- Передать собственные эмоции, - говорил я ребятам,-
так же трудно, как переживания литературного героя. …
А Юля неизменно сочиняла о кошках.
Трепетно и печально – будто делилась сокровенным.
И я понял - кошка для неё и способ, и повод
сказать о чём-то своём, потаённом…
Капли разбились…
Над чёрным прудом
Листья кружились,
Кружились,
Кружились.
А за прудом
Кошка и кот вдвоём,
Мокрая кошка и мокрый кот.
Просто сидели,
В глаза смотрели.
Не понимали, что их ждёт.
Просто старели Кошка и кот.
***
В серых сумерках плыли туманы,
В них коты – размытые кляксы-
Что-то мрачно и нудно орали
И кого-то в истерике звали.
У дороги чёрная кошка
Всё истошно кого-то кляла,
До рассвета ждала, ждала,
Не дождавшись, в туман ушла.
Кот с бантом сидел у окошка.
Вверх смотрел тоскливо и хмуро.
Ждал – придёт эта чёртова кошка…
Не пришла. Кот обиделся: - Дура!!!
Старый кот с перебитой лапой
Вдоль болота тащился в стужу.
Старый кот с перебитой лапой
Всё ворчал: «Никому не нужен...»
***
По сине-зелёному снегу,
Под яблочно-жёлтой луной
Голубоглазая кошка
Танцует сама с собой.
Спросили: - В каком возрасте ребёнок начинает интересоваться «взрослыми» книгами?
И сразу вспомнилась – Нинэль Логинова, академик…
Уйдя на пенсию, она целиком посвятила себя воспитанию семилетнего внука Тёмы. Дневники её красноречиво отвечают и на этот, и на многие другие, не менее сложные вопросы.
…Год назад Тёма вынудил меня читать вслух "мою" книжку. Это были "Мёртвые души". Начала с опаской, но скоро успокоилась: мальчик был в восторге от мух, что ходят по сахарной куче, "как полные хозяева", и что
Чичиков вытер лицо, "начав из-за ушей", и что слуга Петрушка носит с собой "особенный воздух", и что козёл гулял под брюхами у лошадей, "как у себя дома". Тем летом мы стояли с Тёмой на дачном балконе,и он сказал: "Видишь, лес синеет? Это граница. Всё, что до него, моё, и что за ним, тоже моё". Это он Ноздрёва переврал.
Ему нравится свалка в комнате Плюшкина, и как природа сотворила лицо Собакевича. Но чаще других с нежностью вспоминает вопрос Коробочки, не пригодятся ли Чичикову мертвецы "в хозяйстве". И её часы на стене. Объяснить это пристрастие не могу: или скупость одного и беспутство другого меньше занимает семилетнего, чем честная глупость Настасьи Петровны? Или она вызывает особую жалость? Не знаю.
...Как прочитать семилетнему ребёнку «Одиссею»? Сперва осилить её самому. Потом рассказать как сказку. Но своих слов не хватит, и отрывки надо читать. Изумлению ребёнка не будет предела, он станет таскать за вами книжку.: «Читай ещё».
«У древних богов были весёлые боги, - говорю Тёме. – Знаешь, чем они занимались на горе Олимп?» Я беру поэму Гомера и читаю: «Там для богов в несказанных утехах все дни пробегают». «Утехи ( потехи) – это игра, понимаешь?» Это он понимает, как и любой ребёнок. «ИГРА БОГОВ» - красиво звучит, правда? А знаешь, во что они играют? В нашу жизнь. Вот пример...»
И потекла сказка...
…... Входит Тёма с дивным вопросом: «Почему «гвардия» написана с маленькой буквы? Разве она – не жена Наполеона?» Спрашиваю, с чего он так решил. Читает мне «Воздушный корабль» Лермонтова:
Несётся он к Франции милой,
Где славу оставил и трон.
Оставил наследника – сына
И старую гвардию он….
…Вдруг сознаёшь, что ребёнок ничего не знает. И прямо с колобка, лисы и лубяной избушки начинает вникать. И сколько всего услышит до школы с тем и войдёт в неё...
|
Или… не услышит. Ведь далеко не у каждого ребёнка окажется такая чудо- бабушка с завидным талантом педагога и, пожалуй, ещё более великим талантом – любви, С неукротимым желанием начать со своим внуком долгий и тернистый путь в Прекрасное. |
|
- Вот полюбуйтесь! – мама Инги показывает нарядную детскую книжку.
Раскрываю – и, о чудо! – под каждым стихотворением жирным красным карандашом – отметка: 5, 3, 4, снова 5 и… двойка…
- Понимаете, она ставит школьные оценки авторам!
А эти подчёркивания на полях!!! Замечания!
«Ночью в небе один \ золотистый апельсин». – Луна, а не апельсин!!
« Тучка – верблюдик!? Тучки – слоники!?- ерунда какая…
«Солнце и ветер читают листья на деревьях» - Не так! Солнце согревает, а ветер шевелит.
Да, с таким ребёнком я встретился впервые. Всегда видел, с каким восторгом принимают дети небылицы Корнея Чуковского, Бориса Заходера, Эммы Мошковской...
И ни у кого не возникает вопроса – как это можно, к примеру, поджечь синее море.
Ведь они своими глазами видят - «море пламенем горит»! И верят!
- Вы думаете, она с куклами возится? У неё одна любимая игра – школа.
Садится за свой «учительский стол», раскладывает тетрадки, достаёт «журнал», и начинается…
- Белкина! Два! А ведь можешь, можешь лучше. .
- Тебе, Васькин, сегодня – четыре. Стараешься.
. А Белкина – лентяйка! Давай дневник!
Явно подражает своей наставнице.
Строга. Придирчива. И криклива.
Так начиналась учительница Инга.
