Бывает, словесник вздрагивает, когда на него из уст ученика сваливается какая-нибудь «каверза». Та, что никак не вписывается в привычные, опробованные штампы.
Ну, злит этого бедного учителя, если «зловредный» «умник» или «умница» просит его объяснить» - на пользу ли сработал баснословный умелец Левша (Н.Лесков), который английскую блоху, конечно, подковал, но... ногами то она "не трогает" и ни "данса её уже заметить невозможно и ни одной "верояции", что прежде, выкидывала.
Нет от неё боле ни толка, ни удивления...
Или - так уж безупречно чиста, романтична и прекрасна шекспировская Офелия, которая по наущению папы своего Полония только и делает, что потихоньку шпионит за возлюбленным своим Гамлетом, доносит на него и... предаёт, предаёт, предаёт...
И… - Как это РУСАЛКА может СИДЕТЬ ?
Двести лет смеются над фонвизинским дураком Митрофанушкой, который не хочет учиться, а хочет жениться. Многие поколения школьников под руководством своего «литературного инструктора» усваивают, как смешон, глуп и нелеп этот недоросль. Смеются, как бы не замечая, что Митрофан и остроумен, и сообразителен, и хитёр, и наблюдателен.
Но попробуй сегодня заявить это какому-нибудь возросшему на штампах литературному «наставнику»!
Со слезами на глазах мы слушаем оперного Ленского...
«Куда, куда вы удалились, весны моей златые дни?... Придёшь ли, дева красоты, слезу пролить над ранней урной..."
И мало кто при этом задумывается о том, что Пушкин заставляет своего героя перед роковым выстрелом произносить штамп за штампом, пародируя "романтиченские бредни" юного поэта. Слишком уж велико обаяние оперного тенора - особенно если этот тенор Лемешев или Козловский..
Боле того, учитель трактуют эти предсмертные стихи Ленского – как образец скорбной лирики.
Здесь, правда, с ним мало кто спорит, ибо оперу Чайковского не слушал, а пушкинского «Онегина» изучал, как положено.
... Во время студенческой практики ученица вдруг спросила у методически подкованной учительницы, - в чём уж такая мастерица, Василиса Премудрая? – Лентяйка и неумеха, всё за неё мамки - няньки делают.
Слава Богу прозвенел звонок, и учительница сказала, что на следующем уроке объяснит, как не права эта девочка с её «дурацким вопросом».
Успех или неуспех студента в учёбе тесно связан с его самооценкой. Отсюда - уверенность в себе или наоборот – вечные сомнения : а получится ли…
Вся моя работа на то и направлена, чтобы попытаться внушить студенту одну из двух вещей: э т о ты уже можешь, а с э т и м – погоди, не потянешь.
И ЭТО – самое трудное, ибо для того, чтобы вынести подобный «вердикт», нужно иметь собственную адекватную самооценку, определяющую уверенность в своём выводе. Хотел сказать – «полную уверенность», но, увы, таковой почти никогда не бывает.
Вот вчера прислал мне студент свой очерк об известном журналисте из «Эхо Москвы». Всё по делу.доказательно; умно; со вкусом оформлено. Но о чем-то, мне показалось, сказано слишком вскользь, суховато, маловато. Отослал ему рецензию с оценкой 8 ( у нас это – хорошо).
А потом полдня маялся. Всё-таки - первая толковая работа о творчестве журналиста. Именно этого я от них так долго добивался – и вот она! Завтра обсудим в группе. Может, начнут появляться и другие статьи. Других студентов.
Не выдержал, послал я этому парню письмо с приятным таким извинением- ошибся, мол, за очерк ставлю тебе отлично. И объясняю - почему.
В ответ получил одно слово: - Спасибо!
И я знаю – следующие его материалы будут ещё лучше. Такое с ним уже случалось. Каждая не очень высокая оценка толкала потрудиться с большей отдачей. И я это всегда замечал, отмечал, похваливал.
Как всё же важно – своевременно похвалить человека – заметить его успех!
Теперь точно знаю - такой всё сделает, чтобы хоть на ступеньку, но подняться. Значит, убедил я - и его, и себя: может!
Поднялась у нас с ним самооценка.
Всё это, кстати, не только к учёбе относится. Но здесь уже – другая тема назревает, всё о том же успехе и неуспехе – откуда они берутся и… не берутся.
Каждый год я говорю своим первокурсникам: - Назовите, несколько самых любимых своих произведений искусства....
И не было случая, чтобы заявляя своё «самое-самое», студент в качестве главного аргумента не выдвигал эту сакраментальную фразу – О вкусах не спорят!
