Холодная, тёмная комната за железной дверью. Крохотные огоньки свечей. Совершенно незнакомый человек в тряпочной коробке. Искуственные цветы вокруг головы. Живые - в ногах. Ещё один человек, лысый, жуткий, бродит вокруг, говорит что-то, размахивает душным, пахнущим чем-то лимонно-приторным, кадилом.
Мама плачет. Обнимаю её. Она спрашивает: "Страшно тебе?". И сама же отвечает: "Конечно, страшно".
А я не знаю, как объяснить. Да, страшно. Но пугает не смерть. Вообще не умею ценить свою жизнь и не боюсь её потерять. Страшно, что и меня когда-нибудь так же, в такую же коробку, как надоевшую куклу. И равнодушный человек с кадилом, как жрец с ритуальным ножом, будет бродить вокруг, говорить что-то ненужное, бессмысленное, бессвязное.
Потом кладбище. И ужас от того, что разница цифр на камнях порой совсем крошечная. Три, четыре, шесть.
Могильщик наступает на чужие могилы, на цветы, опрокидывает горшки. Заколоченная красная коробка опускается в яму. Песок и несколько монеток на крышке.
Подняли, отряхнули ограду. Привязали её найдённым где-то поблизости старым выцветшим венком.
Не хочу так. В огонь и пепел по ветру. Чтобы не осталось ни коробки, ни ямы, ни памятника. Ничего. Кто захочет вспомнить, вспомнит и так.
А вот и слёзы. Неостановимые. На весь день. Что интересно, ни эмоций, ни осознания потери нет и близко.
Только слёзы.
Ночью на Селигере умерла баба Нина. Не будет больше её звонков каждые полчаса и лютых скандалов с бабой Валей. Никогда.
Эмоций нет. Слёз тоже. Только сердце колотится быстро-быстро.
Наверное, надо плакать. Злиться на участкого, которого сначала искали два часа, теперь он никак не приедет. Паниковать из-за того, что скоро станет жарко, а до ближайшего морга 40км и в Осташкове нет света.
Не могу.
Вяжу очередную куклу, не замечаю, как заканчивается чай. Всё.
Хочется натворить что-то. Чтобы злое веселье через край. Как в детстве, когда с братьями угоняли Чебурашку так, чтобы не проснулась бабушка. Или когда возвращались из соседней деревни ночью, в телеге, прицепленной к трактору с пьяным водителем, зная, что дома ждёт зверская выволочка. Или когда тащила через тёмный и незнакомый лес двух пьяных тогда ещё подруг. Да много всего было.
Но вместо этого щёлкну по носу смешную рыжую куклу, получившую всё же имя Люся, и спрячусь под одеяло.
Никак не дойдёт целых три посылки. Две куколки и заяц. Мне за них страшно.
Доделала. Закончила бы уже давно, если бы не пыталась сначала связать платье, а не майку.
Рост куколки 52 сантиметра. Она мягкая, уютная и тёплая. Имени пока нет, как-то ни одно не прижилось.
[402x604]
Так приятно, когда люди радуются. Так люблю дарить своих звериков.
Сказку выгладила, как могла. За указанные неточности и нестыковки буду признательна.
Шаман умирал страшно. Духи, которыми он столько лет успешно управлял, теперь метались вокруг, истошно вопя, рвали в клочья ставшую беззащитной душу. Старик уже даже не кричал, только дышал тяжело, с болезненными, булькающими хрипами. Худое изломанное тело выгибалось дугой на посеревшей от ужаса траве.
Рядом с ним никого не было. Молоденькая, совсем ещё девочка, травница думала, было, помочь, но ничего не смогла сделать. Даже прикоснуться не посмела. Отошла к остальным.
- Ну? – резко бросил хмурый рыцарь, счищавший с меча что-то зелёное и липкое.
- Ему уже не помочь.
- Беда. Придётся искать другого шамана, - кровь последней для старика твари никак не хотела оттираться и понемногу разъедала металл. – Сядь.
- Но… - дёрнувшийся, было, к умирающему русоволосый юноша замер под тяжёлым, в землю вжимающим взглядом.
- Сиди. Или хочешь лечь рядом?
- Нет…
- То-то же. Сожги его.
- Он же ещё… - бледный в зелень волшебник содрогнулся всем телом.
- Думаешь, это лучше твоего огня?
- Не знаю.
