываю дверь. Но она хочет любви и возмущённо орёт. Получается мастерски. Я бы так научился, уговорил бы не то, что Настю, но и саму Джессику Альбу или Кристину Агилеру, наверное. Если бы они оказались в радиусе километра, конечно. Но я так не умею. Потому что мне стыдно. А кошке нет, она не признаёт этих надуманных условностей.
Мой домовой Иннокентий, в результате, по ночам тоже прячется у меня в комнате. Ему страшно. Потому что любовь – страшная сила. И вот мы лежим, я – на кровати, Иннокентий – под ней, и периодически вздрагиваем от эротических завываний. Иннокентий иногда крестится.
- Иннокентий, - говорю я ему. – Ты чего это крестишься? А ты знаешь, что в интернетике одна читательница написала, что ты – нечистая сила? И что от тебя девяностый псалом должен помогать?
- Ничоси, - слабым голосом отзывается из-под кровати Иннокетний. – Это я-то – нечистая? А кошка тогда какая? И, вообще, почему именно псалом? Я его тебе сам вслух могу прочитать. Ну, ещё девяностый сонет – я бы понял. Там хоть английским по-белому пишется «Оставь меня». Ну, чтоб «сразу я постиг, что это горе». Вот, если я тебя оставлю, тогда и узнаешь, что такое нечистая сила.
- Так это что, ты у меня типа ангела-хранителя что ли, получается? – удивляюсь я.
- А ты когда-нибудь видел, ангелов-то?
- Ну, я не видел, конечно, - отвечаю я. – Но в книжках-то рисуют на картинках. На тебя не похоже. Они такие… милые, розовые, с крылышками. Кудрявые.
- Дурак ты – нахально бурчит он. – Неуч. Ангелы, между прочим, могут принимать разный вид. По роду своего поручения. Содом и Гоморру, по-твоему, тоже розовые младенцы с крылышками спалили?
- Ну, не знаю, - соглашаюсь я. – Я там не был.
- И слава Богу! – отвечает Иннокентий. – А теперь спи. Она притихла.
И, действительно, кошка вроде бы устала. Может, охрипла, конечно, и набирается сил. Я тут же засыпаю.
И вам всем – спокойной ночи! Пусть всем приснится что-нибудь хорошее.
Но только не котики!
Я - чёрный омут, где - на самом дне -
мудрейший сом шевелит плавниками.
Он грезит, что похож на серый камень
невидимый
в твоём саду камней.
Поэтому он волен так мечтать,
что из воды сгущаются виденья
и превращаются в дома, в кусты сирени,
в мосты, качели, в Кремль
и благодать
вечерних звонов над рекой Москвой,
в твои колени
на качелях шатких.
Сом улыбается. Он мудр. Всё в порядке.
Он знает - в жизни главное - покой.
Он знает -
всё пройдёт когда-нибудь,
всё успокоится.
Не так, так по-другому.
Но я - не сом. Я - этот чёртов омут!
Я сам - мосты и звон,
и ты - чуть-чуть.
Мне б рыбу разбудить, она же здесь
всё переставила местами,
в беспорядке.
Мосты - не там и не туда. Минуты кратки.
И самолёты падают с небес.
И ты - не там.
Одна и не одна.
Во мне, но не со мной.
Но - тише-тише.
Разбудим рыбу - и
от самой крыши
останется одна вода -
до дна.
Я - чёрный омут, где - на самом дне -
мудрейший сом шевелит плавниками...
Все мои знакомые уже знают, что в настоящее время я переживаю эпопею с зубами. Она заключается в том, что один-два раза в неделю черноглазая зубная колдунья Карина устраивает мне два часа пыток в стоматологическом кресле, после чего я сначала чувствую себя андроидом с отключенными сенсорами, а потом орешниковой соней, которой всё равно где и в каком положении спать в то время, как отходит анестезия. Неудобство эпопеи заключается в том, что где-то к двум-трём часам ночи я просыпаюсь и начинаю бродить по квартире в поисках потерянных снов. Поэтому вчера ночью я опять забрёл на кухню, залитую светом полной луны, и обнаружил Иннокентия, сидящего на обеденном столе с ошалевшими глазами и загадочной идиотской улыбкой. В сюртуке и при галстуке. О причине эйфории догадаться, конечно, было не сложно.