Я думаю, нетрудно догадаться: «самым-самым» нередко оказываются несомненная дешёвка, какой-нибудь «хит», очередная звезда «Новой волны», сомнительный «бестселлер» или откровенная «попса» во всех её проявлениях.
Я знаю многих строгих педагогов, которые чуть ли не целью жизни себе ставили: з а с т а в и т ь любить Пушкина или Гоголя. Принудить слушать Бетховена или Чайковского, а не только Земфиру или Валерию.
Даже спектакль у нас когда-то шёл в ТЮЗе - по пьесе Гунара Приеде «Я вас заставлю любить Райниса!»
Ничего не вышло. Не полюбили. Недавно из пятидесяти латышских студентов на мой вопрос, любят ли они своего великого поэта и драматурга Райниса, - утвердительно ответили лишь двое.
Школа перестаралась...
И вообще - ничего путного из принудительного внедрения прекрасного не получилось. Произошло обратное: многие выпускники средних школ приобрели стойкое отвращение к классике в любом её проявлении. Явилось молодое поколение с неистребимым попсовым вкусом.
Изменить его нелегко, вернее, невозможно.
Я сам, когда у нас идёт диспут на эту щекотливую тему, говорю ребятам:
- Спорят о вкусах!!! У кого, например, самая «классная» косметика, татуировка, причёска или куртка...
Но не стоит спорить о том, кто выше, значительнее как писатель – Лев Толстой или, скажем, Валентин Пикуль…
Моя комната похожа на лавку барахольщика. Скопище бесполезных вещиц, поделок, безделушек. Никому не понять, почему всё это здесь, а не на свалке. А я думаю – разве можно на свалку выкинуть... свою биографию...
Вот крохотная керамическая вазочка. Пузатенькая, будто купчиха в цветастой юбке. А горлышко узенькое, уже со щербинкой. Такая затейливая была на ней роспись – а сейчас почти всё стёрлось. От времени. А может, оттого, что я слишком часто брал её в руки, чтобы приблизить аромат трёх цветочков. Всегда трёх, - больше в горлышко не входило. Вазочку изваяла и расписала Инга. Специально для того, чтобы весной ставить в неё для меня свои три полевых цветочка. Каждый день, идя в школу, я предвкушал встречу с этой весёленькой вазочкой. Мне не терпелось угадать – какие сегодня цветы рано утром сорвала и поставила на мой стол Инга. Но ни разу не угадал. Цветы всегда были другими. Чудеснее, чем я ожидал. И аромат – тоже другой. тоньше, чем вчера.
Она училась тогда в десятом классе...
Прошло много лет, и вазочка давным-давно у меня дома. А в ней - пожелтевшая, иссохшая до прозрачности веточка репейника. Помню, как я исцарапал до крови руки, пытаясь когда-то и зачем-то на Кавказе, в горах, открутить эту упрямую и злую колючку.
Она до сих пор смотрит на меня с укором .
Ничто, говорит она мне, не исчезает бесследно.
[показать] ТА САМАЯ...
« … Как только зрители, слушатели заражаются тем же чувством, которое испытывает сочинитель, это и есть искусство», - говорил Лев Толстой.
В зрительном зале, который называется «студенческая аудитория», происходит то же самое. Я иду к своим студентам не просто НАУЧИТЬ, но и передать своё душевное состояние. Нельзя учить тому, чего не любишь.- «заразить» тем, чем не «заражён» сам.
Вот и становишься «сочинителем», если твой «зрительный зал» «заражается»» вдруг т в о и м, видением художественного образа, поэтической строки…
Наверное, это ужасно. Но по-другому со мной уже не будет никогда. Давным - давно и читаю, и слушаю, и смотрю на мониторы, экраны, театральные сцены с одной «задней мыслью» - а приняли бы э т о мои студенты, сумел бы я «заразить» их своим впечатлением, ощущением, переживанием, радостью. И вообще - удастся ли мне хоть чуть передать свою одержимость тем, что каждый раз по-новому становится значимым для меня самого – в литературе, искусстве, публицистке, политике, в науке.
Иногда – удаётся…
Он струсил дважды...
«Всем сердцем юношу любя», - с готовностью принимает его вызов на дуэль. При этом сознаёт свою неправоту, но и шага не делает к примирению.
Что это? Элементарная трусость! Гордый и надменный Онегин вдруг испугался насмешек соседей, которых он, как оказалось, не только саркастически презирает, но и... боится.
«Шёпот, хохотня глупцов» - берут верх над благородством и здравым смыслом. Делают нашего высокомерного героя трусливым рабом «общественного мнения»...
