В жизни каждого бывает один вечер, как-то связанный со временем, с памятью и песней. Однажды он обязательно должен настать — он придет спонтанно, а закончившись, угаснет и никогда больше не повторится точь-в-точь. Все попытки повторить его обречены на неудачу. Но когда такой вечер приходит, он настолько прекрасен, что запоминаешь его на всю оставшуюся жизнь.
_________________________________________________
"Она не могла бы сказать, когда к ней пришла мысль о том, что ее убивают. В последний месяц были какие-то странные признаки, неуловимые подозрения, ощущения, глубокие, как океанское дно, где водятся скрытые от людских глаз монстры, разбухшие, многорукие, злобные и неотразимые".
Я тупо смотрел в экран телевизора. Пришёл после работы, включил – думал быстро пробежаться по каналам, может, чего интересного – да так и застрял. Пульт беспомощно и преданно лежал рядом. Я его не замечал. Уперся в один-единственный канал. Сначала какой-то сериал. Дебильный до рези в душе. Потом реалити шоу. Дегенеративное снаружи и внутри. В промежутках реклама. Не лучше. Два часа жизни легко, одним нажатием кнопки, оказались выдавлены за рамки бытия. Я ощутил себя наркоманом. Злобно думал об убожестве тех, кто это делает и, тем более, смотрит. И продолжал, отупев до мозга костей, уподобляться им. Накрыло депрессивной волной.
Ночь мне стала ненавистна – Давит памяти туманом, Ожиданием нависла, Смехом катится обманным. Ночь любви приносит мысли И дразнит воображение. И рисует, словно кистью, Глаз любимых отражение.
На тротуаре лежала собака. Черная с белыми пятнами и длинным хвостом. Она тяжело дышала, делая титанические усилия перед каждым, так нелегко дававшимся ей вдохом. Она скулила, тихо-тихо, шепотом умаляя чьи-то торопливые шаги остановиться и пробегающих мимо людей хотя бы теперь бросить на неё торопливый взгляд. Её глаза блестели тусклым светом и легонько двигались. Она просто лежала и ждала. Она умирала.
Кто-то перешагивал через неё, кто-то обходил мимо. Я не смог двинуться дальше. Я долго на неё смотрел, потом сдавленным голосом прошептал:
- Вызовите врача...
Потом чуть громче:
- Хоть кого-то..
Потом сорвался крик:
- Да сделайте же что-нибудь! - но стук каблуков и шарканье подошв звучали все так же торопливо.
Мои руки тряслись, и с щек падали капли. Я провел ладонью по шерсти, и собака заскулила немного громче, не тоскливо, а чуть радостно, но тут же замолчала и стала дышать ещё тяжелее, с каждым разом ей становилось все труднее вдыхать.
Какой-то мимо проходящий молодой человек резким движением подвинул голову собаки ногой:
- Уберите её отсюда, мешает же!
Я погладил собаку по морде, пытаясь хоть как-то утешить. Та порывисто заскулила, ей было невыносимо. Это был плач в паре с благодарностью.
- Не скули.. пожалуйста.. мне больно.. а ты ведь сильная... правда?
Собака издала последний тоскливый звук и больше не двигались её блестящие глаза.
С этого балкона открывается лучший вид на сад. Если вы прогуливаетесь по саду, идете вслед за экскурсоводом по центральной аллее, или, улучив минутку, пробираетесь по одной из боковых, вас окружает гармония деревьев и цветов, и вы не можете думать об этом иначе. Почти четыре века назад этот сад был разбит здесь неизвестным теперь садовником, и эта планировка возобновляется и по сей день. Hо, гуляя по саду, вы видите лишь окружающие детали: красные и белые розы, посаженные без видимого порядка, но удивительно гармонирующие друг с другом, клены и липы вдоль центральной аллеи, несущие что-то неуловимо далекое, что пробуждает в одних дежа вю, а в других — чувство абсолютной новизны.
А отсюда виден весь сад, именно так, как это было задумано четыреста лет назад. Триста восемьдесят семь, если хотите. Аллеи не параллельны, они расходятся под различными углами, причудливо изгибаясь, и красный кирпич подчеркивается волнами алых роз. Кольцевая аллея в вершине главной выделяется белым камнем. Каждое время года приносит сюда свою гармонию. Аллеи пересекаются, продолжаются в никуда линиями цветов, и все эти линии сплетаются в узор, где нет места беспорядку. Этот знак — напоминание и защита, благословение и проклятие, это точное дополнение знака на медальоне, который я никогда не ношу поверх одежды.
Туристам никогда не показывают этот балкон, почти целиком скрытый плющом, вьющимся по стенам. Все думают, что каждому старинному дому по законам романтики полагается быть увитым плющом до самой крыши, но лишь немногие знают, как именно нужно расположить плющ, чтобы он создавал необходимое настроение. Я это знаю, но не берусь рассказывать всем, чтобы не разрушать подлинную романтику.
Я опускаю живую завесу и возвращаюсь в небольшую темную комнату. Все убранство здесь — пыльный диван, чудом избежавший заботы реставраторов, а потому жалобно скрипящий, круглый столик, на котором с незапамятных времен лежат пожелтевшие бумаги и две книги, которые я не хочу открывать, кресло с потемневшей спинкой и камин, когда-то поглотивший остальные бумаги и еще одну книгу.
Здесь пахнет пылью, тлением и ужасом. Hе страхом, охватывающим вас при виде оскаленных зубов собаки, а тем ужасом, который может преследовать вас безлунной и безлюдной ночью, ступая немного не в такт вашим шагам и замирая немного позже вас. Здесь давно никто не живет, и не сможет жить, пока стоят эти стены. Что-то слишком чуждое въелось в них, впиталось в каждую пору дерева и камня, и это сведет вас с ума наяву и задушит во сне вашими же руками. Я — исключение.