- Послушай, Иннокентий, - не удержался я, чтобы не порезонировать. – Тебе почти шестьсот лет, а вид, как у пятнадцатилетнего мальчика, которому разрешили погладить чью-то коленку. Ты что, уже обратно в детство впал? Твоя Лехта - всего лишь глупая молоденькая фейка. Она тобой крутит, как хочет, для собственного удовольствия от скуки, а ты аж в космический транс впадаешь. Будь посерьёзнее!
Иннокентий пару раз моргнул своими зелёными глазами, вернулся из нирваны и залез на стол.
- Это твои школьницы тобой пользуются, а сами – мелкие эгоистки! – пафосно возразил он, устремив на меня палец. – Они этого даже и не скрывают! Всегда говорят: «Ахах, мне скучно, хочу развлекаться, давайте скорее тусить, гулять и ходить в книжный магазин, давайте бухать и плеваться в прохожих с балкона семечками! Были бы поумнее, говорили бы, как Лехта. Типа – не «я скучаю», а «соскучилась по тебе». Или - «хочу положить твою голову к себе на колени и целый вечер тихо гладить остатки твоих волос!».
- Ну, так зато они честные, - удивился я. – Никого не вводят в заблуждение. И вообще – так, как ты формулируешь, это ж женский секретный запрещённый приём. Ты же понимаешь? А что, твоя Лехта так говорит?
- Она не только говорит, - гордо ответил Иннокентий и выпятил грудь. – Она так делает.
- Ооооооо! – покачал головой я. – Ну, понятно тогда, от чего ты такой офонаревший. И чего она от тебя хотела за это?
Иннокентий посмотрел на меня возмущённо. Фыркнул. Топнул ногой. Ещё раз посмотрел. Потом вздохнул.
- Как тебе не стыдно? Материалист несчастный. Если тебя интересно - вообще ничего. Она соскучилась. И я позвал её на чашку чаю с бутербродами. Тебе что, икры жалко для Лехты?
Тут надо сказать, что пару недель назад мне подарили огромную банку свежей красной икры с Сахалина. Естественно, я её в таком количестве съесть не могу, а кошка ей не питается. Поэтому и сам раздавал всем подряд понемножку. Разумеется, халявной икры мне было не жалко. Тем более для Лехты, всё-таки она в какой-то мере девочка.
- Абсолютно нет, - пожал плечами я. – И сколько ты ей отсыпал с собой?
- Ты мерзкий и злобный, когда тебе лечат зубы, - вздохнул Иннокентий печально. – И мешаешь людям верить в светлое и прекрасное. Умник. Я всё знаю куда лучше тебя. И, вообще, молод ещё меня учить! Не порть мне настроение и иди спи.
Когда Иннокентий говорит «спи», это всегда помогает безотказно. На то он и домовой. Возможно, подсознательно именно этого я от него и добивался. Поэтому я немедленно вернулся в комнату и уснул.
Само собой, утром я опять засомневался, а не приснился ли мне весь разговор. Но икры в банке, однако, стало наполовину меньше.
И ещё. Вот, все говорят, что женская логика какая-то странная. А вы мне эту мужскую можете объяснить?
Ещё у меня есть две знакомые школьницы. Одна из них, правда, студентка, но всё равно школьница. Она любит готовить всякие вкусности и высылать мне их фотографии, красить девочкам волосы в разные цвета и спрашивать, чем я сегодня позавтракал. Как будто, если я позавтракаю чем-нибудь не тем, мне грозит немедленная высылка в дикий Евросоюз, без права возвращения. К моей печали, фотографии я есть до сих пор так и не научился. Другая любит хохотать, шутить, приезжать на не те станции метро, опаздывать на время от одного до трёх часов, в зависимости от настроения, и иногда рассказывать потрясающие истории про секс у одиннадцатиклассниц. В общем, обе обладают целой кучей неоспоримых достоинств. Если их каким-то образом сложить и сделать одну, получается просто идеальная девушка для меня. И по возрасту как раз подходящая. За исключением некоторых, вроде бы, не самых важных деталей, которые без этой самой операции сложения предусматривает уголовный кодекс.
