Мужчина, угостите сотней баксов!
Тут скромной даме нечего опять
надеть приличного, а, стало быть, и снять,
чтоб на неё могли полюбоваться.

Ведь ваша жизнь короткая такая!
Так пригласите барышню на чай.
А, чтоб заранее забыть печаль,
поторопитесь взять бокал май-тая.

Ах, вот такая я,
я криминальная,
чуть-чуть нахальная,
но, говорят,
что я отличная,
цветок столичный я,
я симпатичная,
но не твоя.

И не гадайте, что под мини-юбкой,
там тот же ветер, что и в голове.
Такие вечера сейчас в Москве,
что хрупкой даме холодно без шубки.

Давай же, мальчик мой,
тряхни карманчиком,
уже горит вечерняя заря!
Уж вот такая я,
вся криминальная,
я неприличная,
катастрофичная,
тут дело личное,
достань наличные,
здесь не обманешься.

Живым останешься,
и я твоя.

Да незачем, незачем. Это факт.
Бестолку было уже вначале.
Я не знаю - зачем, и не знаю - как,
но всё равно по тебе скучаю.

Катится солнце за горизонт...
Так ли тоскуют по свету листья?
Так ли растерянный Робинзон
перебирал в своих мыслях числа?

Зомби скучает ли по теплу?
Демон скучает ли по Эдему?
Ангелы - по мировому злу?
Это не сложная теорема.

Нет тривиальнее теорем,
даже не думай, не жми плечами,
просто спроси: “А зачем, зачем?“
Незачем, точно.
Но я скучаю.

Так подо льдом, в глубине, на дне
рыбе мерещутся звёзды мая.
Рыба не думает о судьбе,
просто скучает.
И я скучаю.

Я скучаю по тебе.

Какая фиолетовая ночь!
Луна бледнее мела. Многоточье
зелёных звёзд мерцает рядом с ней.
Они нашёптывают: Истина - в вине!
Но нет ничьей вины пока что, впрочем.

В саду везде - берлинская лазурь.
Соцветия лелеют мёд для сурьи
в серебряных руках. Шиповник ал.
Он светится огнём, как бальный зал
в готической своей архитектуре.

Роса - как жемчуг. Устремились ввысь
колонны, ветви, тени, руки, мысли.
Ах, я бы был шагнуть сейчас же рад
и в фиолетовую ночь, и в этот сад ,
но крик будильника уже звенит: Проснись же!

Не доверяй обманчивому сну!
Здесь стены всюду. Здесь квадрат Samsung
нам скорый апокалипсис пророчит...

Я эти фиолетовые ночи
люблю во сне не первую весну.

“Перемелется, мука будет“
(с) русская народная пословица

Картина, я не помню чья,
приснилась этой ночью лунной.
В ней луг и лес, и солнечные струны,
и мельница у чистого ручья.

Измелется в муку всё, что болит.
С небес на нас бросают звёзды взоры,
и огибает время, как река, просторы,
и прорастает стебель из земли.

Вбирает и дожди в себя, и свет,
вынашивает разных истин зёрна,
которые посеять не зазорно
по берегам реки, где боли нет.

Одни падут на землю и взойдут,
другие высохнут на камне раскалённом,
взойдёт крапива, рожь, бурьян и клёны,
и стая бабочек слетит на резеду.

И, вроде, жаль истёртых истин, но
взойдут в лугах уже другие вскоре.
Течёт река к неведомому морю,
и мелет, мелет мельница зерно.

Вот так соприкасаются миры
и проникают частью друг сквозь друга,
а после в танце движутся по кругу
до растворенья. Или до поры,
когда из света или же из тени
других миров возникнет смутный зов
и, в зареве вселенских катастроф,
порвёт в куски покровы притяженья.

А мы соприкоснулись лишь краями
и окончанием на пальцах нервных клеток,
предчувствием несбывшегося лета,
крещёного былыми январями,
всего-то на один короткий миг.
И - дальше, дальше, в отблесках багровых,
до встречи в лоб со взрывами сверхновых,
до Клеопатры, Шебы, Лили Брик.
До распадения, рождения огня.
Иначе, кажется, зачем нам дан полёт?
Навряд ли, чтобы превратиться в лёд...

