я погружен. В одиночество, музыку. В снег. Утки и кошки наводнили пространство вокруг меня. Засели на мне и вокруг. Я постигаю кратковременный дзэн. В километрах от города и людей. Не стучи в мои внутренние окна. Не шуми, не плачь, не стони. Я остаюсь здесь каменным. Зависимым от лунных часов. Погруженный в прострацию. И сны наяву
Подаю на разрыв сам с собою. Все быстро надоедает. Вот и я себе надоедаю. Сначала думал - обман зрения и чувств. Оказалось - правда, что колет глаза. Оба глаза, до слепоты...Мне так надоел я. Даже в попытках себя изменить. Пытался, а недовольство только растет... Что я за человек такой? 25 лет, а до сих пор не могу найти гармонии с собой и со своими личностями... Надоело, устал, зае**л** ! Как бы теперь себя выбросить, чтобы случайно больше на глаза не попасться, чтобы и памяти не осталось... Ломаю голову до боли. Ноет, пульсирует.
Или я просто забыл выпить сегодня таблетки... Но тогда откуда же чувство, что все это не впервой? Что не в новинку и не удивляет даже... и что не кажется, а взаправду осточертел сам себе. Наскучил даже!
Не знаю...
Что делать...
Хлопушка рассыпалась на конфети
И для начала, просто не нужно давать мне повод
давать себе повод.. все остальное останется тут,
между сейчас и чуть-чуть попозже.
Я, как любой замызганный русский город,
грязный город, не различаю когда во мне тонут/когда плывут.
Не добр, не зол.. растерян и осторожен
сразу. С разумным взглядом,
пустым неразумным взглядом, но рядом,
как подлежащее для подлежащего,
лежащего на полу полу с ума сошедшего.
Вот во мне черви и дыры, и дыры, и дыры,
почти как от выстрелов только глубже.
Был себе парень простой, наивный.. был да сам
в себе умер,
как умирают в птицах, погибших пилотов, души.
Разрушенный город, глупый разрушеный город..
черви мои в рыжих жилетах дороги чинят.
Чтобы таким не стать я искал причины
чтобы таким вот стать,
и глаза моего лица обратились в глаза лица моего отца,
и они такие усталые, и им так хочется спать.
Но для начала, просто не нужно давать тебе поводов,
дать себе поводы. Все остальное во мне - бери.
Все провода расплавленны, все клемы сорваны,
когда рядом ты..
Когда рядом я,
когда я рядом? Как подлежащее для подлежащего,
лежащего так близко, что между нами одни глаголы,
полностью голы.
Огрубевших ртов поцелуи -
это' ваша любовь?
У расшатанных стульев,
засиженных до заплаток, кровь
и та позвончее скребется
внутри, а нету ни пап, ни мам.
Когда повезет, может быть улыбнется,
разжимая губ кулак пополам
вам
рваное Солнце.
А вы все кривите ухмылками лица,
"стреляете" наобум,
так, что всегда выживает любовница,
а любовник до остроты затупляет изнеженный ум.
Я не судья никому из вас, милые.
Хочется чтобы в церковках блуд? -
Распотрашите своего любимого -
не откажите ни одному
из
"блюд".
Ваша любовь это кухни и кожа со стен -
желтое и тяжелое -
зажиревшие руки, на которых не видно вен.
И как таких целовать, когда даже голое
не чувствует пальцев и губ,
изнасилованное до нервозного-
ему не больно, как бы ты небыл груб,
не видно лица ни грустного, ни серьезного?
Ваша любовь не больше,
чем просто красивый труп.
Вы так прекрасны! Свою любовь на ноты разложите,
Распишите на стихи.
А улыбнуться любимому сможете,
если ему будет легко дышать
не только с вами, но и с другим?
Держать
вас за руку и верить что держите вы,
не верить в разлуку,
и целовать вас в загрубевшие равнодушием рты.
Я знаю, солнце расплавится,
как тушь на глазах плаксы,
и потечет суемятицей
букв, расшатаных, словно кляксы.
В альбомах на десять листов
портрет моей мертвой собаки.
Знаете, сколько красивых слов
колчечат не хуже драки?
Когда в голове, как намыленный гвоздь,
проваливается до самого живота,
алкоголь - любого любимый гость,
когда на крик не хватает рта .
Я знаю - звезды взорвутся
как воздушные шарики от кошачих когтей.
Смотрите, надо мной смеются
десятки придуманных новостей.
В блокнотах так много пустых страниц
и я не могу заполнить,
как белый траур пустых больниц -
без больных им неочем помнить.
Забинтованных труб в моем теле
так много, что хочешь - цепляй.
Я все равно, как несмазанные качели -
на свой страх и риск - доверяй или не доверяй.
Я знаю - исчезнут страхи,
взорвутся расплавленных солнц клочьми,
снимут с себя рубахи
измученные врачи.
Скоро небо разрежет лохматыми самыми грозами,
Вся моя осень будет залита дождями и выгрета желтыми розами.
Вырвите руку мне из плечевого сустава,
чтобы каждое мое преступление меня оправдало
за неимением своего состава.