Обе они периодически печально докладывают, как их нынешние молодые люди уделяют им то слишком мало, то несоразмерно много внимания, и поэтому у них опять настроение ни к чёрту, а самооценка упала ниже дна Марианской впадины. Что, естественно, требует, чтобы я немедленно её оттуда достал обратно. Вы когда-нибудь спускались в Марианскую впадину? А зря. Я это делаю примерно раз в две недели, вместо фитнеса. Школьниц в такие моменты надо водить в кафе, кино, парки, на концерты или, на край, просто некоторое время выгуливать по улицам города Москвы, и на все вопросы отвечать, что они необычайно прекрасны, и это очевидно буквально всем окружающим без исключения. Иначе мне итальянский трындец. Марианская впадина это ничто по сравнению с той глубиной тоски и отчаянья, погрузившись в которую в противном случае можно себя обнаружить. По моим оценкам это где-то примерно на границе мантии и ядра Земли.
Зато после этого я могу буквально летать. Потому что ощущаю за спиной ангельские белые крылья. Только от того, что ни разу в процессе ответов не залез для убедительности ни одной руками под юбку, ограничившись всего только дружеским поглаживанием коленки. Надо сказать, что школьницы-то они школьницы, но всё, что нужно, у них уже давно и абсолютно убедительно присутствует, и как раз моего самого любимого размера. Возможно, я совершаю преступление против человечества, конечно. Потому что - вдруг они в результате думают, что все существа мужского рода способны так долго и убедительно вслух восхищаться всеми их особенностями, ничего при этом не делать, и так это всё оставлять без трагических последствий. Или что после тридцати уже всё… никаких ощущений, только склероз, простатит, забвение и покой. В общем, крылья трепещут. Только нимб иногда сбивается набок и цепляется за волосы, когда мы целуемся на прощание, в щёчку.
Так вот. Мой домовой, Иннокентий, меня к ним страшно ревнует. Иногда я и сам, конечно, думаю, а не снится ли он мне просто по ночам, от тоски. Но – нет. Одна из школьниц как-то завезла в мою квартиру блендер. Чтобы делать смузи. Ну, подумаешь, блендер и блендер. Однако, каждый раз после того, как я разговариваю с кем-нибудь из них по телефону (поднятие из Марианской впадины – процесс комплексный, одними прогулками тут не обойдёшься), блендер почему-то непредсказуемо меняет свои координаты. Как будто он – передвижное средство ПВО на дежурстве. То я натыкаюсь на него на кухне под столом, то спотыкаюсь у раковины, а сегодня чуть было не распался на отдельные кости, зацепившись ногой в коридоре и влетев от неожиданности всей своей материальной частью в дверь туалета. Я далёк о того, чтобы считать, что блендер ходит по квартире сам собой, всё-таки я – серьёзный человек, кандидат наук, и во всякие сказки не верю. Это - совершенно очевидные происки Иннокентия. Как ему объяснить, что блендер – это ещё далеко не недельный комплект нижнего белья, и нашему беспорядку на кухне ничем не угрожает, я не знаю. Попробую, конечно, подкараулить его этой ночью и вставить мозги на место, но не уверен. Очень уж спать хочется.
Всё заснежило, всё застыло.
То ли кажется, то ли было?
Вьюгой мысли разворошила -
не cменить ли на мыло шило?
не отдать ли за шило мыло?
Что нужнее? Поворожила б,
да забыла, как кровь по жилам
пробегает в степи кобылой
по траве под весенним ветром.
Не решила.
Дождаться б лета.
Летом будет, возможно, легче.
Будет проще. В лиловый вечер
тени мягче, понятней вечность.
Лунным светом разбудит нечто,
что с небес налетит, как кречет,
и невидимо стиснет плечи
да судьбе подтолкнёт навстречу.