Во второй раз Онегин струсил, когда опять же, «всем сердцем юношу любя»,- выстрелил этому юноше в сердце.
Светский предрассудок, во власти которого так малодушно оказался «благородный» Онегин, нисколько не запрещал ему выдержать выстрел Ленского и потом разрядить пистолет в воздух. Или «промахнуться»...
Не сделал он этого – тоже из трусости.
... И Ленский, жмуря левый глаз,
Стал также целить...
Для Онегина этого оказалось достаточно, чтобы дрогнуть и, сбросив с себя горделивый байронический плащ, в страхе кинуться спасать свою «опостылевшую» жизнь...
Свои уроки я сочинял где придётся. В автобусе, на пляже, в лесу, когда собирал грибы, на велосипеде, по пути в школу .
Вдохновение приходит внезапно. Вдруг зазвучит в ушах «Чудное мгновенье» Глинки, и возникает картина - стихи Пушкина и проникающий в них романс. А на экране – аллея Керн в Михайловском, портрет Анны Петровны…
Или вот это…
- …Молись за меня, бедный Николка!
- Нет, нет! нельзя молиться за царя Ирода, Богородица не велит…
И сцена с Юродивым из «Бориса Годунова». Большой театр – Пирогов, Козловский. Или сам Шаляпин.
Мне всегда хотелось, чтобы вместе со стихами о природе звучали на уроках «Времена года» Чайковского или Вивальди.. И перекликались с ними пейзажи Левитана, Поленова, Коровина, Грабаря, Серова.
Онегинские уроки нередко превращались в настоящие спектакли.
Размышлял, как совместить лермонтогвского Демона с врубелевским и с Демоном Рубинштейна.
Тогда ещё не говорили об интеграции в обучении. А я без этого просто не мог обходиться. Даже книжку написал – «Живопись на уроках словесности».
А за ней и другую – «Интеграция на литературных занятиях».
Бывало, надо мной и посмеивались. Нельзя, мол, превращать урок в театр. Но я был уверен: чем больше на уроке литературы «театра», чем убедительнее перекликаются на нём разные виды искусства, тем сильнее западает этот урок в душу ребёнка. И необходимо лишь одно: добиваться, чтобы музыкальный или, скажем, живописный образ сливались с литературным органически, а не становились бессмысленной «декорацией».
И нельзя забывать: главный герой на уроке литературы - СЛОВО писателя или поэта! А любой "театр"- для того, чтобы СЛОВО это обретало свой глубинный художественный смысл.
Она по-русски плохо знала,
Журналов наших не читала,
И выражалася с трудом
На языке своём родном.
- Письмо к Онегину ( «Я к вам пишу – чего же боле...), которое многие девочки знают наизусть, Татьяна «писала… по-французски.
…«Что делать! Повторяю вновь:
Доныне дамская любовь
Не изъясняется по-русски...»
А если добавить, что текст письма – почти дословный пересказ или пародирование сердечных излияний сентиментальных барышень из романов Ричардсона и Руссо, которыми зачитывалась Татьяна, то «русская душа» её предстанет несколько своеобразно…
…Дирижируя раскатистым «Р», Лёня изрёк…
Р-р ыбачил Кр-р аб в Кар-р ибском мор-ре…
Пятиклассника Лёню будоражили «прикольные» созвучия. Сам догадался: звук может стать главным, а иногда единственным зёрнышком, из которого произрастает образ- смешной или страшный. А то, что крабы в Карибском море не рыбачат, Лёню ничуть не смущало – ему было интересно позабавиться с этим рычащим «Р». И вообще – создавать из звуков – картинки.
Получилось нечто…
Рыбачил краб в Карибском море.
И на сиреневом просторе
Во крабьи сети угодил
Морозостойкий крокодил....
Игра со звуком, как правило, провоцирует игру со словом, точнее – словотворчество.
Всем классом сочиняли…
Красномордый помидор,
Не ходи гулять во двор!
Как у дядюшки Арбуза,
У тебя большое пузо!..
...- Ну какой же красномордый!?
Помидор ответиол гордый.-
Просто я - прекрасномордый!
И ещё – прекраснопузый –
Слаще вашего Арбуза
А на выпускном вечере Лёня подарил мне…
ЖАБИЙ ВАЛЬС
Красавица Жаба
В жабо кружевном
Кружилась, прижавшись
К нежному Жабу...
И жалобно жалили душу банджо,
И запах жасмина
Носился по саду.
Журчанье фонтанов звучало повсюду,
И сердце жабИлось
В предчувствии чуда...
О, этот миг никогда не жабуду!