Главы моих квартир измятых сложились углами внутрь,
смялись шторами око'н лица, разбил всю посуду я - тварь.
Ударь меня утро лучами рваными в глаза мои черно-белые,
мне даже твоего голоса бледного больше не страшно -
я теперь смелый .
Вот они праздники: стеклянных бутылок пустым нутром,
встретят вас измочаленных, сальных и жирных, с неговорящим ртом.
Я здесь сегодня пишу самые острые свои стихи,
знаете, дорогая мама, я никогда еще не был таким плохим.
У меня случилось несчастье, и, знаете, мама, я не могу ,
как раньше изламывать губы улыбкой, и верить, что никому не лгу.
Скалы усталые, разорванных вдребезги правд моих разноцветных,
порезались друг о друга , как режется небо о молочные зубы рассветов.
И когда тебе в руку, как и у всех пятипалую, суют что-то чистое нежное,
а оно тебе душу жжет
Хочется писать грубое и мятежное
в письмах на одиннадцати-значный телефонный счет.
Знаете, мама, родная моя, спасите!
Я окружен ветрами, а сам горю.
Если вы можете, мама, пожалуйста потушите,
и прошепчите ей, моими стихами, что я ее люблю.
Голосу твоему я бы письма писал,
называл бы его по имени.
Голосу твоему я бы цветы рисовал,
на мартовском сером инее.
Голосу твоему..
По моему'
вряд ли случится,
кто-то научится
жить, не сломает ребро,
не разорвет на плече кожу ключицей.
Можно любить в восьмером одного-
пусть слабый, холодный, безлицый.
Я целовал бы больницы,
где о стены и измятые лица,
твой голос стучался.
Смеялся ли кто-нибудь
твоему голосу в губы?
А, впрочем, неважно - забудь,
а то я опять, несправедливый и грубый,
начну рвать себя на окончанья и суффиксы.
Кто-нибудь - это намного меня важнее.
Он всегда прав,
а я не то чтоб неправ, но не сильно сложнее
слово. Девятнадцать глав
чистой поваренной книги -
сварил себя сам без рецептов - тяп-ляп и готово.
Нате, ешьте! Не забудьте сказать спасибо
Вон той девочке в нескромном платье,
и мальчику в руках с любовью,
она стоит в нем как в кухо'нном халате,
а ему не стучите в дверь - не откроет.
А голосу твоему я бы целовал кожу,
чтобы люди кривили рожу,
мол, как это так, непонятный и странный тип,
так страстно прилип
губами к этакой даме,
а та и
ни топнет ножкой,
ни всхлипнет, ни крикнет,
а только немножко,
зажмурит глаза и голову запрокинет.
Голосу моему лучше молчать и кровоточить,
не будить тебя днем, не будить тебя ночью,
не говорить, что мне невозможно не хочется жить,
и не умеется прочее.
Ввалишься в квартиру: две комнаты, кухня, обои, стены.
Посмотришь на вены, повесишь на вешалку куртку.
Сегодня луна карманная проститутка, а небо не поднимает трубку.
Я скотчем чинил все свои блюдца, теперь не бьются.
Мне улыбаются
только врачи.
Дети строят песком куличи.
Уличный фокусник этот август, его уже хочешь лечи,
не лечи - не хочешь.
Прочтешь где-то странные цифры, запомнишь, расставишь - рухнет
ваза на кухне
в комнатах свалятся все иконы,
в стенах водой горячей, проснуться спящие стоны.
Вдохни, поглубже нам больше не надо,
когда я рядом,
когда рядом ты
все слышат мои мечты и смотрят, и смотрят, и смотрят.
Ты - голод сердечный мой, без тебя мое сердце лопнет.
Влетишь в квартиру нальешь себе алкоголя, наденешь платье.
Посмотришь на вены, на вешалку в бабушкином халате,
на стул в твоем пиджаке, на грязную белую скатерть,
проверишь сижу ли там где оставила,
расправил ли плечи,
выжег ли свечи тебя дожидаясь.
Поймаю твою улыбку, не плакать стараясь,
пройдешь с бокалом ко мне, поцелуешь мне губы,
обнимешь, глотнешь своего "мартини"..
Вот как уютно в нашей с тобой квартире.
Все равно любовь моя корнями привившись,
на тебе повешена, как старый пиджак,
как галстук на шее в бабочку свившейся -
змея словно в птицу. Рука в кулак
и кровью своею разбитых пальцев,
ресницы твои на моих глазах,
сколько в зрачках моих постояльцев
было, а ты бесконечный мой житель. Страх
потерялся в душе волокнистой,
застыли стекляшками острыми льды в сердцах,
вздохну и провалится в самый низ мой,
океаном северным печаль с лица.
Улыбкой твоей жизни прожиты прошлые,
помню тебя, а не должен был,
неужели настолько тобою поношенный
что даже и псом твоим под дверью скулил.
Поцелуи твои - смерть моя нежная,
так словно над пропастью еле стою,
никто не толкнет моего прохожего,
чтобы и тот меня тихонько толкнул.
Все равно разбившись о пену небесную
империй разрушенных когда-то в прах,
не потерять мне тебя заветную,
не умереть не на твоих руках.