Она проучилась у меня всю среднюю школу. Весь педфак в университете. Детское недоверие к метафоре испарялось на моих глазах.. Таяло как бы само собой и без малейших моих подсказок.... До сих пор мне не ясен этот феномен. Кажется, к шестому классу страна «Вообразилия» вдруг распахнулась и поманила к себе Ингу.! Что-то проснулось в этой девочке... Не как знание, а как – ощущение.
Видимо, тропы и другие «волшебные» слова разложены в каждом из нас по полочкам, а вернее – по драгоценным шкатулкам. Каждая открывается в своё время. Или не открывается вообще. Вражда к метафоре сменилась у Инги дотошным стремлением вникать в её суть и бурно радоваться своим открытиям. Здесь тоже учителю лучше не вмешиваться – дать плоду созреть, что я и делал. Не мешал. Хотя и старался подкидывать поленья в уже занявшийся костёр.
А страсть выставлять оценки» сохранилась Но обрела новый смысл.
Учительница Инга всегда знает – любой ответ её ученика, каждое его сочинение, даже на «отлично», могут и должны стать лучше.
И ещё она верит - нашу методику со всеми её учебниками и «пособиями» можно и необходимо улучшить.
И улучшает!
Пишет с в о й учебник…
Декан педфака Гунар Гулбис, мой бывший директор школы, пригласил меня к себе. Возводить, как он выразился, новую цветущую ниву в образовании. При этом почему-то погрозил пальцем:- Смотри у меня..
Нива и впрямь оказалась цветущей. На курсе, где я куратор,- 32 девушки - красавицы. И все они, кто по зову сердца, а кто из любопытства, дерзнули освоить престижную в те времена, профессию словесника-русиста в латышской школе. Пикантность заключалось в том, что почти все мои «русистки»были выпускницами латышских школ и принадлежали, как сказали бы сегодня, к коренной национальности - с вытекающими последствиями. А последствия оказались совсем некстати: прочно укоренившийся акцентик, весьма убогий словарный запас, более, чем скромное представление о русской литературе. Были, конечно, исключения. Но они, как известно, лишь подтверждают правило.
Контингент для меня, в общем - то, привычный. Только был он у меня в латышской средней школе – и никто не мечтал стать «русистом».
С Гунаром на эту тему мы часто спорили : он никак не хотел поверить, что студенту-латышу могут оказаться не под силу историческая и срвнительная грамматика, старославянский язык или Маяковский со всем его футуризмом и словотворчеством.
Свои занятия я вёл под грохот отбойных молотков и рёв моторов – прямо за окнами воздвигалась грандиозная пристройка, намечая контуры светлого будущего нашего старенького педфака.
Возможно, отсюда и моя привычка - вещать «во весь голос» и общаться со студентами, как с глухими.
После лекции Гунар бывало вызывал меня к себе: - Когда ты перестанешь орать – у меня бумаги по столу прыгают..
- Закончим стройку века, и перестану.
Я лукавил. Привычка оглушать своим голосом была у меня давней, со времён «драмстудии». Так что стройка здесь не при чём.
Вот почему, когда наша завкафедрой Дайна Петровна, привыкшая незамедлительно откликаться на всё передовое, велела нам составить план личной перестройки, я, не задумываясь, написал::
- Перестать орать на занятиях.
Потом добавил – И размахивать руками.
Дайна Петровна привычно обиделась. Она всегда обижалась, когда подозревала, что над ней подсмеиваются. И наша совместная работа во многом сводилась к тому, что мы то и дело ссорились и мирились.
А вообще-то идиллия на нашем пока ещё крохотном педфаке в середине восьмедисятых царила полная.
В Женский день Гунар лихо стряпал картофельные оладьи. Илзе как бы невзначай напоминала о подписке на «Правду». Преподаватели сидели в тесном семейном кругу – на крохотной кухоньке Отделения «трудовиков», было уютно, по-домашнему. Дайна Петровна как бы в шутку предупреждала о том, что страна ведёт борьбу с алкоголем. Мы согласно и покаянно чокались…
Идут годы. Меняются темы занятий, их цели, концепции. Но одна тема так и остаётся для меня неизменной, если не сказать вечной, - СТУДЕНТ. Мой студент в моей аудитории. Чем бы я с ними ни занимался , какие бы ни пытался решать проблемы, всё-таки обязательная, неизбежная, самая главная и тема, и проблема всегда одна - попытаться разгадать сидящего передо мной человека. Я просто обязан это сделать.
Ловлю выражение лица, взгляд, какую-то брошенную реплику, ухмылку, шепоток или невольный кивок. Не уловив, не «расшифровав», рискую остаться непонятым, непринятым и ненужным вместе со всеми моими учебными предметами, красивыми речами, доводами и выводами.
И ничего я ему не передам, ничему не научу, если не научусь сам изо дня в день накапливать знания об интеллектуальном и духовном потенциале КАЖДОГО своего студента, распознавать его возможности, интересы, привычки, его отношение ко мне и моим «наукам».
Если не научусь отличать умного и нагловатого бездельника от старательного и прилежного «несмышлёныша». Кого-то - не подозревающего о своём таланте или кого-то совсем случайного в моей аудитории.
Невозможно общаться, работать, вступать в серьёзный диалог со студентом, образ которого для меня – за семью замками! По-моему, в этом главная причина "проколов" в «массовом" образовании. И в школе и в вузе. И чем пристальнее я приглядываюсь к тому или иному студенту, тем больше возникает вопросов, часто безответных, – и к нему и к себе.
Они всегда спонтанны, сугубо индивидуальны и всегда – другие, вопросы эти. Ответа не найти ни в одном пособии.
Почему, например, одарённый, творчески работающий Виктор категорически запрещает мне демонстрировать на экране, читать вслух его ( отнюдь не интимного характера) произведения? Почему никогда не выступает с презентациями своих работ, как у нас принято? В общем – не рвётся на люди.
Хотя и для сокурсников находки Виктора могли бы стать «мастер-классом», как сейчас говорят.
Гордыня? Или наоборот – неуверенность в себе? Скрытность? Замкнутость? Застенчивость? Безразличие к успеху?
