Ввалишься в квартиру: две комнаты, кухня, обои, стены.
Посмотришь на вены, повесишь на вешалку куртку.
Сегодня луна карманная проститутка, а небо не поднимает трубку.
Я скотчем чинил все свои блюдца, теперь не бьются.
Мне улыбаются
только врачи. 
Дети строят песком куличи.
Уличный фокусник этот август, его уже хочешь лечи,
не лечи - не хочешь. 
Прочтешь где-то странные цифры, запомнишь, расставишь - рухнет
ваза на кухне
в комнатах свалятся все иконы,
в стенах водой горячей, проснуться спящие стоны.
Вдохни, поглубже нам больше не надо,
когда я рядом,
когда рядом ты
все слышат мои мечты и смотрят, и смотрят, и смотрят.
Ты - голод сердечный мой, без тебя мое сердце лопнет.
Влетишь в квартиру нальешь себе алкоголя, наденешь платье.
Посмотришь на вены, на вешалку в бабушкином халате,
на стул в твоем пиджаке, на грязную белую скатерть,
проверишь сижу ли там где оставила,
расправил ли плечи,
выжег ли свечи тебя дожидаясь.
Поймаю твою улыбку, не плакать стараясь,
пройдешь с бокалом ко мне, поцелуешь мне губы,
обнимешь, глотнешь своего "мартини"..
Вот как уютно в нашей с тобой квартире.
 
Вот моя рифма 
строкою и столбиком. 
С пробником мыслей сжатым в кулак.
Как?
Так
вышло, что я и шут и дурак,
на мне позор и колпак.
Сам себе друг и
сам
вам враг.
Карманный герой в переплете мягком.
Клетка, строка ли в моей тетрадке
покоя мне не дает,
или чернила моего "пера"
пересохли еще вчера
и я, от упорства, все те слова,
что моя голова
продиктует
обещал сам себе запомнить?
А вообще я пишу в метро,
тут все мертво
и на скамейках пусто,
на остановках люстры
гаснут 
и я бы поправил галстук, 
будь на моей он шее,
и если бы так же давил из кожи на ней траншеи...
впрочем, о чем и писать,
когда всех этих ярких людишек мне даже спать,
разглядывая, не хочется.
мчится подземный червь уж точно, чем
утром и днем, быстрее.
Сердце мое и ноет, и плачет, и  грудь
ломает
Мой недалекий путь 
разгоняет
меня до ста,
пожалуй_ста
хватит.
Мое тело завернуто в скатерть -
бывает, что снятся и веселей картины.
Гроздья рябины,
гвозди и спины.
Спи на боку
и, прошу тебя, будь любимой.
На том берегу
все поросло крапивой,
а на этом все бродят и бродят вина
моих 
и твоих
кровей.
Твой взгляд от ресниц и из под бровей,
взгляд твоих глаз,
как в первый раз -
меня на части.
На счастье должно быть,
как кружку, стакан, тарелку о пол разбить.
Вот мои рифмы 
закатов/рассветов рыжих.
Здравствуй, новое утро,
я тебя ненавижу.
Услышать
тебя на этом конце
мне вряд ли удастся.
Прицел
совсем сбит телефонных линий.
тюльпаны? фиалки? лилии?
белые? красные? синие?
Я черт их всех знает -
ты
все мои цветы.
Как листы
бумаги запомнят едва ли
я помню, я помню, я помню.
Я знаю - мы не расстались,
мы просто еще раз встретимся,
а как, если я не уйду
если рассвет и вся
любовь моя без тебя 
утром опять не сбудутся
значит мы вместе,
значит, что навсегда.
Прошу тебя,
друг мой Прочь,
свяжи же нас прочно,
нарочно 
пусть сбудемся мы, как ты умеешь.
Здравствуй, Доброе Утро,
я тебя вижу
ты греешь мое нутро,
все ближе и ближе
меня пришиваешь к ней
все плотней.
Ты знаешь, я тоже зверь
совсем непонятной породы
как ты, как у твоей погоды
бывают самые яркие паруса,
так у моей любви на устах
цветок
по имени
Р.
 
Все равно любовь моя корнями привившись,
на тебе повешена, как старый пиджак,
как галстук на шее в бабочку свившейся -
змея словно в птицу. Рука в кулак
и кровью своею разбитых пальцев,
ресницы твои на моих глазах,
сколько в зрачках моих постояльцев
было, а ты бесконечный мой житель. Страх
потерялся в душе волокнистой,
застыли стекляшками острыми льды в сердцах,
вздохну и провалится в самый низ мой,
океаном северным печаль с лица.
Улыбкой твоей жизни прожиты прошлые,
помню тебя, а не должен был,
неужели настолько тобою поношенный
что даже и псом твоим  под дверью скулил.
Поцелуи твои - смерть моя нежная,
так словно над пропастью еле стою,
никто не толкнет моего прохожего,
чтобы и тот меня тихонько толкнул.
Все равно разбившись о пену небесную
империй разрушенных когда-то в прах,
не потерять мне тебя заветную,
не умереть не на твоих руках.
 
