От птиц усевшихся провисли провода,

гудели, в сладостной истоме изогнувшись, -

два провода, как женские лопатки,
 

подрагивали от прикосновений лап,
 

а воробьи, набравшись наглости, ходили
 

по ним туда-сюда, как пальцы, щекоча

чужую электрическую спину...

Есть у меня во сне одно место, куда я постоянно возвращаюсь. Приезжаю на трамвае. Какой-то город, до него не так-то просто добраться, и все же я нахожу этот трамвай и еду на остановку. Она всегда одна и та же, но за ней начинаются разные истории. Объединяет их одно: остановка – перевалочный пункт. Всегда, прежде чем начнется новый сюжет, я приезжаю на эту остановку. Монотонная, из раза в раз, поездка, как поставить катушку на бобину. Фильмы разные, но механик исполняет один и тот же танец, заряжая пленку в проектор. Так и я: еду – не зная куда, предчувствуя новые горизонты. Надо только переждать это бессмысленное тарахтение по рельсам – и дальше можно бежать сломя голову, все равно к чему-то прибегу. В этом-то я не сомневаюсь.

Эта трехдневная болезнь – своего рода перезагрузка. Повод подвести итоги. 

 Кажется, никогда еще мне не доводилось видеть никого, кто был бы так напуган, как этот бедный черный малыш, прижатый спиной к стене. Но я также абсолютно уверен, что никогда больше не получал такого удовольствия, видя чьи-то страдания. Сердце прямо подпрыгивало от удивительно сладкого чувства всякий раз, когда один из двуличных подонков выкрикивал что-то вроде: "Ну, ты, черный ублюдок! Ты знаешь, что ты черный ублюдок?" А мальчишка? от этого всего явно наложивший полные штаны, вертел головой в разные стороны и в ужасе пытался найти выход из положения, в которое попал. Глаза у него были полны отчаяния. А двуличные парни дергали свои велосипеды то взад, то вперед, перегораживая ему дорогу к отступлению."Ну, ты, черный ублюдок! Ты знаешь, что ты черный ублюдок?" - звучало снова и снова до тех пор, пока, напуганный до полусмерти, с высоко поднятой головой, но настолько тихо, что едва было слышно, он произнес: "Да".

Им явно было этого недостаточно. Они хотели, чтобы он повторил всю фразу целиком. Думаю, я видел то, что покинуло его в тот момент навсегда, - частичка его духа или души. В такие мгновения сердце чернеет, оттого что в него закрадывается ужас, и ты понимаешь, что все это происходит не во сне и что если ты жаждешь успеха, откровения или просто понимания, то чтобы обрести это, тебе придется вынести долгое путешествие от Гефсиманского сада до Голгофы.

И он произнес: "Я черный ублюдок".

 

 

Дальше все идет как в замедленной съемке в момент кульминации из старого кинофильма для тинейджеров. Дав подмигнул мне и протянул пятерню. Это к вопросу о прикосновении Господа Бога. И внезапно все вокруг взорвалось оглушающим криком маленьких детей и визгливым хохотом двуличных парней. А мальчик... вот это картина: его лицо совсем почернело, когда он попытался присоединиться к общему веселью. Дети скакали по площади, распевая на все лады: "Ты черный ублюдок". Он наверняка почти рехнулся, стараясь выудить из всего этого кошмара хоть что-то позитивное для себя. Внутри у него шла борьба, которая обычно заканчивается тем, что разрезает тебя на две половины. И за всем этим - миллионы акров темноты, в форме ощущения, что то, что случилось там, на ступеньках Кромарти Холла, настолько важно, что теперь навсегда останется с тобой.

Мне стыдно в этом признаться, но даже сейчас, когда я думаю об этом, о той агонии, которую он, должно быть, испытывал, когда бегал вокруг вместе с теми, кто его обзывал, - Боже правый! А ведь это были его друзья! - и в то же время умирал, несомненно, умирал внутри, что-то во мне как будто... сверкает.

Девушки вокруг - доступнее тебя. Ближе, достижимее. И именно поэтому - непривлекательны и неинтересны. Девушек вокруг хочется любить по частям: пальцы, руки, ноги. Но этого мало. Ты же нужна сполна - но этого, увы, слишком много для того, чтобы желание мое исполнилось.