Не знаю. Пока не знаю
Магистратура…
И вот что интересно – моя работа с учителями нередко сводилась к тому, чтобы оживить канцелярский, слишком уж казённый язык их «научных трудов». Очевидной становилась простая истина: далеко не все словесники владеют словом. Не умеют писать свои тексты просто и читабельно – без всех этих наукообразных оборотов, бесконечных словесных повторов, алогизмов, »корявостей». Им почему-то казалось – чем путанее и непонятнее, тем «научнее».
Признаюсь – победы в этой неравной борьбе с лексической косностью я так и не одержал. Более того - стал ловить себя на том, что самого тянет высказаться как-нибудь эдак, позаумнее.
Каждый пишет, как он дышит, говорит Булат Окуджава. Мои «магистры» дышали штампами. И замшелыми клише. В их сочинениях царило наукообразие, а не наука. Косноязычие, а не логика языка.
И другая беда: студент-бакалавр. Уже со второго курса его опутывают цепью назойливых правил, по которым он должен сотворить свою курсовую или дипломную работу. Шаг вправо- шаг влево: НЕЗАЧЁТ. В лучшем случае – снижение оценки. При всём этом в ходу болтовня о студенческом ТВОРЧЕСТВЕ.
Я вёл тогда дипломную работу по детской литературе. И не мог нарадоваться, когда увидел, что Катя пишет СВОИМ, доверительным, душевным языком, что «наказуемо»: НЕ-НА-УЧНО.
Нам, естественно, снизили оценку.
«За инфантильность лексики»!!??
Катя со временем закончила аспирантуру, написала докторскую, взялась за редактирование популярного журнала для учителей Латвии.
И всей душой приросла к школе. Несколько раз была учителем года…
А журнал её разговаривл с читателем весело, задорно и образно.
По старой привычке она присылала мне иногда тексты своих авторов и собственные с одним опасливым вопросом – Не слишком занудливо- может, попроще?
Каждый пишет, как он дышит…
Вот так…
Приходишь в класс или к студентам и вместо привычного – «Я хочу рассказать вам», – «Давайте-ка разберёмся вместе, у меня одного не выходит…»
И начинается сотрудничество – думаем сообща, ищем ответ на какой-нибудь упрямый, заковыристый и неподдающийся вопрос…
Решаем, к примеру, удавалось ли красоте спасти мир или – к чему приводит сегодня хлестаковщина…
В со- трудничестве педагога с аудиторией я вижу смысл того, что мы называем учебным процессом.Как-то сидел на уроке физики. Учитель говорил: «Приток тепловой энергии к кипящей жидкости не ведёт к повышению температуры…»
И тут руку поднял мальчишка: - А на что же тогда затрачивается тепловая энергия, сообщаемая жидкости?
- Вот об этом мы сейчас и поразмышляем все вместе, - улыбнулся учитель.
Потом он признался мне, что без этого вопроса ему трудно было бы начать объяснение нового материала.
Можно прийти на урок истории и сказать: «На дом была задана оценка деятельности Петра Первого, отвечать пойдёт…»
А вот как начал этот урок другой учитель…
- В поэме «Полтава»,- сказал он, - Пушкин восхищается гением Петра, величием его дела, благородством, а в «Медном всаднике» выводит его его как твёрдокаменного и мстительного властелина
Что это, ошибка? Беспринципность?»
И класс забурлил – начался увлекательный поиск. … .
Евгений Ильин, словесник из Петербурга…
.- Когда я читаю Толстого, думаю: вот это было и со мною; а когда Достоевского – хорошо, что э т о г о со мной не было. Испытывали когда-нибудь такое? – спросила школьница.
- Испытывал и не раз. Толстой любит п р а в и л а. Достоевский –
и с к л ю ч е н и я. Но тот и другой исследуют душу. А вот где больше раскрывается душа: в правилах или исключениях – не знаю. Хочу об этом тебя спросить.…
Стендалю принадлежит тонкая мысль: опираться можно только на то, что оказывает сопротивление.
Преодолением этого сопротивления и занимается педагогика сотрудничества.
И снова Юля. С её позволения – страничка из дневника школьных лет…
Фордиком его ещё в детстве прозвали.: он всё с автомобильчиками игрушечными возился. А потом стал свои мастерить. Тоже с дистанционным управлением.
В химии он - Бог! Смотрю однажды: книгу на переменке листает – огромную. Так увлёкся, что меня не увидел. Я заглянула. Формулы - на всю страницу - тёмный лес. А он оторваться не может. И вдруг заметил, что я за ним подглядываю. Книжищу свою захлопнул, спрятал. Вроде бы смутился. Но тут как раз звонок...
Сидит этот Фордик в дальнем углу класса и пристально смотрит на учительницу. Глаза у Фордика зелёненькие. На щёчках – детский румянец. Смотрит он именно так, как нравится учителям. Им почему-то кажется, что если на них внимательно глядят – значит, стараются, усваивают.
Но скажите сами – что может усвоить из рассказа Эльвиры
Ивановны Фордик, если весь её рассказ сводится в основном к тому, что число протонов равно числу электронов? Фордик, который шутя каждый год занимает первые мета на всевозможных олимпиадах. И не только по химии. Он и физик замечательный. И биолог. Дома у него английские журналы с последними новинками. Родители выписывают. Я сама беру иногда у его мамы. Полистать…
Вот так и сидит он смирненько. Смотрит учителю в глаза, а сам, я уверена, какую-нибудь свою задачу решает.
Он, кстати, почти все вычисления в уме делает. В общем-то, к нему хорошо относятся. Любят даже. Ещё бы! Списать – на здоровье! Аппаратик изобрести для подсказок – ради бога. На очередную олимпиаду – с превеликим удовольствием.
А чтобы с учителями спорить, как Лёнчик, – ни-ни!