Пока я рядом, притяни меня!

Я здесь ещё, почувствуй на лету,
я не хочу лететь всё время мимо.
Сильна как Зевс, но не непобедима
инерция стремленья в пустоту.
Войди в меня зарёю и дождём
и прорасти. Я обожаю жизнь!
Танцуй со мной, живи со мной, кружись,
мы только в этом танце и живём.

Но - нерушимы правила игры.
В засохшем горле - медленное жженье.
Мы продолжаем по прямой движенье...

И так соприкасаются миры.

Ну и что от тебя толку?
Ни леса, ни мяса волку,
ни в травах играть вешних,
ни уши кусать нежно,
ни в логове согреваться,
ни радовать всех танцем,
ни шока от нас - со всеми,
чтоб сразу бы онемели.
Так что убивать время
без толку, на самом деле?

Но я просыпаюсь утром
и в мыслях тотчас - будто
молитва, канон, сутра,
в глаза посмотрел Будда,
в них имя твоё - чудо,
в них имя твоё - сила.
Чем ты меня отравила,
что волку - нигде не мило,
что зверю - нигде не воля?
Потоком волос, что ли?
Свечением глаз, может?
И гложет оно, гложет,
и кружит оно, кружит,
стучит изнутри наружу,
и гонит оно из чащи
туда, где пропасть слаще,
где каркают зло собаки,
предчувствуя запах драки,
охотники, цепи, вилы...
Чем ты меня заманила?
Откуда взялось, откуда
такое твоё - чудо?

Как месяц в ночи светел!
Скажи, я уже сбрендил?
Скажи, я совсем сдвинут?
Я выйду на середину
села твоего ночью
и бури сильней взвою.
Пусть месяц ножи точит,
но мы убежим с тобою.
Пускай голосят суки
от церкви и до округи,
пусть ночь кобели мелят
хвостами, пусть пьют зелье
охотники, но двери
закроют, их всех в вере
наставит стихом Шелли
дьякон и Мураками...

А мы побежим кругами
в лес, где поют гаёвки
быстро, без остановки.
Иначе же - что толку?
Долго ли ждать волку?
Волк кровожаден, вреден...

Блин.
Я по тебе сбрендил.

О, нет. Я не сошёл ещё с ума,
чтоб с именем твоим встречать рассветы,
чтоб ощущать, что без тебя - зима,
стена, тюрьма, пустые времена.
Я пережил немало зим, и эту
переживу. Тем более - весна.

Она стучит лучами тёплых звёзд,
колотит в стены листьями каштанов,
заманивает ветками берёз,
смех со двора рождает сотни грёз...
Но - нет.
Я сам с ума сходить не стану.
Я помню вёсны. Это не всерьёз.

Взлететь к луне и с неба снять звезду...
Пусть в это верит тот, кто пьян и молод.
В знаменья, в сны и в эту ерунду.
На этом свете ничего не ново.
Я не сошёл ещё с ума!

Но - дай мне повод.
Скажи мне: Приезжай, я жду.
И я сойду.

На фотоснимке - миг. И чья-то жизнь.
Всего одна двухсотая секунды -
Запечатлённый взгляд, частица чуда.
Причудливы пути и виражи
людских дорог. Куда ты? И откуда?

Не знаю. И, возможно, в вихре дней
уже и не узнаю. Но, однако,
они остались на дороге знаком -
твоей мгновенье жизни и моей.
Они всего на расстояньи шага.

Мы этот миг с тобой прожили рядом,
на фотоснимке - ты. И я - за кадром.

Выходи, Росинант, хватит жрать, будто лорды, овёс.
От Калуги до Бреста, от Мурсии и до Мадрида
нам скакать и сражаться, чтоб не было горя и слёз.
Это наша с тобою судьба. Наши дольче и вита.