Ничто не двигается. Почему Платон стоит на месте, почему не идет  взрывать свое гребаное метро? Весь мир уже принадлежит ему, вся эта чертова окружающая действительность, так чего же он ждет на рассвете восьмого июня, здесь, в паре километров от Белого дома, где даже шагу ступить нельзя, чтобы не думать о политике? Зоил уже обрел плоть, он не просто образ из ночных кошмаров, а реальный человек на кресле-каталке, так о чем еще можно думать? Но нет, он все размышляет, льет воду, или скорее молоко, растягивает до бесконечности, отдаляет этот самый мерзостный момент - начало. Элиза уже спустилась по эскалатору, все готово, утром она выгладила рубашку и спустилась в его сраный мир, она внутри, и ничто уже не помешает совершиться трагической развязке, но нет, он все еще не уверен, не хочет открывать блокнот, потому что там, в этом блокноте - всё: и начало, и конец, и смерть, и воскресение, и эта глупая, ненужная любовь, и он все ждет.

Сегодня у папы день рождения. Icq прислала уведомление: 50 лет. Захотелось плакать. «07.06.1959. Выслать поздравительную открытку?» Плакать захотелось еще сильнее.
В сущности, я не знаю своего отца. За четыре года общения мы виделись, наверное, раз сто, но разговаривали на кухне, либо за столом, либо перед телевизором. На кухне он любил пофилософствовать. Поругать политиков. Папа не был консерватором, но иногда любил вот так, в стиле ретро всех поругать. Посетовать на общую глупость. Он был красивым.
Что я такое говорю, он и сейчас красивый, жизнь на пятидесяти не заканчивается. Хотя это хороший повод задуматься. «Все, старик, ты перевалил за полсотню, давай-ка остановимся здесь и пораскинем мозгами, в какой же момент все пошло не так. Как ты до этого, черт возьми, докатился».
Мы редко разговаривали о нем. Только раз я спросил его, почему он ушел от мамы. Только раз он дал мне дельный совет. «Почему ушел? – переспросил отец. – Наверное, хотелось чего-то нового. Придет время – и ты поймешь кое-что. Поймешь, что тебе всегда мало. Что ты никогда не остановишься». «Но этих ты не бросишь?» – я имел в виду его семью. «Посмотрим», – виновато улыбнулся он мне.
Мы катались на велосипедах. Он возил меня на вступительные экзамены в МГУ. Да что там, благодаря ему я бакалавр политологии. Я закончил «Вышку»! «Я видел ее лицо, – говорил папа после того, как впервые встретил Веру. – Не связывайся с такими. От них сложно отрываться». Сукин сын.
И все-таки я люблю отца. Знаю, это попахивает голубизной и все такое, но я так его люблю, черт возьми, даже больше матери. У меня перевернутый Эдипов комплекс, мать всегда мешала мне любить отца. Убить мать и переспать с отцом. Чтобы он меня поимел. Вот чего мне всегда не хватало. Пару раз я даже расплакался перед ним.
Это все было бы смешно, если бы не было так грустно. Плакать перед монитором в четыре часа утра в воскресенье седьмого июля, в день рождения отца – как это печально, дико, невыносимо печально. Не хватает только дождя. Хотя нет, дождь бы все испортил. 

Это цитата сообщения Eduardo_Mendoza Оригинальное сообщение

Гражданская оборона - Песня про дурачка

Вот по-настоящему песня, ставшая народной!

Постмодернизм прагматичен. Любую поверхность он использует для своих целей. Велосипедисты на bmx-ах тренируются на ступеньках МХАТа им. Горького. Писатели пляшут вудуистские танцы на костях научной литературы. Молодежные организации вырастают из институционализировавшихся партий, оккупировавших политическое пространство. Постмодернизм универсален, он, как газ, заполняет весь предоставленный объем. Он подминает под себя все остатки модернизма, нарастая слоями, и возвеличивается до невероятных высот. То, что мы привыкли считать естественной средой обитания, обволочено налетом постмодернизма, все, что у нас перед глазами, - его приметы, и логика подсказывает, что этот текст сам по себе постмодернистск.