Я тоже сижу одна в своём дальнем углу класса. Дальнем – от Фордика. До него поговорить о чём-нибудь интересном с мальчишкой мне не доводилось. А этот, тогда ещё для меня просто »Фордик» ( а не «гений) потряс сразу: начал доказывать теорему: крокодил более длинный, чем зелёный...
«Гений» не обращает на меня никакого внимания. Он не знает, что сейчас, преданно слушая учительницу и пожирая её глазами, я думаю о нём. Вот сорваться бы нам вдвоём с этих нудных уроков, гулять где-нибудь по оттаявшим, уже весенним лесным тропинкам...
Я бы никогда не устала слушать об его удивительных крокодилах и даже о том, как "романтично" химическая связь сопровождается перестройкой электронных оболочек связывающихся атомов.
И читала бы ему любимое…
Скрипка издёргалась, упрашивая,
И влруг разревелась
Так по-детски,
Что барабан не выдержал…
А может быть... и своё.
Ведь, сколько я себя помню,- только и делаю, что молчу о главном. Говорю не о том. И... не с теми. И не так.
Но Фордик- «глядит в пространство». Как и я. Глядит своими немигающими зелёненькими – какую-нибудь смешную теорему придумывает.
И хочет от всех спрятаться
Как я…
Помните Лёню? Того, что открыл для себя один из секретов поэзии – звукопись.
А потом уже весь 6б за-з-з венел-л-л, за жу-ж-ж-ж ал, за-р р- окотал тогда звуковыми аранжировками на ходу сочиняемых «поэзов».
Впрочем, об этом я уже рассказывал…
Но фонетические откровения Лёни «Кррррасноморррдым помидоррром»» не закончились.
И когда он оказался в другой школе, до меня стала доноситься вполне ожидаемая молва об его «дурачествах».. Лёня прослыл там наглецом, выскочкой и смутьяном. В общем - возмутителем спокойствия. А точнее - спокойствия его словесницы..
Значит, читает она …
.. Как мимолётное виденье,
Как гений чистой красоты.
Раздаётся язвительный хохоток Лёни.
- Стыдись! Как можно не оценить всей красоты этих волшебных строк Пушкина! Их оригинальности!
- Трудно не оценить,- соглашается Лёня.- Только Пушкин здесь не при чём.
- Как это!!!?
- А так, что одну из них сочинил не он, а Василий Андреевич Жуковский.
Лёня победно произносит, акцентируя каждое слово…
Цветы мечты уединенной
И жизни лучшие цветы,—
Кладу на твой алтарь священный,
О Гений чистой красоты .
Оценив смятение учительницы, снисходительно её успокаивает: - Да вы не огорчайтесь, подобные цитаты в мировой литературе не редкость.. Даже Шекспир этим грешил.
Но тиранить литераторшу не прекращает.
Она ему про обличительный пафос «Мёртвых душ» и про сатиру на помещичье-чиновничий аппарат России, а он ей – как надо понимать слова Андрея Белого о том, будто шкатулка Чичикова не что иное, как жена Чичикова. А Шинель – любовница Акакия Акакиевича.
И ещё про Набокова – можно ли с ним согласиться, будто потайное отделение шкатулки, то есть сердце Чичикова – сама госпожа Коробочка?
. Я от души пожалел Лёнькину литераторшу. Ведь этот изверг её доконает. Сломается бедная женщина. - если не на Гоголе, то уж на Достоевском непременно.
В школе дети не только учатся. Но, как выяснилось, ещё и влюбляются. А точнее – «западают». И не как-нибудь, а «пламенно», «томительно», «упоительно», «до потери пульса», «умопомрачительно», «неистово»,...
Эпитеты - из творений юных графоманочек о сжигающих их муках нечеловеческой страсти, толкающей на костёр неистовой любви.
Авторшам я деликатно объяснял, что всё это не для газеты:: ведь их чувства настолько безмерны и возвышенны, что не подлежит публичному разглашению. В общем, уговорил носить свои страсти в неизмеримых глубинах обалдевшего от любви сердца и делиться только с самыми близкими подругами и «доверенными лицами».
Юля тоже показала мне свою «байку».
- О любви! – ухмыльнулась уголками рта.
- Пламенной?
- Ага. Но робкой…
ПРИВЫКЛА
- Вот, - сказал он, протягивая букет алых роз, - поздравляю тебя с днём рождения!
Розы были местами поломаны и слегка изжёваны.
- По дороге от собак отбивался, - смущённо пояснил он.
Мне стало приятно, ко мне прорывались с боем.
- Проходи, - сказала я.
Он прошёл, споткнувшись о Сюзанну.
- Извините...
Он галантно поклонился кошке.
- Ничего, она привыкла.
Мы прошли в комнату.
- Присаживайся на диван, - предложила я .
Он присел..
- Это наш сторожевой пёс.- сказала я. Его зовут Цезарь. И он- в печали: украли ошейник. А диван там.
Он вскочил и пересел. Послышался приглушённый мяв.
- Сюзанна, - догадался он.
- Да. Привстань. Она нервничает.
Он привстал. Возмущённая Сюзанна с фырком выскочила и скрылась.
Я сказала:
- Вообще-то она привыкла.
Мы помолчали.
- У тебя очень симпатичная собака, - сказал он. – И цвет такой интересный.
- Ага. Зелёный в розовый цветочек. Это не собака. Это - кресло. А собака вышла. Цезарь очень деликатен.
- А-а... но кресло очень симпатичное.
- Ага.
- Ага.
Мы снова помолчали.
- Знаешь, - сказал он. – Я тебе давно хотел сказать...
- Что?
- Я всегда хотел сказать, что я... Что ты...
- Ну?
- Он вдруг вскочил и выбежал из комнаты.
Я за ним.
- Ты меня извини, - бормотал он, напяливая туфли.. – Но мне идти надо. Очень надо.... Извини, а ?
- Ничего-ничего. Я привыкла.
Учитель и ученик…
Сколько бы ни говорили об индивидуальном подходе,- их отношения чаще всего остаются формальными,. И общение, как правило, кончается, когда все расходятся по домам.