А зачем? Что ходить - по краю?
Время лечит.
Все это знают.
Что ж менять молоток на гвозди?
Вслед за летом накатит осень.
Грозы смолкнут, многоголосье
птиц затихнет, а кречет оземь
грянет,
станет совсем не грозен...
Только красной рябины грозди
будут звать собираться в гости.
Так они ж зовут постоянно!
Бросьте, бросьте.
И так всё славно.
Не сиди у свечи, не думай.
Не ходи между стен угрюмой
пумой. Это не фунт изюма -
делать глупости. Будь разумной.
Ты их мало ли совершила?
Не меняй же на шило мыла,
не читай по узорам руны.
Неизвестны дары Фортуны,
и опасны бывают так же.
Вообще-то, мы с Иннокентием, как потомственные москвичи, мата сами практически не употребляем. Наверное, из-за слишком буквального понимания. Впрочем, если это производные, связанные с мужским боевым хозяйством, то мне обычно приходит на память детский сад. Когда один образованный мужчина, лет пяти, рассказал нам значение этого слова, и потом мы громко и радостно скандировали его всем коллективом вслух. Успели раз пятьсот, наверное, прежде, чем воспитательница разогнала наш стихийный митинг. Правда, после подготовительной группы оно уже стало затёрто-банальным и потеряло для меня всю свою привлекательность. А вот производные женского рода я просто начинаю сразу же представлять и, обычно, теряюсь, что делать, если мне ими угрожают – радоваться или как. Ну, действительно. Трындец, например, это реально страшно. А вот, если он образован от города Пизы – это как-то по-итальянски мило, задорно и зажигательно. Чего ж тут страшного? Глагольные образования от него вообще представляются мне, как картинки из Камасутры.
Но, возможно, это издержки старомосковского воспитания. Фразу «Уважаемый дебил, не изволите ли вы пойти в …» ну, и дальше в направлении той же Италии, почему-то все воспринимают, как указание на питерское происхождение. Хотя, на самом деле, это исторически московский оборот речи. В моём дворе на Пионерской улице в детстве так изъяснялись даже бабушки у подъезда. Хотя… тогда и сорокалетние дамы для меня казались бабушками.
В общем, когда среди ночи на моей тумбочке показался Иннокентий, пускающий изо рта мыльные пузыри, и грозно пообещал, что теперь всё, мои дела непременно накроются этим замечательным женским секретом, спросонок я сначала обрадовался. А потом подумал – а откуда Иннокентий, собственно, это возьмёт? Неужели каким-то образом уговорит кого-то из моих знакомых барышень? Вроде бы, у домовых нет таких волшебных свойств… И только, когда он начал топать по тумбочке ногой, и пузыри полетели во все стороны, я понял, что он имел в виду некий переносный смысл. На что тут же ответил ему уже знакомой вам цитатой со старого московского двора, приведенной чуть выше. Потому что не фиг читать мои книжки и пугать кошку! И, вообще, с чего это он взялся пить из моего бокала с шампунем?
Иннокентий мне тут же поведал, что я – злонамеренный провокатор. Что за это сажают в тюрьму. Что, например, в Чехии за оставление машины незапертой могут крупно оштрафовать, потому что это провоцирует угонщиков. А то, что сделал я – это вообще попытка отравления существа, находящегося при исполнении. И что теперь я должен выводить из его организма токсины шампуня, иначе я никогда в жизни больше не смогу прочистить засор в раковине. Ну, и подобные смертельные угрозы.
Короче. Почему я опоздал на работу. Мы до трёх часов ночи выводили токсины из организма Иннокентия Изабеллой. Потому что он подозревал, что шампунь был радиоактивным. И, почему-то, именно это как бы вино ему особенно по душе. А в три мы сели в ванной и пели «Как по нашей речке плыли две дощечки…». И особенно яростно по три раза выводили припевное «Эх, ёж твою мать, плыли две дощечки», представляя себя этими романтически смелыми кусочками древесины в бурных и опасных водах реки Москвы. Несмотря на то, что мат мы, вообще-то, не приветствуем. Как люди интеллигентные. Просто – кипящие эмоции надо было куда-то направить. Я полагаю, голуби на чердаке будут распевать этот мотивчик ещё дня три по утрам. И – да. Вы не переживайте. Конфликт исчерпался сам собой, и теперь мне ничто не угрожает.