Понаставили мельниц дурацких зачем-то окрест,
мелют полную чушь да мешками несут ахинею.
Но - вперёд, Росинант! В мире чёртова уйма принцесс.
Хоть, клянусь, я предчувствую, нет ни одной Дульсинеи.

Не беда, Росинант. Наше счастье - не там, где подол.
Оно тоже как шар, но ещё, слава Богу, не в попе.
Это жар от того, что не выдохся рыцарский долг,
он по круглой Земле нас к иллюзиям снова торопит.

Помолчи, Росинант. Я всё знаю. Все замки - старьё.
Все пастушки - обманщицы, явно. И дуры - принцессы.
Но - фантазия вспыхнет, и вновь превращается всё
в бесконечные дивные сказки волшебного леса.

Посмотри, Росинант. Ты теперь благороден и смел.
А когда-то давно был всего-то заезженной клячей.
Что иллюзия здесь? Что здесь жизнь? Я б сказать не сумел.
Дульсинея, не плачь!
Мы уходим в закат за удачей.

*Разговор в гараже с автомобилем Mazda6 после ремонта
перед поездкой в Минск

Одиночество долгое портит характер ужасно.
Всё раздражает: молчание, селфи и трафик.
Если полгода: нет-нет, разве можно так сразу?
Значит, они укатились решительно на фиг.

Ты говоришь: время будет, вот только погода
станет посолнечней, снегом с дождём не пугая.
Это же, может быть, даже и меньше полгода?
В баню, решительно в баню, моя дорогая.

Ты - просто ангел, но я, к сожаленью, не сахар.
Лет через десять, пожалуй, включи меня в график.
Ну а пока что мне некогда сохнуть и чахнуть.
На фиг, мой ангел, пора, исключительно на фиг.

Я с этой мыслью в стакане сижу до заката,
с ней же проснусь на рассвете, от счастья икая.
Встану и выйду на площадь с огромным плакатом:
На фиг! Иди уже в баню, моя дорогая.

Всё не серьёзно, моя дорогая, всё несерьёзно -
все эти песни и грёзы, и сплин от разлуки.
В звуке и ритме стихают душевные муки
от созерцаний.
В размеренном стуке колёсном.

Небо твоё просто невыразимо глубоко,
реки раздольны и бурны, прохладны долины.
Мне не узнать их, конечно же, и половины,
так бесконечно прекрасны фантазии Бога.

Невыразимо прекрасны, как дальние страны,
руки и плечи твои, и глаза, и колени,
но в бесконечности много волшебных мгновений,
а на планете немало прелестных созданий.

И не беда, что удача поманит - и мимо.
Лучик надежды светить никогда не устанет.
Счастье, конечно, и выигрыш, и наказанье,
как окончание долгих дорог пилигрима.

Так вот и ты - откровенье небес, но, прости мне,
много чудес на Земле. Многочисленны звёзды.
Грусть и страданья, и сны - это всё несерьёзно,
если мы только на пару часов совместимы.

Если пол-шага навстречу, и хватит, пожалуй.
Как-нибудь, где-нибудь, если удастся, покуда...
Я безутешен, конечно, до пятницы буду,
испепелю свою душу в безмолвном пожаре.

А на рассвете, как звёзды, растают печали,
синее небо раскинется вновь над дорогой.
Много на свете прекрасного, чудного много...
Мы повстречаем удачу, ещё повстречаем.

"Не приезжай в Париж, приезжай пожить".
Жить - это когда ты не ждёшь - вот-вот
что-то случится, когда-то произойдёт,
но - в двери распахнутой вольным ветрам души
входит, устав с дороги, твой новый год.

Входит, да только не в гости, не на обед,
а - чтобы забылось про бешеный циферблат,
чтобы не думалось, как провожать назад,
Твой, персональный, которого ждал сто лет.
Бог с ним, со временем, это важней стократ.

Сколько таких мгновений, за всю-то жизнь?
Даже не знаю. И года не наберёшь.
Окна на запад смотрят. В них бьётся дождь.
Не приезжай ко мне.
Приезжай пожить.