Со мной – по-другому…
По вечерам являлся Петя, чтобы послушать арию Лоэнгрина – я уже писал об этом. Приходила с новыми стихами Юля. Подолгу рылась в моей библиотеке Дайга. Набегали любители пинг-понга – возле моей веранды, уж не помню какими судьбами, оказался этот зелёный теннисный стол. А на самой веранде бывший хозяин квартиры оставил штангу Какие страсти вокруг неё кипели!
Летом своё звено «пропольщиков»- пятиклассников после работы и обеда в колхозной столовой я приводил к себе домой – мы репетировали тогда что-то из «Тома Сойера».
А потом шли на пруд – купались, и я учил их стоять на руках под водой.
С Мишей мы подружились, когда он был в седьмом или восьмом классе.
Тщеславный очкарик, он оказался одним из немногих, кто рано осознал свою «дремучесть»в гуманитарном направлении. Стеснялся бывать в компаниях, где говорили о литературе, искусстве. Миша был всеяден – он мог часами меня слушать – без конца что-то выяснял, спрашивая, переспрашивая, запоминая, а со временем и… возражая. Мы ходили по лесной дороге и вели долгие дискуссии. Продолжали их у меня или у него в садике – за чаем. Он был, пожалуй, единственный мой ученик, кто умел так впитывать всё, что считал для себя полезным. Искал и находил интеллигентные, как сейчас говорят, «тусовки», где говорили и спорили об «умном». Сначала прислушивался, а со временем вступал в полемику о каком-нибудь поэте или художнике.
Миша легко поступил в университет на Отделение немецкого языка. Стал отличником. И вскоре его отправили в Германию на «учёную конференцию». Потом принёс мне статью о своей поездке, и начался наш новый «университет»- Миша жаждал попасть в газету, и я открыл для него «мастер-класс» по журналистике. Статью после множества переделок напечатали. И это был наш праздник.
Шли годы и годы. Миша уже руководил внешними связями всех вузов республики, немецкий знал чуть ли не со всеми его диалектами.
Потом вдруг признался: - Образования маловато. И поступил на Юридический.
Мы как бы поменялись местами. Теперь уже не он, а я чувствовал себя учеником. Слушать его было одно удовольствие. Миша объездил «весь свет» и на всё, что видел, научился смотреть по-своему. В том числе – и на литературу.
Сейчас Миша возглавляет филиал крупной немецкой фирмы, офис которой – в Риге.
Встретились…
Всё такой же деловой, быстрый, торопливый. Очки весело поблескивают.
А усы – с проседью…
- Просьба у меня такая,- повёл он будто бы давно начатый разговор. – Вы не могли бы взять себе в ученицы мою дочь, она скоро школу кончит….
- Ей репетитор нужен?
- Да нет, отмахнулся Миша, - ей понадобилось то, что и мне когда-то,-общение с вами. Вы меня поняли?
- Понял, Миша,.- сказал я,.- Но в одном не уверен - кто из нас двоих окажется учителем...
- Ждём вас!
Хорошо помню, каким сделалось лицо Лидии, когда я впервые произнёс в классе эту хрестоматийную фразу – «Рождённый ползать летать не может». Счастливым и благостным увидел я её лицо. Такое бывает, когда находишь то, что долго и безуспешно искал.
Потом она напишет в сочинении: «Может, и впрямь есть люди, созданные для полёта и люди, обречённые ползать!? И не испытать им счастья полёта. Никогда! Ведь они рождены, чтобы ползать, прозябать. Я, например, уверилась, что не способна ни к какому полёту. Таланта у меня нет. Тем, кем бы хотела стать, я никогда не стану…Угнетает ли меня такое открытие? Пожалуй, нет.» Ползать», я думаю, не так уж плохо. Некуда упасть. И ещё: не будь «ползающих», не было бы и фона для «летающих»
Очень мне не по себе. Ведь все так стараются, чтобы девизом моей жизни стало «безумство храбрых», а мне, оказывается, больше по душе – философия Ужа».
И я снова, (в который уже раз!) понял тогда, каким неожиданным и болезненным может оказаться нравственное воздействие столь «апробированных» программных произведений.
И немало пришлось мне помаяться от того, что вот не удаётся спасти человека от комплекса неполноценности. И я думал, к чему же тогда все прекрасные книги, которые ты с ними читаешь? Ведь к тому они, чтобы твои ученики стали КРЫЛАТЫМИ., возвысились, победили в себе Ужа!
С Лидией мы весь год спорили в школе. Она не принимала на веру ни одного моего довода. Потом её сочинение я опубликовал на своей странице в молодёжной республиканской газете. Посыпались отклики: советы, упрёки, поучения, «аналогичные случаи», даже соболезнования.
Выяснилось, что сотни людей горят желанием помочь этой девушке «обрести крылья».
Но Лидия, казалось, ещё больше замкнулась в себе. Советчиков выслушивала с усмешкой.
Года через два я её встретил.. Поговорили о пустяках.- я почувствовал, что все эти «Ужи- Соколы» её больше не волнуют. Но обманулся…
Ещё через год получил от неё к Дню учителя поздравительную открытку.
«… Я всё больше убеждаюсь в вашей правоте. Я и тогда уже смутно догадывалась, что не совсем права. Но на споры меня наталкивал мой ужасный характер – упрямство, ничего не принимать на веру.
У меня всё хорошо – учусь в Сельскохозяйственной академии. РОЖДЁННЫХ ползать не бывает – это верно. Ими СТАНОВЯТСЯ…
Но ведь и летающими не рождаются…
Желаю вам хороших, послушных и покладистых учеников! Только будет ли вам с ними интересно?»
Конечно, не будет!.
Как верно она сказала – бескрылыми СТАНОВЯТСЯ!