А вчера у нас с моим домовым, Иннокентием, случился конфликт. Вообще, я считаюсь очень терпеливым парнем. Особенно, среди себя. Но, когда посреди утра кошка примчалась из туалета с дикими воплями и выпученными глазами, забилась под компьютерный столик и начала мистически завывать, это меня возмутило. Потому что утром в субботу я обычно занимаюсь любовью. Этой любовью является сладкий сон, сквозь который туманной дымкой просвечивает мысль, что будильник звонить не будет, и спать можно, сколько влезет. Сами понимаете, прерывать такое занятие неприлично. Я сразу понял, что обращаться к кошке за разъяснениями бесполезно, ибо она была одновременно как дикий зверь и Сергей Зверев - в шоке. Поэтому прихватил на всякий случай штатив и пошлёпал выяснять всё в туалет.
В этом месте надо сделать небольшое неприличное отступление. Раньше я в туалете читал стихи. Нет-нет, не вслух, просто листал какой-нибудь очередной сборничек, который специально для этого лежал там в уголке. Но потом понял, что это как-то меня дезориентирует. Стихи все пишут в основном романтические, и в результате возникает этакая коллизия – ты, вроде бы, уже и без штанов, но обстановка лирическому настроению почему-то не способствует. Потому что как бы много других срочных дел. И, вообще, становится грустно, возникают злобные мысли, типа «жизнь проходит мимо, вот так и просидишь её тут всю». Поэтому я стал класть на это место книжки с юмористическими рассказами. Как раз на днях мне Настя подарила книжечку Славы Сэ, про сантехника. Идёт, ну просто на ура. Оно и способствует лучше. Так вот.
В туалете оказалось тихо и пусто. Но книжка обнаружилась совсем не в том месте, куда я её обычно кладу, а в другом углу – за унитазом. Логическим путём легко было восстановить зловещую картину. Можете себе представить. Моя благовоспитанная кошка пошла тихонечко делать свой утренний променад по лоточку. И только-только устроилось, как из-за унитаза неожиданно раздалось скрипучее ржание Иннокентия, который коварно завладел книжкой. Благо, домовые в темноте видят отлично. А книжка, и правда, смешная! Нервная система кошки, очевидно, не выдержала, и дала сбой.
В результате я решил наказать нахального домового. В конце концов, выдавать так явно признаки своего присутствия в доме им вообще не полагается. Вечером я поставил на подоконнике бокал, плеснул в него вишнёвого сока и влил столовую ложку шампуня. А в туалете положил «Правила хорошего поведения». Теперь жду, что будет. Если со мной что-нибудь случится, поищите под ванной Иннокентия. И, да, не пейте из бокала на подоконнике!
После выступления в клубе «Гоголь» со стихами, в общем-то, не так уж сильно напряжённую нервную систему, но (видимо, рефлексивно) зачем-то отпустило, так что, войдя в квартиру, я еле успел скинуть пиджак и галстук и рухнул в кровать. Уснул я в процессе натягивания на себя одеяла, где-то на половине. Видимо, поэтому в три часа ночи, почувствовав лёгкую прохладу, я уже собрался натянуть его, наконец, целиком, как услышал под кроватью сопение. Поскольку кошка лежала в ногах, оставался только мой домовой, Иннокентий. Но что ему делать в комнате под кроватью? Естественно, при свете этого вопроса, сразу как будто отпечатавшегося на потолке синими полосами, заснуть обратно было уже невозможно. Я тихо встал, включил свет, и резко поднял матрас. Иннокентий сидел на полу, почему-то в кепке, с лупой в руках и задумчиво изучал пятна на паркете.
- Иннокентий, - возмущённо возопил я. – Ты что там потерял?
- Можно было бы и не мешать - недовольно буркнул Иннокентий. – Я веду расследование преступления.