Да, подумал я, уж кому-кому, а Лёне не придётся объяснять про аллитерацию или неологизмы. ..
[450x286]
Пятиклассником я заучивал его наизусть . И повторял слова своей учительницы о том, какой этот парус мятежный, протестующий против покоя, равнодушия. И как велико в нём стремление к борьбе и бунту.
…Потом я сам давал «Парус», но уже не пятиклассникам, а студентам. Потому что видел: запомнить его легко, а вот понять…
«Парус» для меня до сих пор –«сюр». Загадка.. Всё в нём кажется зыбким, противоречивым, размытым и расплывчатым. А если одним словом – таинственным.
Увы! он счастия не ищет
И не от счастия бежит!
Как это? Разве можно одновременно не стремиться к счастью и… не бежать от него, то есть всё-таки – желать счастья.?
И как совместить: «играют волны – ветер свищет», «мачта гнётся и скрыпит»» и… «струя светлей лазури», «луч солнца золотой»? Одновременно – и шторм и затишье!?
На одном открытом уроке по этому поводу я услышал любопытный ответ – вопрос задал школьник.
Учительница не растерялась и пояснила: - Видишь ли, Лермонтов изображает парус при разных погодах – сначала – в бурю, а потом – в штиль…
Ладно. В разную – так в разную…
Идём дальше.
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой.
Что это?! – отрицание покоя? Или наоборот – жажда покоя? Тогда, причём здесь - мятежный ? И какой бури ищет ПАРУС? Той, в которой как будто есть покой? Но ведь тогда это уже не буря. Как же совместить покой и мятежность?..
О чём всё-таки ПАРУС?
Об одиночестве, покинутости, нерешительности, безысходности, потерянности?
Белеет себе в тумане моря и, заметьте, никуда не движется. Никуда не стремится. Ни в «страну далёкую», ни «в край родной»…
И где усматривают здесь некоторые коллеги стремление к борьбе?
Такие вот тайны заложены в этом гениальном, загадочном и очень не детском стихотворении. Разгадывать их на своих занятиях со студентами для меня - истинное удовольствие... .
Читаю в классе…
«Лисица видит сыр, - Лисицу сыр пленил…»
Или это –
«Голодная кума Лиса залезла в сад; В нём винограду кисти рделись. У кумушки глаза и зубы разгорелись.»
Хохот…
- Ты чего?
«Умник» Андрюша:
- С каких это пор сыр пленяет лисицу? Дураку ясно - не станет она его есть, хоть с голоду подохнет.
И виноград!? – противен он лисице. Попробуйте-ка заставить её проглотить хоть одну ягодку – близко не подойдёт!.
Кто-то «развивает тему»…
- Вот если бы на ветках рябчики висели или хотя бы колбаска…
Я задумался – почему это Крылов заставляет свою Лисицу глядеть с вожделением гурмана и на сыр, и на виноград. Пробуждает неуёмный аппетит к чему-то для неё по жизни совершенно непотребному.
Да, конечно, аллегория…
Но для чего именно сыр и виноград? Мог же выбрать для своей кумушки вкусняшки куда убедительнее.. И никто бы не упрекнул его за то, что Ворона, например, держит во рту кусок мяса.
Детям я сказал…
- Большой художник может уверить нас в самом невероятном, даже в существовании лисиц, сгорающих от жажды полакомиться виноградом. И люди безоговорочно верят. Уже лет двести.
В этом- правда искусства!
[220x308]
Когда-то, начинающим учителем, я увлёкся Рихардом Вагнером. И конечно же, не удержался - принёс эту затёртую пластинку в свой девятый «Б». Я всегда таскал в класс самое-самое. Как-то не мог в одиночку радоваться Моцарту или Баху, Шаляпину или Карузо.
А сейчас вот – Вагнер. Поставил арию Лоэнгрина. И застыл – в предвкушении триумфа. Пел знаменитый тенор Иван Семёнович Козловский. Это очень длинная ария – целая баллада. Ведь так и называется «Рассказ Лоэнгрина».
Прошло две-три минуты, и откровенно зевнул отличник Юра. А потом... потом зашуршал весь класс. Козловский выводил свои рулады, а детки сражались в «морской бой», играли, в «балду», шушукались и не могли дождаться, когда закончится эта тягомотина.
В общем, провалился я со своим Лоэнгрином.
На переменке ко мне подошёл Петька, мы на одной улице жили.
- Это... а можно я... это... к вам домой . Вы мне поставите свою пластинку?
С тех пор он ходил ко мне каждый вечер. И каждый вечер был Лоэнгрин.
Петька уже не мог без него. Ходил и ходил. И ничего другого слушать не хотел, как я ни предлагал...