Да! Всё чаще встречаются сегодня на моём пути молодые люди с заземлёнными, примитивными потребностями и ценностями. Не томимые «духовной жаждою»
-Прагматики, - так они любят себя называть…
|
|
ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ У ЧИТАТЕЛЕЙ - ЭТОТ ТЕКСТ СО ВСЕМИ ЕГО
24 "ПОНРАВИЛОСЬ" ИСЧЕЗ НЕПОНЯТНЫМ МНЕ ОБРАЗОМ. ПОЭТОМУ - ПОВТОРЯЮСЬ.
Да, группа учащихся имеет свой неповторимый характер, обладает тем же лица не общим выраженьем, что и отдельный человек.
Каждый коллектив учителей, на мой взгляд, столь же индивидуален -. своё лицо, свой норов.
Предложил своим восьмиклассникам домашнее сочиненье под весьма традиционным заголовком –«Моя школа».
О чём только ни писали: и о любимых предметах. и об экскурсиях, и о кружке керамики, даже о школьной столовой.
Юля принесла рассказ. Совсем коротенький, и я приведу его полностью
Как-то раз один очень мрачный пёс пришёл в школу и заглянул в учительскую. Учителям это, конечно, не понравилось; и так жизнь не сахар, а тут ещё мрачный пёс.
- Кыш! – закричали учителя. – Брысь!
Мрачный пёс их не понял. Ведь «кыш» и «брысь» - это кошачьи команды, а кошачьего языка он не знал. Поэтому пёс сел в дверях учительской и ласково улыбнулся. В улыбке он показал свои красивые зубы.
Одна учительница со вставными зубами тут же потребовала, чтобы пса вышвырнули. Остальные учителя её поддержали. Но они не знали, как конкретно вышвыривают псов из учительской.
И вообще, - загомонили учителя, - что этот мрачный тут делает? Зачем явился?
Учительница биологии задумчиво протёрла очки.
- Возможно, он просто зашёл поздороваться.
- А почему не уходит?
- Ждёт. Что поздороваемся в ответ.
- «Гав-гав» скажем?
- Нет, хвостом повиляем.- Откуда у нас хвосты? Мы учителя, а не макаки! Если надо, можем ему «Добрый день!» сказать, но хвостом...
- Ну, давайте хором: «Добрый день!
Пёс отвернулся. Он терпеть не мог подхалимов.
Вот же оно, подумал я, - лицо нашего коллектива.
Разглядела его Юлька со своим мрачным псом.
А сочинение я на всякий случай припрятал.
Как бы чего не вышло…
Да, группа учащихся имеет свой неповторимый характер, обладает тем же лица не общим выраженьем, что и отдельный человек.
Каждый коллектив учителей, на мой взгляд, столь же индивидуален -. своё лицо, свой норов.
Предложил восьмиклассникам домашнее сочиненье под весьма традиционным заголовком –«Моя школа».
О чём только ни писали: и о любимых предметах. и об экскурсиях, и о кружке керамики, даже о школьной столовой.
Оля принесла рассказ. Совсем коротенький, и я приведу его полностью
Как-то раз один очень мрачный пёс пришёл в школу и заглянул в учительскую. Учителям это, конечно, не понравилось; и так жизнь не сахар, а тут ещё мрачный пёс.
- Кыш! – закричали учителя. – Брысь!
Мрачный пёс их не понял. Ведь «кыш» и «брысь» - это кошачьи команды, а кошачьего языка он не знал. Поэтому пёс сел в дверях учительской и ласково улыбнулся. В улыбке он показал свои красивые зубы.
Одна учительница со вставными зубами тут же потребовала, чтобы пса вышвырнули. Остальные учителя её поддержали. Но они не знали, как конкретно вышвыривают псов из учительской.
И вообще, - загомонили учителя, - что этот мрачный тут делает? Зачем явился?
Учительница биологии задумчиво протёрла очки.
- Возможно, он просто зашёл поздороваться.
- А почему не уходит?
- Ждёт. Что поздороваемся в ответ.
- «Гав-гав» скажем?
- Нет, хвостом повиляем.- Откуда у нас хвосты? Мы учителя, а не макаки! Если надо, можем ему «Добрый день!» сказать, но хвостом...
- Ну, давайте хором: «Добрый день!
Пёс отвернулся. Он терпеть не мог подхалимов.
Вот же оно, подумал я, - лицо нашего коллектива.
Разглядела его Олька со своим мрачным псом.
А сочинение я на всякий случай припрятал.
Как бы чего не вышло…
Завуч с укором: - Ваш план урока никуда не годится!
Боже, как надоели все эти бесполезные бумажки!
Урок – искусство.Ну какой тут план!
Я несу в класс то, что наболело и о чём размышлял весь вечер. Соглашаясь и споря сам с собой. И представляя, каким станет выражение лица Игоря или Ирины, когда я произнесу вот эту фразу…
Предвкушая вопросы, которые могут мне задать. И… не задать.
И что – тогда?
Ни разу не вёл занятие по конспекту. Ни в школе, ни в вузе. Нельзя говорить с аудиторией не видя глаз тех, кто пришёл с тобой общаться!
Бывало, намеченная тема рассыпалась в прах, когда в аудитории или в классе было «плохое настроение», и я по лицам видел, что мои откровения сегодня не сработают, и надо срочно менять тему. Менял. Импровизировал…
У меня могут спросить – А что, разве «настроение» не является прерогативой ОТДЕЛЬНОГО человека? Не является. Во-первых, этот «отдельный человек» может передать своё состояние другим, многим. А а, во-вторых, я уверен: у каждой группы школьников или студентов - свой характер. Свои привычки, свой нрав, своё чувство юмора и своя манера реагировать на всё , чем ты хочешь их увлечь и заинтересовать.. То, что «пойдёт» в одном классе – может провалиться другом- несходтво характеров.
Забывать об этом нельзя.
Как нельзя забывать и о том, что аудитория чутко улавливает не только любые колебания твоего настроения, но и мимику, жесты, тембр голоса.
Улавливает и… откликается....