- О, Боже? Что, какого-нибудь таракана задавили что ли?
- Какого ещё таракана, с ума сошёл? – отозвался домовой. – Если б тут были тараканы, то их бы … сразу бы не было. А вот кошке было бы весело. Нет. Кто-то спёр банку с малиновым вареньем на кухне. И я точно знаю, что это не кошка.
- Хм… - удивился я. – Ты что, и банки контролируешь? Может, это я, с гостями? Это ж моё варенье!
Иннокентий вылез из под кровати и внимательно с лупой изучил мою бороду, потом губы и, наконец, уставился мне в глаз, как око Саурона.
- Не пытайся обмануть следствие - наконец, изрёк он. – После гостей банка была на месте. А теперь нет. Кто-то тайно проник в дом! Кто-то таит злостные мысли!
- Постой, Иннокентий, - осенило меня. – Да, вообще, как это могло случиться? Ты же всё время на кухне. И в курсе, кто заходит и кто выходит. Может, её не было, банки?
- Банка была - бесстрастно возразил новоявленный детектив. – Я её на Новый год собирался того… типа крышка лопнула. А тут отлучался на несколько часов. Эх… ни на минуту нельзя хозяйство оставить.
- Ты? Опять отлучался? В такую погоду? Ничего себе! Да ты просто Афанасий Никитин и Фёдор Конюхов в одном лице! Где это тебя носило? – похоже, сон покинул меня навсегда.
- Ну, это не важно, - скромно потупился Иннокентий. – Но зато Лифтовый теперь к Лехте и близко не подойдёт (если вы ещё не знаете, Лехта – это его знакомая фея из Измайловского леса). Потому что я сразу выложу в интернет видео, как он под все юбки в лифте заглядывает.
-Тааааак… - я тут же грозно приподнял бровь. – Видеокамера, между прочим, тоже моя!
- Да ладно… я на старую. Ты про неё уже три года как забыл, - нахально заявил Иннокентий, но сам тут же заторопился. – Ой, у меня ж дела, я ж совсем запамятовал, там под раковиной, в ванной… - и немедленно смылся.
Я покачал головой, улёгся и, наконец, натянул на себя одеяло.
К утру я, как обычно, уже был в сомнениях, а не приснилось ли это всё. При этом почему-то было немного стыдно, что я уплёл позавчера банку варенья вместо ужина. Собственно, не совсем понятно, почему, оно же моё!
Утром в интернет-новостях бросился в глаза кричащий заголовок «Известная актриса пришла на вечеринку в платье без нижнего белья!» И сразу подумалось: «Ё-моё! Вот придурки. Ну, как Иннокентий! Хоть подумали бы, какое мне до этого дело? Это же не моё варенье!»
Про правдивую принцессу. Рыцарские сказки.08-01-2017 16:35
Одна принцесса была очень правдивая. Она всё называла так, как оно есть на самом деле. Сами понимаете, поскольку на дворе уже не 15-й век, у неё из-за этого всё время случались неприятности. Вот как-то, она ещё маленькой была, приехала к ним в гости королевская семья из одного маленького, но очень влиятельного Королевства. Принцессу одели в розовое платье с розовыми туфельками и снежно-белым шарфиком на шее. А когда её познакомили с гостями и спросили, как ей понравился новопознакомленный принц, она сказала, что он выглядит, как индюк, его голубой костюмчик не подходит к дурацкому выражению лица, а подаренная кукла уже двадцать первая в коллекции. И, вообще-то, премерзкая. Немедленного разрыва дипломатических отношений, слава Богу, в тот раз не случилось, но политическая обстановка значительно осложнилась. И розовое платье больше надевать не дали.