Для меня это до сих пор – загадка...
Я вот думаю сейчас – можно ли научить кого-то наслаждаться шедеврами композитора, художника, поэта...
В школе детям говорят о том, почему какое - то произведение искусства следует считать гениальным, великим, «анализируют» тему, идею, «изобразительные средства», пытаются объяснить, что именно хотел сказать автор.
И за «правильные» ответы ставят высокие оценки.
Но нечасто учителю приходит в голову «проанализировать» лишь одну-единственную вещь: а довелось ли его отличнику ощутить радость от встречи с шедевром – картиной, сонатой или романсом, с книгой из "списка обязательной литературы" или хотя бы той, что вчера так упорно и долго «анализировали» в классе.
Мне почему-то кажется: НАУЧИТЬ такому нельзя.
В том числе и самого учителя! Будь он на своём «педфаке» хоть трижды отличник.
Как можно "научить" ПЕРЕЖИВАНИЮ? ЭМОЦИЯМ? ЧУВСТВАМ?
Ощущение прекрасного, художественный вкус, чутьё на шедевр - заложено в генах человека. Оно – от Бога. Как детская душа, переполненная предвкушением чуда. Жаждущая его приближения.
Прекрасно говорит об этом пушкинский Сальери ( "Моцарт и Сальери").
Ребёнком будучи, когда высоко
Звучал орган в старинной церкви нашей,
Я слушал и заслушивался - слёзы
Невольные и сладкие текли.
Разве Э Т О - не от Бога?
Пятитомник «Родная речь» выдержал немало изданий. И стал первым латвийским учебником по русской литературе. Прежде чем запускать в производство очередной том, я объезжал множество школ по всей Латвии, приходил в классы и давал открытые уроки, чтобы проверить «на прочность» то или иное творение, которое приходило в школу впервые - фрагменты из «Библии»,"Повести Белкина" Пушкина, «Пугало» Лескова, «Лето Господне» Шмелёва, «Студент» Чехова, «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова, «Последний бой майора Пугачова» Шаламова…
Хотелось убедиться, станут ли для школьника эти и многие другие произведения желанными и добрыми друзьями . И всегда убеждался - станут! Но лишь в одном случае, если они воистину ценны для тебя, УЧИТЕЛЯ – СЛОВЕСНИКА. И ты умеешь передать другим не только знания, но и эмоции, свою собственную радость читателя, искренне поделиться ею с другими.
В основе "Родной речи"- дмалог, участники которого, - Учитель, Ученик, Критик. И никакого навязывания чьих-то точек зрения. Каждый отстаивает собственную правду.
В своих книгах я старался представить искусство слова таким образом, чтобы ребёнок почувствовал, какая это радость – встреча с великим писателем и великой КНИГОЙ, встреча с родной речью. Представить так, чтобы человек стал ЧИТАТЕЛЕМ, а само чтение не вгоняло в тоску, а было удовольствием. сопереживанием, поводом для размышлений о "времени и о себе".
Помню, на очередном открытом уроке ( Это было стихотворение Маяковского "Послушайте"),- я подошёл к одной парте со словами- "Ведь теперь тебе ничего? Не страшно? Да?!"
И вдруг расслышал шёпот: - Нет-нет, не страшно.
Бывало так. Приходил я в свой четвёртый класс и говорил – Сегодня… Афанасий Фет.
И несколько минут у нас царила поэзия.
Какая ночь! Как воздух чист,
Как серебристый дремлет лист…
А потом занятия шли своим чередом. Дети привыкли – стихи в их классе - как увертюра к каждому моему уроку. И важно вот что: прочитав стихотворение, я никогда не пробовал что-то объяснять, задавать вопросы. Доверял их слуху. И сердцу. Но, читая, внимательно всматривался в лица, пытаясь угадать, кто увлечён и вовлечён, взволнован, а кто… скучает. Я был уверен: ребёнок с его фантазией, воображением, способен без всякой подсказки ощутить поэтический образ, принять красивое. И он делает это естественнее, точнее, эмоциональнее, доверчивее, чем иной старшеклассник, умудрённый и удручённый догмами литературоведческого анализа.
Далеко не каждому отпущена радость наслаждения подлинной поэзией. Ощущать её, вникать в её тайны, замирать от её звуков – это дар. И его можно пробовать развить или хотя бы заметить. Из урока в урок, из года в год устраивал я «поэтические минутки». Это и были первые шаги. Но без них уже трудно представить движение. В поэзию…
Эти «минутки» и натолкнули меня на мысль ввести в каждый учебник «Родной речи» постоянную рубрику – «Для любителей поэзии». И сделать так, чтобы – только стихи – и никаких комментариев. «Рубрика» в программу не входила. И «проходить» её было не обязательно.