Перечитал свои «Записки» и сник…
Сумбур! Разрозненные, не связанные между собой «байки» – калейдоскоп эмоций, настроений, сомнений, впечатлений, Всё перемешано - как… во сне.
Впрочем…
Почему бы нет! ..
Каждый раз, пытаясь уснуть (бессонница, знаете ли), я даю себе слово ничего не обдумывать, не вспоминать, вообще – отключать память. Изредка удаётся.. Однако чаще всего теряешь бдительность - и лица, фразы, диалоги, случаи, прошлое вперебивку с настоящим, обиды и радости являются во всей своей сюрреалистической мешанине, мелькают упрямо всплывающими видениями, образуя докучливую мозаику. Невольно включаешься в диалоги, разборки, пробуешь искать ответы на давно зависшие вопросы, с кем-то выясняешь отношения, ссоришься или миришься. Настырно и рьяно в голову лезут неожиданные сюжеты новых и новых «записок», проекты, задумки.. И уже ничего нельзя поделать – только бы не упустить эти убегающие картинки давнего и недавнего. Не забыть…
Проходит время, и ты уже перестаёшь отличать реальное от внезапного и краткого сновидения..
Значит, – мои «Записки» учителя», подумал я, при всём их сновидческом беспорядке, всё же складываются в какой-то сюжет –для меня предельно цельный и осязаемый
Своего рода копилка, где предметы не разложены по полочкам, а ждут, чтобы явился некто и составил из них свою собственную цельную картину…
Надеюсь, этим НЕКТО станет мой читатель….
И ещё я подумал...
А может, отсутствие цельности, последовательности моих "Записок"- это и есть реалии моей жизни, где многое происходит, как во сне, - наплывами внезапных замыслов, озарений и впечатлений, непредвиденных встреч и утрат.
Согласен: странно услышать такое от словесника, который годами вёл в Латвийском университете методику преподавания литературы, писал учебники и пособия, проводил бесчисленные курсы, ездил по всей Латвии с открытыми уроками, в общем - учил учить литературе.
Но именно поэтому и созрело такое вот «крамольное» убеждение.
Постараюсь объяснить, почему, на мой взгляд, обязательное преподавание литературы и не нужно, и вредно, и опасно. Да, изучая литературу так, как это требуется сейчас, дети ( хоть и редко), усваивают какие-то знания.. Но не обретают главного – умения, а лучше сказать, дара наслаждаться встречей с литературным шедевром, искренне радоваться хорошей книге - и не по указанию учителя, а по зову души. А ведь этим и только этим можно, я думаю, объяснить и оправдать само присутствие литературы в школьной программе. Мы как-то «на минуточку» забыли, что литература - искусство.
Как музыка. Живопись. Или театр. И навряд ли кто усомнится: наслаждаться всем этим не у ч а т. Ибо погружение в искусство – тоже искусство. Испытать катарсис – дар Божий. И сколько бы тебя ни убеждали, что Шекспир, Пушкин, Чайковский, Гёте, Бах или Рембрандт – это гениально и надо их чтить, любить, знать, понимать, – ничего не получится, если человек не обладает вкусом, чутьём прекрасного. Начисто лишён эстетического чувства. И нет у него того специфического «слуха», который помогает различить шедевр искусства, насладиться им.
Литература, которую «проходят» в школе, за редкими исключениями, озабочена лишь одним: дать ученикам представление о жизни и творчестве крупнейших русских и западных писателей. Художественные произведения и их авторы в сознании большинства выпускников –это сведения, приобретённые «для галочки», для аттестата, но для жизни, духовного развития - совершенно непригодные, как, впрочем, формулы или задачи по физике, химии, математике, преподносимые теми учителями, которые не удосужились объяснить детям – для чего, собственно, им всё это понадобится.
В итоге своего «литературного образования» вчерашние выпускники, мои нынешние студенты, могут продемонстрировать (в лучшем случае!) какие-то отрывочные воспоминания об авторских судьбах, наивно-реалистическое понимание литературных сюжетов и характеров персонажей, растолкованные учителем темы, идеи, значения и смыслы (что хотел сказать автор?!), смутные представления о литературных направлениях и каких-то туманных и загадочных “измах”...
Особенно горько слышать , какое стойкое отвращение к "Мёртвым душам" или "Евгению Онегину", или, или...- остаётся иногда после того, как их "проштудируют" в школе.
Вот я и думаю, почему бы литературу, во имя её же блага, не перевести из предмета массового и, не дай Бог, обязательного,- в предмет элитарный или факультативный – для её подлинных любителей, фанатов, если хотите. Превратить в «студию», где одарённый читатель – учитель ( таких, кстати, тоже не очень-то много), сотрудничая с одарённым читателем - учеником, - будут заниматься тем, ради чего и предназначена художественная литература – наслаждаться её искусством. Так, собствевенно, и работают, несмотря на всякую «обязаловку», на приближающиеся экзекуции ЕГЭ, - талантливые и увлечённые искусством слова УЧИТЕЛЯ.
Всё, чем сегодня чаще всего занимаются на уроках литературы, можно легко и без ущерба включить в цикл гуманитарных предметов:истории, истории культуры, например, или русского языка. Я уверен – только так мы ещё можем вернуть литературе её подлинное предназначение и её читателя.
Читателя, а не «отгадчика» всевозможных тестов - бойкого знатока идей, тем, сюжетов и композиций произведений. Но так и не умеющего радоваться хорошей книге.
Такого читателя, которого Владимир Набоков назвал высоким словом –ОДАРЁННЫЙ.
Да, верно - у каждого класса, каждой студенческой группы – свой характер. И… свой талант, В моём 11-ом – сплошь и рядом артисты.. На сцене – как дома.
Особенно выделялся Янис. Элегантный. Амбициозный. Большой любитель покрасоваться. С целым набором улыбок - от чарующих до уничижительных.