Я жить привыкаю, как будто я просто река.
Сегодня вода отражает смешливых девчонок,
которые лепят какую-то ересь спросонок,
и непредсказуемы, словно полёт мотылька,
но каждой отдельной минутой довольно резонны,
секунд восемнадцать, пока не плывут облака.

Вчера отражались шоссейных дорог фонари,
дожди по стеклу и вдоль трассы берёзы и липы.
А раньше - серьёзные люди серьёзную рыбу
ловили в весенней воде, сохраняя внутри
надежды, которые, я полагаю, могли бы
спасти этот старый, но новый беспамятный мир.

Бараны задумчиво смотрят на зеркало вод,
в воде отражаются звёзды и звёздные леди...
И всё это движется, катится, гаснет и светит,
и всё это счастья большого немедленно ждёт,
и только река, не страдая о бронзе и меди,
течёт себе мимо, довольно, куда-то вперёд.

Но что в глубине? Что не видит никто с высоты?
Там нет ничего, что изменчиво, суетно, зыбко.
Там - только русалки глаза и её же улыбка -
до самого дна. Постоянно.
Одна только ты.

Скажи мне - что это было?
Сквозь слой облаков Светило
пыталось пробиться взглядом -
к тебе.
В голове Сивиллы
вопили, что счастье рядом,
без звука кричали: надо
схватить и держать, сорваться
к тебе!
Безоглядно. Правда
рождается в гуле станций
и серых протуберанцев
дорог, протянувших пальцы
к тебе. Протянувших руки -
к тебе.
Счастье, может статься,
измучилось от разлуки.
Устало. Уже согласно
явиться. Сквозь день ненастный
прорваться к нам тёплым маем
через непробиваемый
экран из событий разных,
чтоб больше не занимали
пространство чужие краски,
чтоб мысли тянулись страстно
к тебе.
Ни к кому другому.
Что было, то было классно,
но что - я не понимаю.
Я просто весь путь до дома
счастливым был, вспоминая,
что всё это так знакомо,
но ново необычайно.
И - как-то не так печально.
И кажется, как в начале,
что нужно лететь, как чайка,
нарушившая законы,
неправильным Ливингстоном
к тебе.

"Луна неизменна. Но времена меняются. Из воинов, что вышли на бой, ни один не вернулся" (Древняя китайская песня).

А мама заладила: Ты не живи один.
Да что ж тут поделать? Немало в знакомых свах.
Но слишком уж страшен, наверное, вид седин
и льдин голубых в усталых моих глазах.

Да слишком пугают порывы серьёзных дам,
которым желательны дача, сервант и муж.
Да ладно бы - дача. Но я ж ненормальный, мам.
Я странный изменчивый птиц, испытатель душ.

Которые ищут, не зная, чего хотят,
а после уходят и плачут, что жизнь - не фильм.
Что счастье - мираж, и совсем не удачен ряд
событий из жизни, и жалко, что я - один.

Да что ж тут поделать? Всё та же луна в ночи,
но время проходит. Из тех, что ушли на бой,
никто не вернулся обратно, мы все - ничьи.
И, значит, что толку тогда воевать с судьбой?

А вновь возвращаются, только глаза открой,
горячее солнце и звёздного неба край.
Они не боятся вернуться и быть со мной.
Я не один.
Ты только не переживай.

Я бы сказал тебе : Я за тебя умру.
Не скажу.
Не потому, что ты за меня - нет.
Просто каждый день опять начинать игру
В жизнь и надежды под шелест безумных лет
В тысячу раз сложнее, чем умереть,
В тысячу раз труднее, чем лечь - и всё.
Перебьются сервизы и потускнеет медь,
Сгинет султан, околеет его осёл,
Белая изморозь выпадет на траву,
Перестанет свистеть на вершине Монблана рак.
Я повторю тебе: Я для тебя живу.
Хочешь - прими.
А не хочешь - запомни так.

Мы были молоды и пьяны. Мы любили.
Мы верили, что мир у наших ног.
Он был не против. Но - недолог срок.
Одни остыли, а другие в мыле
так понеслись на бешеной кобыле,
что всё, что есть, на вымпел положили
и заслужили - с надписью венок.