Это стихи для детей, которые уже любят поэзию, привыкли к ней. И которым е ё всегда не хватает.
На первом же уроке литературы учитель говорит: «В вашей книге есть стихи очень хороших поэтов разных времён…»
А уж дети сами откроют «Родную речь» и станут читать Державина, Баратынского, Языкова, Батюшкова, Тютчева, Бальмонта, Блока, Гумилёва, Сашу Чёрного, Ахматову, Цветаеву, Пастернака, Мандельштама, ..
Многие и многие десятки стихотворений, которых никогда не бывало в школьных учебниках. И которыми можно сопровождать уроки словесности
Как музыкой…
Из школы или университета моя работа неизменно перетекала в Республиканскую молодёжную газету, где я «опробировал» свою педагогику, привлекая к дискуссиям всех желающих, . Многие темы и проблемы этих диспутов стали впоследствии основой для моих учебников - «РОДНАЯ РЕЧЬ», «Книг для чтения» и многих других пособий, формирующих «талант читателя», художественный вкус
… Однажды в редакции началось поветрие - посыпались любовные стихи, пронзительно правдивые и страстные. Печатать их было невозможно, но извлечь какие-то уроки…
«Может, они вам приглянутся»,- писала влюблённая Наташа. – Это лучшее, что я сейчас могу послать»…
Я решился и… напечатал, убедив редактора - педагогика!
БЕЗУМНАЯ ЛЮБОВЬ
Что мне делать?
Как мне быть?
Не могу без него жить…
… Но он не для меня!
И в этом вся беда,
Что он не для меня…
Наташе я написал…
«Стихи приглянулись.Но, ты уж извини, не за их художественные достоинства., а за силу «безумной любви», которой пронизана каждая строчка. Именно за это мы решили опубликовать их. Любовь побеждает всё. Даже строгих редакторов.
Потом последовал цикл моих статей «Как не надо писать стихи». Отклики читателей. Новые детские стихи.
А потом- рубрика в «Родной речи» - «Для любителей поэзии».
Всего три вещи...
- Разговаривать с теми, кого учишь, общаться с ними. Но это невозможно, если нет уверенности в правде, искренности твоего слова, желания поделиться тем, что глубоко волнует тебя самого - и школьники, и студенты безошибочно улавливают любую фальш и не прощают её.
- Видеть и чувствовать свою аудиторию – всех вместе и каждого в отдельности, замечать и прогнозировать реакцию учеников на то, чем пытаешься их заинтересовать.
- Превращать любое занятие в ДИАЛОГ, пробу своей правоты или неправоты. – только так можно осмыслить свои педагогические способности и возможности.
Всё это я пронёс через долгие годы работы в школе и вузе…
И научился никогда не забывать: ШКОЛА – это не только то место, где учишь ты, но и место, где учишься сам, в том числе и у своих учеников. Когда стараешься создать СВОЮ ШКОЛУ.
. Некоторые мои друзья и читатели, безупречному вкусу которых я доверяю, настоятельно советуют издать "Исповедь" в бумажном варианте. Почему я не хочу этого делать, хотя возможности имеются?
Вся беда в том, что любой текст после того, как поставлена последняя точка, начинает казаться мне неуклюжим и незрелым. Не Т О слово вместо Т О Г О, единственного, которое ещё искать и искать. Неуклюжая фраза. Длинноты.Сбой ритма. Неточность описания. Неубедительность образа. Фальшивые, напыщенные нотки...
Так было с "бумажной" книгой о Николае Гумилёве - "Вызов судьбе". Я не успокоился, пока не переделал весь текст, предложив его читателю в электронном виде.Но успокоился, зная, что в любой момент могу исправить новые и новые обнаруженные "ляпы" или что-то сделать лучше.
Похожую работу я вёл со своими учебниками по литературе "Родная речь"- в общей сложности это более тысячи страниц.
То же самое собираюсь проделать и с "Мартыновым, не добавляя новые главы, а шлифуя, углубляя уже написанное.Читатель, может, и не заметит. Но для меня именно в этом весь смысл моей литературной работы - когда получаешь удовольствие от самого творческого процесса.
Глава 1
ПОСЛЕДНИЙ ТУР ВАЛЬСА
"Ровно тридцать лет, как я стрелялся с Лермонтовым на дуэли. Трудно поверить! Тридцать лет — это почти целая жизнь человеческая, а мне памятны малейшие подробности этого дня, как будто происшествие случилось только вчера. Углубляясь в себя, переносясь мысленно за тридцать лет назад и помня, что я стою теперь на краю могилы, что жизнь моя окончена и остаток дней моих сочтен, я чувствую желание высказаться, потребность облегчить свою совесть откровенным признанием" … (15 июля 1871 года, село Знаменское).