 

    
 

1
Пока не увяли цветы и лента
ещё не прошла через известь лета,
покуда черна и вольна цыганить,
ибо настолько длинна, что память
моя, как бы внемля ее призыву,
потянет ее, вероятно, в зиму, -
2
прими от меня эту рифмо-лепту,
которая если пройдет сквозь Лету,
то потому что пошла с тобою,
опередившей меня стопою;
и это будет тогда, подруга,
твоя последняя мне услуга.
3
Вот уж не думал увидеть столько
роз; это - долг, процент, неустойка
лета тому, кто бесспорно должен
сам бы собрать их в полях, но дожил
лишь до цветенья, а им оставил
полную волю в трактовке правил.
4
То-то они тут и спят навалом.
Ибо природа честна и в малом,
если дело идет о боли
нашей; однако, не в нашей воле
эти мотивы назвать благими;
смерть - это то, что бывает с другими.
5
Смерть - это то, что бывает с другими.
Даже у каждой пускай богини
есть фавориты в разряде смертных,
точно известно, что вовсе нет их
у Персефоны; а рябь извилин
тем доверяет, чей брак стабилен.
6
Все это помнить, пока есть сила,
пока всё это свежо и сыро,
пока оболочка твоя, - вернее,
прощанье с ней для меня больнее,
чем расставанье с твоей душою,
о каковой на себя с большою
7
радостью Бог - о котором после,
будет ли то Магомет, Христос ли,
словом сама избрала кого ты
раньше, при жизни - возьмет заботы
о несомненном грядущем благе -
пока сосуд беззащитной влаги.
8
С того разреши мне на этом свете
сказать о её, оболочки, смерти,
о том, что случилось в тот вечер в Финском
Заливе и стало на зависть сфинксам
загадкой - ибо челнок твой вовсе
не затонул, но остался возле.
9
Вряд ли ты знала тогда об этом,
лодка не может и быть предметом
бденья души, у которой сразу
масса забот, недоступных глазу,
стоит ей только покинуть тело;
вряд ли ты знала, едва ль хотела
10
мучить нас тайной, чья сложность либо
усугубляет страданье (ибо
повод к разлуке важней разлуки);
либо она облегчает муки
при детективном душевном складе;
даже пускай ты старалась ради
11
этих последних, затем что всё же
их большинство, все равно похоже,
что и для них, чьи глаза от плача
ты пожелала сберечь, задача
неразрешима; и блеск на перлах
их многоточия - слёзы первых.
12
Чаек не спросишь, и тучи скрылись.
Что бы смогли мы увидеть, силясь
глянуть на всё это птичьим взглядом?
Как ты качалась на волнах рядом
с лодкой, не внемля их резким крикам,
лежа в столь малом и столь великом
13
от челнока расстояньи. Точно
так и бывает во сне; но то, что
ты не цеплялась, - победа яви:
ибо страдая во сне, мы вправе
разом проснуться и с дрожью в теле
впиться пальцами в край постели.
14
Чаек не спросишь, и нету толка
в гомоне волн. Остаются только
тучи - но их разгоняет ветер.
Ибо у смерти всегда свидетель -
он же и жертва. И к этой новой
роли двойной ты была готовой.
15
Впрочем и так, при любом разбросе
складов душевных, в самом вопросе
"Чем это было?" разгадки средство.
Самоубийством? Разрывом сердца
в слишком холодной воде залива?
Жизнь позволяет поставить "либо".
16
Эта частица отнюдь не фора
воображенью, но просто форма
тождества двух вариантов, выбор
между которыми - если выпал -
преображает недвижность чистых
двух параллельных в поток волнистых.
17
Эта частица - кошмар пророков -
способ защиты от всех упрЈков
в том, что я в саване хищно роюсь,
в том, что я "плохо о мёртвой" - то есть
самоубийство есть грех и вето;
а я за тобой полагаю это.
18
Ибо, включая и этот случай,
всё ж ты была христианкой лучшей,
нежели я. И, быть может, с точки
зрения тюркских певцов, чьи строчки
пела ты мне, и вообще Ислама,
в этом нет ни греха, ни срама.
19
Толком не знаю. Но в каждой вере
есть та черта, что по крайней мере
объединяет её с другими:
то не запреты, а то, какими
люди были внизу, при жизни,
в полной серпов и крестов отчизне.
20
Так что ты можешь идти без страха:
ризы Христа иль чалма Аллаха,
соединенье газели с пловом
или цветущие кущи - словом,
в два варианта Эдема двери
настежь открыты, смотря по вере.
21
То есть одетый в любое платье
Бог тебя примет в свое объятье,
и не в любови тут дело Отчей:
в том, что, нарушив довольно общий
смутный завет, ты другой, подробный,
твердо хранила: была ты доброй.
22
Это на счётах любых дороже:
здесь на земле, да и в горних тоже.
Время повсюду едино. Годы
жизни повсюду важней, чем воды,
рельсы, петля или вскрытие вены;
все эти вещи почти мгновенны.
23
Так что твой грех, говоря по сути,
равен - относится к той минуте,
когда ты глотнула последний воздух,
в лёгких с которым лежать на водах
так и осталась, качаясь мерно.
А добродетель твоя, наверно,
24
эту минуту и ветра посвист
перерастёт, как уже твой возраст
переросла, ибо день, когда я
данные строки, почти рыдая,
соединяю, уже превысил
разность выбитых в камне чисел.
25
ЧЈрная лента цыганит с 