И вот - другие молоды и пьяны.
Спешат смеяться, буйствовать, цвести,
у них печаль, как нужно, не в чести,
да и понятно - для чего грустить,
когда легко и нет камней в карманах?
А мы сидим и смотрим на экраны
на берегу у Млечного пути.

Он вдаль течёт молочною рекою.
Ему, скорей всего, и невдомёк,
кто молодой, кто очень старый бог,
он ждёт. В нём миллион дорог.
Он неизменен в вечном непокое.
И я на берегу его, не скрою,
сижу один. И чувствую порою,
как безгранично и безмерно одинок.

Но я не одинок. На побережье
нас много. Да и май невдалеке.
Мы ловим рыбу в медленной реке.
Она подходит к берегам всё реже,
но нам апрель поможет, есть надежды.
Они согреют нас. И свежий ветер,
и звёзды будут звать к себе, как прежде,
мы перед ними все пока что - дети.
Мы молоды ещё.

Смотри, как между
камней из наших мелочных забот
большая рыба к берегу плывёт!

Там, где ты,
под землёй просыпаются корни
и взрыхляют ростками уснувшую почву.
Там, где ты,
на деревьях взрываются почки,
а их кроны
начинают светиться и в небо стучать непокорно.
И мосты
выгибают, как кошки, покатые спины,
а вороны взлетают над ними как джинны
так проворно,
как будто нашли Аладина.
Но дороги пусты.
Лишь берёзы нескромно
тянут голые ноги наверх. И просторно
и светло, и повсюду тепло -
там, где ты.

Там, где я
ветер лупит по крыше ногами от дури
и свистит пролетающим здесь самолётам.
Там, где я,
что-то чудится за поворотом -
то буря,
то рассерженный ангел в небесной лазури,
то змея
с предложением яблок полтонны.
Нервно курит и смотрит глазами с иконы.
Вулей-вули?
То чудится звон похоронный.
И свернул бы, да больно узка колея.
Зябко всюду. И каждый звонок телефонный
угрожающим светит огнём
там, где я.

Там, где ты,
от дорог разбегаются быстрые тени,
сок течёт под корой, а лесные олени
сотрясают рогами в призыве весеннем.
Там, где я,
звуки тонут и вязнут в медлительной лени,
только слышно, как капают попеременно
то дожди, то года. И уходят мгновенно.
А ведь долгими были такими недавно!
Я не там. Ты не здесь.
Всё - в законе Вселенной.
Это значит, на самом-то деле,
всё славно.

Я вышивал твоё имя лёгкими облаками,
облака лепестками яблонь летели легко к рассвету
вдоль залива пустого неба - к Волге, к далёкой Каме,
белым по голубому...
Где ты?

Я вышивал твоё имя паром из губ замёрзших,
звуком шагов по тропам тёмных аллей, как демон
тенью летая быстрой в мартовских сонных рощах.
Звук отзывался в сердце...
Где он?

Я твоё имя вышил в стёклах московских окон,
отблеском звёзд на лужах, веря в неотвратимость,
в осуществимость мыслей, снов и надежд, их много...
Где оно, это имя?
Облаком
растворилось.

Там, где ты меня ждёшь всегда,
над водой из кустов дуга,
в обе стороны света здесь
под луною течёт река,
как забытого века брошь
свет лежит на её груди,
дрожь бежит по лесной воде,
взгляд из чёрной реки глядит.

Космы рыжих густых волос
заплелись с одолень-травой,
в перекрестиях быстрых струй
изменяется облик твой.
Как приходит любовь всерьёз,
так и рядом - тоска-печаль.
Холодит поцелуй до слёз,
как родник. Как вода ключа.

А который уж тёмный год
я на берег уйти хотел!
Там, где люди. Где шум и гам,
где пожары срочнейших дел.
Но, пускай как февральский лёд
поцелуи. Да вся ты - тут.
Ты со мной.
Ну, так что мне - там?
Нет, желанная. Подождут.

По мотивам эссе Крис Аивер
https://vk.com/aivere?w=wall-17542948_2719