Нельзя спокойно читать это признание Николая Мартынова. Чуть не сказал- ПОКАЯНИЕ. Но не посмел. Покаяния здесь нет…
Нет и раскаяния. Есть - происшествие! И попытка облегчить совесть - "когтистый зверь, скребущий сердце. "Но…
Убийца не забыл ни обид, ни оскорблений, ни насмешек былой поры.
И всё же…
Вернись сейчас тот злополучный грозовой вечер 15 июля 1841 года – разрядил бы он свой пистолет в грудь ненавистного обидчика?!
Того, кто прилюдно, в присутствии дам, изо дня в день изводил его, самовлюблённого и ранимого, своими дешёвыми издёвками и колкостями, выставляя чуть ли ни шутом гороховым?
Господи, какой страшный вопрос…
*****
Лучше вернуться в то беспечное время, когда они ещё были друзьями. А пятигорская золотая молодёжь 8 июля 1841 года затеяла грандиозный бал у искусно и несколько вычурно украшенного грота. Живописно размалёванные шары и люстры, обвитые живыми цветами, обтянутые персидскими коврами стены. На огромных деревьях аллей, прилегающих к площадке для танцев, сверкало более 2500 разноцветных фонарей… Хор военных был помещён над гротом, и во время антрактов пение местных "соловьёв" услаждало слух очарованных гостей, бальная музыка не умолкала в аллее.
В этот вечер небо было чистого тёмно-синего цвета, сказочно серебрились звёзды. Ни один листок не шевелился на деревьях. Лермонтов необыкновенно много танцевал. И вдруг, запыхавшийся, остановился, чтобы подбодрить Мартынова, угрюмо стоявшего у стены. Их глаза встретились. И Мартынова привычно поразил этот сумасшедший взгляд. Он знал…
"Обыкновенное выражение глаз Лермонтова в покое было несколько томное; но как скоро он воодушевлялся какими-нибудь проказами или школьничеством, глаза эти начинали бегать с такой быстротой, что одни белки оставались на месте, зрачки же передвигались справа налево с одного на другого, и эта безостановочная работа производилась иногда по несколько минут сряду. Ничего подобного он у других людей не видал. Свои глаза устают гоняться за его взглядом, который ни на секунду не останавливался ни на одном предмете. »…
Эти бегающие зрачки неизменно вгоняли Мартынова в какое-то непонятное беспокойство – настораживали в ожидании очередного подвоха.
А 13 июля - вечер в доме генерала Верзилина. Лермонтов кокетничал со старшей его дочерью Эмилией. Она злилась. «Я не говорила и не танцевала с Лермонтовым, потому что он продолжал свои поддразнивания. Тогда, переменив тон насмешки, он сказал мне: «Мадемуазель Эмилия, прошу Вас на один только тур вальса, последний раз в моей жизни". – Ну уж так и быть, в последний раз, пойдёмте» - Михаил Юрьевич дал слово не сердить меня больше, и мы, провальсировав, уселись мирно разговаривать…»
До роковой дуэли оставалось два дня…
глава 15
ПРОДОЛЖИМ «ИСПОВЕДЬ»…
«… У Лермонтова была бабушка, старуха Арсеньева, которая любила его без памяти и по связям своим имела доступ к нашему высшему начальству. Генерал Шлиппенбах, начальник школы...»
На этом месте рукопись «Исповеди» обрывается.
То ли не решился приближаться к ожидающим страницам, где придётся каяться, публично замаливать свой смертный грех, объявлять себя злодеем.
То ли случился нервный срыв, и он, схватив эти уже написанные страницы покаяния, швырнул их в огонь.
То ли «Исповедь»ему просто надоела – не получалось раскаяния. И гордыня не давала ему объявить себя злодеем и… трусом.
…Елизавета Алексеевна Арсеньева, бабушка Мишеля.
Наверняка Мартынов содрогнулся, узнав, как у себя в Тарханах упомянутая им «старуха Арсеньева», задыхаясь от неизбывного горя, ожидала, когда возникнут из-за поворота скорбные дроги с гробом, обожаемого Мишеньки.
Рассказывают, упала в обморок и оставшиеся ей четыре года прожила, как во сне…
Её могила рядом с любимым внуком.
А Мартынов продолжал жить – целых 34 года!