И как только её не учили дворцовому этикету! И вместо «толстая» говорить «добрая». И вместо «дурак» - «оригинальный молодой человек». И «принципиальный» вместо «зануда». Нет же, она всё равно продолжала резать правду-матку вот такими здоровенными кусками. Родители и так старались, и сяк. С какими только принцами её не знакомили! А она – прямо вслух, даже не понижая голоса: «Этот слишком молодой ещё, я к нему в мамки не пойду, я ещё сама маленькая». Или: «А этот всё время на попу младшей фрейлины таращится. Попа у неё, конечно, классная и круглая, но мне бабник не нужен». А то и вовсе: «Ой, всё. Уберите от меня это чудовище! Я не буду от него рожать бочонок с шотландским виски». Ну, куда это годится? Никакого такта.
В результате аж к восемнадцати уже годам у Принцессы ещё не было ни одного жениха. Всех уже распугала. Что делать? Дело-то государственное.
Ну, Король-отец и решил оказать государственную поддержку демографической политике. Стукнул кулаком по столу, рявкнул на неё и объявил рыцарский турнир за руку Принцессы. И, чтобы рыцарей побольше приехало, пообещал всем выдать золотые медали. А - я ж вам не сказал! – в то время как раз в Королевстве был финансовый кризис. То ли цены на гречку упали, то ли соседняя Восточная Империя санкции против всех ввела, в общем, приходилось принцессе подрабатывать. Поскольку принцесской зарплаты на жизнь не хватало. Подрабатывала она дизайнером, плакатики всякие рисовала, рекламки и так далее.
Стало быть, эскиз медалей поручили ей и разрабатывать. Созвали технический совет, Король говорит: «Значит так. Сделаем одну медаль за первое место, а все остальные одинаковые. А то в розницу дороже, чем оптом заказывать».
Принцесса говорит: «Как это? Нет уж, всё должно быть по-честному написано – за что медаль. Кому за первое место, кому за пятое, кому за то, что не матерился, кому – за бутерброды, что делал, а кому – что их ел. А то это будет неправда какая-то».
Ну, Король крякнул, хотел было опять кулаком по столу, а Принцессу ж два раза подряд не переспоришь. «Ну, ладно, говорит. – Ты дизайнер, тебе виднее».
Ну, нарисовала, нашлёпали аж тридцать медалей, турнир. Рыцари все задорные, мечами махают, копьями пыряются, кое-как определили победителя. Построили всех вряд, Принцесса медали раздаёт. Всем медали на шею повесила и говорит: «Ну, вот и славно! А теперь я вам скажу, кто выиграл руку Принцессы. То есть меня».
«Как это? – говорит Король. – Это ж и так понятно. Кто первое место занял, того и рука. И вторая тоже. И ноги, стало быть».
А она отвечает: «Ничего подобного. В объявлении написано было как? – турнир за руку Принцессы. А какое для этого надо место занять, там ни слова. Я же знаю, я сама его писала. А замуж я пойду вон за того рыцаря. Который занял семнадцатое место».
Король аж опешил: «Да чем он лучше других-то? Аж на семнадцатом месте, даже в десятку не вошёл».
«Ну, - говорит Принцесса. – Эти, видишь, какие здоровые да весёлые? Они себе другую принцессу найдут. Если захотят. А этот грустный. Ему моральная поддержка необходима и правильная мотивация, чтоб он побеждал. Вот я ему и буду моральной поддержкой. Я же вижу, что я ему нужна».
«А чего ж тогда не последнего?» – удивляется Король.
«Ну, а там, остальным уже никакая мотивация не поможет, - говорит Принцесса. – Или, если и поможет, то не такая. Да чего ты пристал ко мне, вообще? Всё по-честному. Сейчас рассержусь, вообще ни за кого не пойду!»
Ну что тут делать? Так и сыграли свадьбу. И, говорят, Принцесса была в очень красивых розовых туфлях. Я, правда, всего сам не видел. Гостей было много, я в первые ряды не пробился. Да и зачем?
Вот такая сказка.
А мораль, господа рыцари, в ней такая. Принцессы – они создания удивительные. У них всегда своя собственная правда. Но, всё равно, правда. И первое место – это не всегда гарантия, что именно вам достанется принцесса. Это уж как она сама решит. Но махать мечом всё-таки надо, по мере возможности. Чтоб было понятно, что кое-какая мотивация всё-таки есть, и моральная поддержка ещё может помочь.