Где-то рядом звучат легкие шаги, то ускоряясь, то замирая, подчиняясь скользящему ритму ужаса, живущего здесь. Я с удивлением прислушиваюсь к этому звуку. Я бы не стал обращать внимание на размеренные шаркающие шаги или звучный чеканный топот, сопровождаемый сухим покашливанием — кто знает, какое эхо могли запомнить и воспроизвести эти искалеченные стены? Hо такие шаги сулят нечто новое, неожиданное...
"Одиночество, его размер и сила не имели предела. Одиночество это не тогда когда ты один в пустом доме, а когда среди шумных людей, в весёлой компании, понимаешь что эти люди для тебя чужие. Одиночество это когда ты понимаешь, что ни один человек не узнает, всего что ты хотел бы сказать, но не скажешь, потому что ты сам не хочешь этого знать. Одиночество это когда ты говоришь с человеком, и замечаешь, что он не слышит тебя, что он сам пытается тебе что-то сказать, но ты его не слышишь. Тебе не интересны его проблемы, а ему твои.Каждый должен рассчитывать на свои силы, не прося никого ни о чём. Каждый человек в этой жизни один. Наверное, смерть не избавит от одиночества..."
- А тебя никто спрашивать и не будет! - доносится с боку чей-то металлический голос. Не успеваю даже удивиться. Слышу еще один голос. Мягкий, нежный, абсолютно противоположный первому:
- Ты не посмеешь! Он должен жить!
- С какой стати?
- Есть Договор! Он любит!
Это что, они обо мне? С каждой минутой становится все хуже. Я уже не на дороге. Но где? Вокруг темно. Пустота. Может, я уже умер?
Пытаюсь повернуться в сторону говорящих. Не получается.
Секунда. Резкая боль в сердце. Будто удар током. Еще секунда. Вижу каких-то людей. Еще миг. Вокруг снова эта пугающая пустота.
Диалог продолжается.
- Он не может любить! Он не верит! Он сам это повторяет все время! Ты слышал! ледяной голос звенит в ушах.
- Но ты сам отобрал у него любовь!
- Я не отбирал. Я просто показал, какой она может быть.
Последний раз я видел тебя год назад. Это была моя глупость, согласен. По прибору мерил свою скорость спуска на горных лыжах. И достигнув 40 миль в час, поднял глаза и увидел тебя, за деревьями леска, прямо по курсу, всего в 50 метрах впереди. Я ворвался в лесок в облаке снежной пыле, и крича тебе: Сука!
И ты снова струсила. Куда ты делась? Я ударился об дерево, и всего лишь неделю провел на больничном. Ни одна кость не была сломана, множественные ушибы и гематомы.
Выпьем? Не хочешь? А я выпью. Как я боялся покойников. Зачем ты сделала это? Я убегал с улицы, заслышав звуки похоронного марша, и прятался под кровать. Тебе это нравилась? Как я ненавижу, тебя, сука! За свой страх, за свои кошмары. Зачем ты забрала мое детство? Выпей, Костлявая, я давно жду тебя.
Мне было семь или восемь, когда мы встретились во второй раз. Я зашел на кухню, и увидел кусочек шоколадной плитки на кухонном столе. Я подошел и съел его. Я не мог знать, что отец готовил супер отраву для крыс и втер ее в шоколад. Я был просто ребенок, который любил сладкое.
Отец с мамой долго отпаивали меня молоком, и заставляли рыгать. Я знал, что это не поможет, и я думал, что все же лучше вызвать врачей, но я боялся перечить родителям, я был так мал. И когда они уложили меня в кровать, погасили свет и закрыли дверь, и ушли, я увидел тебя снова. Ты стояла слева за дверью, в тени, напротив вешалки. Я видел только твой силуэт, и мне было очень страшно, я был всего лишь ребенок. Я не мог закричать, я боялся огорчить своих родителей, я просто лежал и плакал в темноте. Ты подошла и положила свою лапу мне на грудь. Ты ведь знаешь, как мне было страшно? Зачем ты это делала, сука!
Потом кровать расступилась подо мной, и мы начали проваливаться в преисподнюю. А потом открылась дверь, и вошла моя мама. Она потрогала мой лоб, и сказала отцу: Спит.
А ты отошла в тень. Мое тело закостенело, и я даже не мог вздохнуть. Мама вышла, ты посмотрела на меня, и исчезла.
Выпей, сволочь. Я так тебя ненавижу. Я никогда не видел твоего лица, только твою тень. Я не знаю, можешь ли ты смяться или скорбеть. Неважно. Ты всегда в тени. И ты всегда рядом.
Здравствуй, Костлявая. Садись, выпьем. Ты знаешь, я ведь ждал тебя.28-04-2008 11:50
А я выпью, а ты как хочешь. Ты знаешь, я так тебя ненавижу. Ты помнишь нашу первую встречу? Ты помнишь, я знаю. Мне было четыре года. Мы были на кладбище. И моя бабушка подвела меня к покойнице, которую в тот день хоронили. Бабке было лет девяносто, не меньше. И ты подменила ее. И никто не заметил. Лишь я увидел тебя, сморщенную и ухмыляющуюся в гробу. Я испугался, закричал, заплакал, и уткнулся в подол бабушки. Она утешала меня как могла. И вдруг я испугался, что ты выйдешь из гроба и заберешь меня с собой. Я обернулся, ты лежала в гробу, и сквозь прищуренные щелки глаз смотрела на меня, как бы желая сказать: Мы еще встретимся.
Никто не видел этого. Взрослые говорили: Уберите ребенка. И только ты и я знали о нашей встрече.