Жить без Мишеля. И без своего ненаглядного Ангелочка - в 1860 -ом она поехала в Ригу погостить у сестры и там неожиданно скончалась. Похоронил он её здесь, в Знаменском, в их семейном склепе.
Долго не мог прийти в себя. Никого не хотел видеть. Не мог…
Жил вдовцом – нелюдимо и хмуро. То в Москве, то в Знаменском.
Не страдал от одиночества – называл это уединением, считая его зовом души - своим привычным и желаемым состоянием. И если случался кто-либо рядом, начинал томиться и поскорее от нежданного гостя избавиться.
Каждый год 15 июля, в день дуэли, заказывал панихиду по рабу Божьему Михаилу, вечером наливал первую чарку – за встречу, Мишель!
Вскоре набегали видения. Вот он стреляет в бешенстве. Вот бросается к поверженному Мишелю, целует его терзаемое свирепым ливнем неподвижное холодеющее лицо. Вот мчится под громовые раскаты в комендатуру…
Ближе к утру бормочет несвязно – Как ты меня мучишь, Майошка…
И видит его ослепительно белые, специально созданные для насмешек и колкостей зубы.
Всё вроде у него ладно. Богат. Соседи, особенно должники его или «искатели», радушны. Но есит и такие, что отводят глаза при встрече. Или, завидев издали, переходят на другую сторону либо вообще сворачивают.
Что ж, он их понимает. Ему самому, бывает, хочется сбежать от себя самого.
Неладно – с душой. Скорбит она, грешная, ноет..
Как он жил и… чем?
На фоне судьбоносных явлений русской жизни, которые не могли его не коснуться, и тех очень редких упоминаний о нём можно при известной подсказке воображения представить себе бытие и душевный настрой этого человека...
Вот и продолжим «Исповедь.
Душевные порывы, мысли, дела и поступки Мартынова, вплоть до его ухода из жизни в 1875 году, могут быть вполне представимы.
Глава 16
ЭТО И МУЧИЛО…
«Мрачное « семилетие» - так Мартынов называл для себя эти годы…
Французская революция (1848) напугала, всполошила и русское дворянство, и государя.. Привела в замешательство и его самого.
А вдруг нечто подобное в России! Вдруг «бессмысленный и беспощадный» русский бунт обрушится на его владения!
Всюду искали предателей, шпионов, иностранных «агентов», измену. Неимоверно возрос гнёт цензуры - вплоть до частной переписки. .
Постепенно у него стало входить в привычку делиться с Майошкой всем, что тревожило, раздражало и … смешило.
Вроде этого.
Напуганные ожиданием бунта, или, как бы сейчас сказали «Майдана», власти заставили исключить из акафиста Покрову Пресвятой Богородицы стихи - «Радуйся, незримое укрощение
Глава 29
Я долго не решался начать этот разговор, Мишель. Но теперь, видимо, подоспело время.
И мало его у меня.
Перечитывая твои сочинения, не перестаю думать… страшно вымолвить…
Была какая-то изначальная неотвратимость того, что случилось 30 лет назад- под раскаты грома небесного. Будто сам Всевышний выносил тебе свой приговор – судил за тягчайший смертный грех.
За гордыню, Мишель!
Не утихающая всю твою жизнь – «с Небом гордая вражда» и «это адское презренье ко всему» не могли остаться без возмездия. И оно наступило.
Ведь чуть ли не с трёх лет бабушка внушала тебе, что ты самый самый – самый - умный, прекрасный, храбрый, непобедимый…
В Юнкерской школе, спору нет, ты был выше всех, но высокомерие, родная сестра гордыни, уже владело тобой в обращении со многими из нас. Шло время, и ты наделял собственной гордыней героев своих сочинений – Демона, Арбенина, Печорина, насыщал ею облитую горечью и злостью лирику.
Слова «презирать», «ненавидеть» всё чаще являлись в твоих сочиненгиях.
Как можно, Мишель, произнести такое - «И целый мир возненавидел, чтобы тебя любить сильней»?!
Неужели ненависть прибавляет любви!!?
Непокорность Богу ты пронёс через годы, и последний её отзвук – за несколько месяцев до гибели…
Благодарность
За всё, за всё тебя благодарю я:
За тайные мучения страстей,
За горечь слёз, отраву поцелуя,
За месть врагов и клевету друзей,
За жар души, растраченный в пустыне,
За всё, чем я обманут в жизни был…
Устрой лишь так, чтобы отныне
Недолго я ещё благодарил.(1840)
ОН так и устроил, Мишель…
Посчитал твой сарказм за «молитву»… И внял ей, разразившись громами и молниями над горой Бештау..