Душа всех КВН и непревзойдённый мастер розыгрышей. Пародии – на кого угодно. Весело, изобретательно, без занудства и подсказок руководил школьным комсомолом..
Признанный лидер…
С этим 11- ым я и задумал поставить «шутку» Чехова «Юбилей», Исполнителя на роль главного героя искать не пришлось. – роль сама его отыскала.
Янис так и фонтанировал замашками записного враля и пустобреха, «светскими» ужимками, пафосом с надрывом, изображая бедолагу Шипучина, При этом как бы нечаянно копировал одного районного начальника, обожающего произносить юбилейные и прочие речи.
Зал покатывался от хохота..
Все они – и Лилита ( Мерчуткина), и Марис( Хирин) –являли неудержимый гротеск. Сильно переигрывали, но я не мешал. Сам идиотизм изображённой Чеховым ситуации оправдывал любой раздрай и бедлам на сцене. Детки резвились, как могли. И бухгалтер банка Хирин в его валенках, окрещённый Мерчуткиной – СКВАЖИНОЙ, и она сама, получившая в ответ «старую кикимору», раздували до изнеможения скандал в банке - за считанные минуты до появления юбилейной депутации.
Совершенно озверевший Хирин гонялся в ярости за женой Шипучина, приняв её за бедовую вымогательницу Мерчуткиу.
- Вон! Искалечу! Исковеркаю! Ловите! Бейте! Лупите Режьте её!
А в финале – великолепный Янис - Шипучин, глава банка, с обвисшей на его руках Мерчуткиной.
И невозмутимые «поздравители».
Пропуская мимо ушей дифирамбы в свою честь, он игриво и ласково верещит…
- Депутация… репутация… оккупация…
Шли два приятеля вечернею порой…
И вдруг пафосно взрывается – пронзает обалдевшую «старую кикимору» огненным, умоляющим взором…
- Не говори, что молодость сгубила, что ревностью истерзана моей!
Сейчас бы сказали: - Крыша поехала.
Мы играли этот спектакль в школах, клубах, колхозах. Добрались и до районного смотра, после чего со мной вкрадчиво заговорила наша директор: - Есть мнение, - осторожно сказала она, что вы несколько заигрались…
Я всё понял. Хотя и заигрался не я, а Янка, который прилежно и упорно наращивал своё актёрское мастерство в пародировании районного начальника.
Я навсегда запомню тот день, печальный и радостный. Печальный – потому что это был последний экзамен по русской литературе в моих латышских классах: новая и независимая Латвия шаг за шагом искореняла культуру «оккупантов».
А радостный – потому, что билет по поэзии Серебряного века достался Дайге. Помню, как осветилось её лицо. И каким победным взглядом окинула она всю нашу комиссию во главе с национально возрождённым директором.
Дайга обожала Серебряный век, с его театральностью, «масками», игрой, нескончаемым карнавалом,
Часто брала у меня сборники поэзии. Перечитала чуть ли ни всю мою библиотеку.
И вот здесь, на строгом экзамене, она взахлёб, мечтательно и вдохновенно, с почти незаметным акцентом, читает раннюю Ахматову, Георгия Иванова, Гумилёва, Адамовича, Хлебникова, Северянина…
Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж…
Королева играла – в башне замка - .Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил её паж…
Я смотрю на недоумевающее удивлённоё лицо коллеги -«русистки», которая и сама то слышит всё это впервые, на директора – кивает, улыбается и в конце концов начинает аплодировать.
Никто не хотел прерывать этого импровизированного концерта.
И Дайга читала, читала, читала…
Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд,
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай, далёко, далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф…
… Вдали он подобен цветным парусам корабля,
И бег его плавен, как радостный птичий полёт…
Она была счастлива – я это видел.
…Директор, всегда такой не предсказуемый, вдруг взял и выписал мне премию – к недоумению многих коллег.
…Помню, долго и бесцельно бродил я по нашему парку, сознавая, что никогда уже не будет у меня ни такого экзамена, ни того неповторимого состояния души, которое не покидало меня до сих пор.
Эта девчонка, думал я, совершила то, чего никак не понять и не оценить нынешнему Министерству образования.
И ещё я подумал, что сегодня же подарю Дайге давно полюбившийся ей томик стихов Николая Гумилёва.
Особыми были мои уроки литературы в латышских классах. Старался делать их увлекательно красочными - сопроводить картинами, музыкой, сценами из спектаклей. Хотелось, приблизить к ребятам, сделать желанными и Пушкина, и Гоголя, и Есенина..
Чтобы русская литература заняла в их жизни достойное место – как непреходящая ценность..
- У ч ы т ел ь, Сижу за решёткой в темнице сирой…
Это Вилнис останавливает меня на переменке в коридоре - готовится к очередной викторине.
Викторина - всегда праздник.
Плакаты со строфами из Пушкина. Увертюра к опере «Руслан и Людмила»…
Команды под названием «Арион» и «Бесы» проходят конкурсы – на лучшую иллюстрацию, декламацию, эрудицию…
Взволнованы, оживлены, радостны и озабочены – жюри беспристрастно…
Но вот пришло время, и русский язык в Латвии стал вторым иностранным. А литературы вообще не стало – отменили.
Это означало, что через 3-4 года ребята уже не узнают, какое это чудо – Пушкин. И какая это музыка – "Мне грустно и легко, печаль моя светла» или – «Бу-уря мгл-о-ою…»
Боже, сколько этих «или»!
Дело в том, что Пушкин - поэт на латышский не переводим. Становится неузнаваемым.. И не только он .
Одним махом у целых поколений отняли великое искусство. И великую радость
Мне искренне жаль эти поколения, которые могли бы в оригинале читать русских классиков мировой литературы.
Дети обеднели…
И жаль тех , кто никогда уже не поедет со мной на ежегодную летнюю экскурсию в Пушкинские Горы, не будет гулять по аллеям Михайловского и Тригорского, не поднимется к Святогорскому монастырю, чтобы возложить благодарные цветы на могилу поэта…