 
 
Когда цвет ваших писем наполнен словами книг,
черно-белый и с буквами точно в ряд,
мне так хочется выругаться, сплюнуть, сорваться на крик,
разреветься и спрятать взгляд.
Говорят, что неправду и правда все говорят,
раз пятнадцать за час разговора соврут, как пить дать,
как кидать окурки в урну с водой - не горят,
как не спят с четырех чашек кофе, разбавленных валерьянкой.
Когда цвет ваших чувств не наполнен ничем совсем,
а слова, а слова, а слова...
Мне так хочется каждому-каждому, а может быть даже и всем,
рассказать, что вы пьян, рассказать то, что вы мертва.
Рассказать, что вы весь или даже вы вся, или все вы
знаете марку рома
ну или марку виски,
разбавляете их кока-колой, на каждое чувство наклейкой свои записки -
вы  так чисты в тех местах, где на себе не оставили памятку,
как холодильник на ручке своей двери -
совсем не чисты, говори уже правду или же не говори.
Когда цвет ваших  глаз неизвестен мне, но я вас уже где-то видел,
когда кожа ваша оттенков/тонов дрожащих,
мне так страшно, что я перебил говорящих,
кричащих так искренне громко,
мне так жаль, что я вас, совсем не хотел, но когда-то уже обидел.
 
Пусть некрасив и слаб, едва ль умен и груб -
любить меня и root и тина и рутинный труд.
Когда из-за спины зовут - дуэль близка.
В висках стучит комками кровь. Моя тоска,
как скальпель плоть, мне режет душу,
наружу выпуская страсть, любовь и дружбу.
Я больше не служу не одному из снов солдатом,
не состою и не командую парадом. По ранам
старым даже взглядом впредь боюсь ходить,
пора бы жить как человек, а не  бродить
в цветастых платьях  скорби, депрессий красок
и ярких и глубоких, непроницаймых взглядам масок.
Как сказок сколько не читай - все ложь,
так грош цена всему-всему-всему. 
Пусть некрасив и слаб, едва ль умен и груб,
но губ.. что' заставляет вас касаться моих губ? 
 
 
Сахара будет много - три чайные ложки на кружку чая -
я сегодня скучаю, грущу напролет вечерами темными.
Томными вздохами перевариваю тишину, иногда отвечая
на чужие звонки - все не мне, но голоса знакомые.
Искомые всех уравнений, волнений моих о себе потеряны,
вверены в руки кому-то доброму, теплому в руки отданы.
Сломаны все механизмы моих умераний. С перьями
в волосах по утрам просыпаюсь, будто истоптанный.
Сотканный из одних лишь своих страданий, 
без капли стараний вложенных, требую понимания.
Не знания ваши в тень своего сомненья бескрайнего,
под тень бездонного, ставлю, а в оборот сомневаюсь в своих.
На двоих что угодно делится поровну - порции равные,
рваные дроби же выйдут реши лишь делить единицу натрое.
Марта ли стоит бояться, когда на носу Февраль?
Когда Январь половину жизни мне за спиной оставляет,
одну половину деленную на троих, на три не моих половины.
Спины не слушают Яд, спинам Яд безразличен,
хоть может быть тот горький до неприличия,  пусть даже Яд...
но я-то всегда лицом, какой бы тот не был сладкий.
По часовой или против мешаете ложкой сахар?
Мой сладкий яд остается на дне, как его не мешай. 
Как не решай - уравнение без корней, или корни полны червей -
запятые да скобки. 
Надоели подборки - и так одни кочки, так что, пока что точка.
 
Хочется чтобы мне врали, как раньше - умело и в масти,
звали меня по кличкам, рвали чтобы на части.
Чтобы ругаться в голос - громко кричать на небо
хочется теплый ливень, чтобы одежда "села".
Чтобы я белый-белый кожею, как бумага,
чтобы меня  размыла в катушки ка'пель влага.
Чтобы я вроде чей-то, но никому не нужен.
Хочется громкий кашель, чтобы хрипеть на лужи.
Чтобы снаружи - болен, чтобы внутри - простужен...
Кру'жит рассудок память,  дружат со мною люди,
что о себе оставить, если  вокруг лишь судьи,
если не рядом братья, если друзья дороже?
Если чернила сходят с мокрых листов бумаги, 
но не слезают с кожи,  если вполне быть может,
что для ножей и ножниц это одно и то же?
Мне очень сложно, правда! Впрочем, не важно это.
Важно, что в люстрах,лампах, фарах машин - нет света,
что фонари живые, что раз в году есть лето,
и раз в пол года осень. Важно, что может где-то
я поселюсь надолго, что может быть  в конвертах 
буду писать о ком-то, что может быть  немного
в банке хранит мне кто-то теплого южного ветра
влажного может даже, а может и это не важно.
 
Может быть у меня бесконечное Deja Vu,
может сплю. Но и тут не курю, не глотаю кофе,
все так же люблю фотографии в профиль и ем конфеты,
ношу на руках браслеты из пластмассы,
красную кофту в клетку, синюю кофту в клетку
тоже ношу нередко. Глаза цвета мокрой грязи.
Сплю на постельном белье из бязи. Редко на связи.
Лохматый как Chow-chow, кожа цвета почти-какао.
Может быть я какой-нибудь персонаж / герой,
может даже к концу романа останусь живой.
И в этом романе я не один, а с тобой.
Здесь тоже кажется осень, темнеет в восемь
и сыпятся листья, рисованы звезды кистью.
Нету совсем еще луж, вечность до зимних стуж.
Наружу последние бабочки, в парках пустеют лавочки,
парочки мальчик-девочка, парочки я и ты.
Может быть это даже кома, до боли знакомы 
квартиры. Пунктиры полос асфальта,
как раньше белого цвета. На улицах бабье лето.
Метры теней к полудню. Наши с тобою будни
из поцелуев в слепую, вплотную друг другу кто мы?
Неужто лишь по сценарию комы, так просто знакомы
пока в этом сне. Пока по стене 
каждый день 
сползает тень 
солнца и будит меня
и мы будем! 
 
  Я целовал ее. Я обнимал ее. А потом я понял, что проспал экономику.