Читать далее...

протопи ты мне баньку по-белому
вместо свадеб -- разлуки и дым
угорю я, и мне, угорелому
раздарили сестренкам своим

ах война, что ж ты, подлая, сделала
я от белого свету отвык
наши девочки платьица белые
пар горячий развяжет язык

Воображаемый диалог между Мишелем Турнье, Жаном Бодрийяром и тезкой его Лиотаром. Россия. Наше время.

 

МТ: Никогда не понимал высокого пафоса выбрасывания использованной туалетной бумаги в мусорную корзину рядом с унитазом. Неужто Сама Мягкость, которая должна заботиться о нежнейших местах моего тела, не может быть брошена вслед моим фекалиям? Неужто гигантские монструозные трубы канализации, несущие в себе килограммы твердых масс, не справляются с наплывом воздушных салфеток, мягко скользящих между ягодиц и осторожно промокающих чуткий сфинктер анального отверстия?

ЖБ: И вот, человек обрастает социальными сетями, обрастает жежешечками, лирушечками, контактами и одноклассниками, твиттерами и фейсбуками, аськами и почтовыми ящиками - и что же остается от человека? Он связан крепкими узами брака, интернет стал его полигамной женой, многолико включающей в себя миллионы людей по всему миру, - и она не хочет развода. И в тот момент, когда он эксгибиционистски сдает значительные части себя в бессрочную аренду каждому жителю планеты (livejournal) или хотя бы только близким друзьям (icq), человек теряет самость, становится из Шарлевского (имеется в виду работа Кристофа Шарля “Интеллектуалы во Франции” и другие, более ранние работы) “двустороннего человека” (homme double) человеком, так сказать, многосторонним, разнообразным - никем.

МТ: И выбрасывает говно в урну.

ЖБ: Не передергивай.

МТ: Я не знаю, что такое постмодерн.

ЖБ: Давай по порядку.

МТ: Поговорим о дерьме.

ЖБ: Поговорим о Дерриде.

МТ: За двадцать лет до Дерриды Фуко давал вам всем пизды. Стал неприятным Деррида, когда Фуко пришла пизда. А кто читает Дерриду - пускай идет тогда...

ЖБ: Павлин.

МТ: ... что “павлин”?

ЖБ: Павлин распускает хвост, чтобы демонстрировать анус.

МТ: Это мои слова.

ЖБ: Вот что такое постмодерн.

МТ: Да...

ЖБ: Да...

 

ЖАН ЛИОТАР: Нет.

youtube.com/watch?v=Nji0osPfefM

Мне со своей кровати очень хорошо видно: место, куда я хочу. Спрыгнуть в окно, красться ночью, преодолеть забор, забраться по пожарной лестнице. Там горит свет. Холодно, сыро, но – свет: уютно. Картина из снов: выспанная, измечтанная. Желанная. Облупившаяся штукатурка (памяти), сырой, промозглый холод, безмозглый день: закончится в кровати. А хотелось бы: там; туда. Но – статичен. 

Все вдруг стало рваться. Куртка, наушники. Как будто вещи потеряли чувствительность. Реальность трещит по швам. Вырываю листы, состригаю волосы. Жизнь под знаком разрыва. Рвань, рванье. Рваные строки, мысли, одежда. Прическа рваная какая-то. Оторванность, вырванность. Небо вырвано из контекста. Порывы ветра. Звук рвущейся бумаги. Через два года после того, как купил свитер в секонд-хенде, заметить штопанный манжет. Рви волосы на голове, рви когти отсюда. Зарваться, оторваться. И на фоне всего этого - жалкие попытки скрепить заново давно разорванные отношения.

http://www.mazm.com/2007/09/19/38.toys-manufacture-in-china-25-pics.html 

Писатель – это тоже человек, который естественным образом рано или поздно сталкивается с проблемой существования других людей. Но эту проблему он решает особенным способом. Раньше, до нахождения решения, он считал – и небезосновательно, – что иметь друзей значит растрачивать себя: во столько раз интенсивней, сколько людей тебя окружает и насколько сильно требуют они от тебя этой интраверсии. Поэтому он был один: ему легче было объяснять – и тем самым постулировать – себя единожды и перед самим собой. С появлением других людей человек неизбежно сокращает этот объем объяснения и постулирования – и не просто в силу ограниченности своих возможностей, но и в силу принципиальной несжимаемости личной информации, то есть сведений, через которые человек являет себя миру. Теперь же, после того, как он нашел выход, писатель убивает двух зайцев, занимаясь одной – прежней – работой. В своих книгах он постулирует собственную самость, объясняя ее как бы самому себе, но тем самым и открывая доступ к ней для остального мира. Это та двойственность, которой объясняют обыкновенно и коммерческую сторону искусства: стремление быть понятым и желание продавать, – но для него и та, и другая двойственности превращаются в вещи отдельные, самодостаточные, не скрывающие никакой диалектики.

 

 В Москве женщина во время парковки задавила свою дочь и ее подруг

В конце концов, для того чтобы доказать, что консенсусная демократия возможна в разных режимах, достаточно согласиться со словами Жозефа де Местра (мыслитель, между прочим, провел 14 лет в России) о том, что «каждый народ имеет то правительство, которого достоин». Ведь эта фраза утверждает идею представительности для элит, которые являются лишь отражением общества, зовущегося ими презрительно «электорат». И тогда мы имеем несколько противоборствующих групп интересов, которые вынуждены добиваться консенсуса в вопросах разделения власти (то, что мы называем бюрократической коалицией). Демократия, представительная в силу проделанного философского допущения и консенсусная просто потому, что элиты не могут не договариваться между собой за распределение профитов и власти, существует на верхнем уровне, к которому мы непричастны и к которому не приложили руку. На низовом же, «уличном» уровне – полный тоталитаризм со стороны общества по отношению к самому себе, затянувшаяся автодеструкция, глобальный мазохизм, массовое моральное самоубийство, бегство от свободы, стремление к самодовлению: к формированию одной общей идентичности, нависающей над каждым из нас всевидящим оком Большого Брата и укладывающей каждого в прокрустово ложе по добровольному согласию на договорной основе.

Контакт возвращает слову ценность, красоту. Эстетическое наслаждение от красивой фразы или слова, помещенного в статус или на любое другое видное место на странице, можно сравнить с творчеством. Наделяя слово новым смыслом, мы и сами творим. Незаметно. Подспудно. Опосредованно. И наслаждаемся этим.

Всем известно, какой разлад вносят непредусмотренные кризисы в условиях планирования. Теперь рассмотрим конкретный кейс. Сочи-2014. Когда в стране было много лишних денег, страна могла себе позволить провести зимнюю олимпиаду в субтропиках. Теперь, когда денег не стало, прогнозы насчет олимпиады самые пессимистичные. 

 

Поскольку все в нашей жизни упирается в бабки, ни на какой 2014 год никто уже всерьез не рассчитывает. А между тем, ведь есть конкретные люди, кровно заинтересованные в проведении олимпиады. Отвечающие за ее проведение своим местом, которое занимают в административной иерархии. И в идеале кризис должен был бы подтолкнуть именно этих людей к тому, чтобы выполнять свою работу в пятьсот раз эффективнее. Но почему-то у меня есть подозрения, что этого не случится. Причины, конечно, всем понятны, но главная причина - то, что мы рассматриваем идеальную модель.

 

Стимулирование кризисом в условиях планирования - это модель утопии, нереализуемая в действительности. Потому что в условиях планирования кризис может означать только то, что он означает - и ничего больше, никаких тебе стимулов и вынужденных мер по преодолению. Кризис - значит кризис. План - значит план. Из песни слова не выкинешь.