- Я знаю. Сожги, и идём отсюда.
- Давай, - потребовала травница. Лепесток золотистого пламени в ладонях её мужа разгорался медленно и неохотно, словно обладал собственной волей и тоже не желал делать, что должно.
Видимо, не судьба мне подарить человеку зайца. Должен был сказать адрес вчера, свет дома отключили, спросила номер его, дали не тот, нашла другой, не отвечает.
Сделаем вывод, что белый ушастый пушистик ему не особенно нужен.
Значит, останется у меня.
Бред. Не могу закончить куклу потому, что не получается её из рук выпустить. Ни лица пока нет, ни волос, ни пальчиков. А её уже хочется, гладить, обнимать, баюкать. Благо, большая получается, 52 сантиметра рост. Да и связана из шерсти, а потому тёплая-тёплая. И головка замечательно ложится в ладонь.
Никому не отдам.
Новый зверик. Намучилась с ним. Одёжка вообще получилась только с третьей попытки.
Зато совместилось сразу два эксперимента - реснички приклеены, а не вышиты, и носик с подушечками на лапках сделаны из шерсти и приваляны. Оба методы приглянулись, буду использовать и дальше.
Жить зверю аж во Владивостоке.
Купила коробочку накладных ресниц. Давно хотела добавить их в свои игрушки. Как мне кажется, они должны будут стать милее и трогательней.
А ещё очень хочется попробоваться связать куклу спицами. Что-то вроде вальдорфской, может быть. Мягкую, уютную, обнимательную и теплую. С гладким личиком, розовыми щёчками, в нежном платьице. Что-то милое и домашнее.
ВКР подсунул стихотворенье Ларисы Никольской. Зацепило.
Твою любовь не дай мне пережить,
Не дай утратить трепетную нежность
Не дай узнать, как оборвется нить
В небытие, в разлуку, в безнадежность...
И радость обретенной теплоты
И слезы одиночества ночного-все...
Счастье, если есть на свете ты!
Моей судьбы надежда и основа.
Былое за обиды не кляня,
Я нашей встрече шлю благодарения
За ясный свет, почти на склоне дней
Уставших душ внезапное презрение...
И что мне суд и приговор людей?
Я вновь, как в детстве, чистая страница
Любимый моя, вот жизнь моя - владей...
Не дай ей больше, чем любовь продлиться!
Папа так хочет внуков, что ставит нам условие. Или у него будут внуки, или он продаёт дом на Селигере.
Ёжику есть, от кого рожать, но она сейчас детей не хочет. Я детей хочу, но отца для них нет.
Вот такая вот загогулина.
Тяжело читать. Всё внутри выворачивается. И чем дальше, тем хуже. С каждой новой книгой страшней и больнее.
Может, просто нельзя столько сразу. Не знаю.
Они слишком живые и слишком настоящие. Как вывернутые наизнанку чужие души, в которых можно запутаться.
Не помню такой реакции на книги.
Да и не было такого.
Плакала, помню. Было.
Но никогда раньше не боялась в них захлебнуться.
Купили мне платье к Кириной свадьбе. Она устроила маме скандал, крича, что могла бы сшить лучше. Будучи на даче и даже приблизительно не представляя себе, что выбрали.
Уже не знаю, смешно это или бесконечно печально.
Совсем простая, коротенькая сказка. Две концовки на выбор. Кому какая больше нравится?
Странной была эта история. Странной и горькой, как напившийся полынного яда ветер.
Бродил по наивному юному миру весёлый менестрель, и песни его, чистые, звонкие, искренние, будили доброту и свет в человеческих душах. Он не знал зла и не нёс с собой зла. Кто знает, как сложилась бы его судьба, не случись той беды.
Но беда пришла. Пришла так, как приходит всегда. Откуда не ждали.
Теплом и солнцем жил и дышал весенний лес. Мир звенел и переливался надеждой, любовью, мечтой. Лёгкая и прозрачная мелодия без слов скользила по губам, путалась в ветвях деревьев, сплеталась с птичьими голосами. Всё живое легко отзывает на искренность и отвечает любовью на любовь.
Может, всё и обошлось бы, не будь этой песенки.
Второй голос вплёлся в мотив. Холодный голос. Чужой. И ставший её частью легко и незаметно. Душа властна над песней, но и песням дана власть менять души. И в этой песне не было добра. Только упрямый колдовской зов, от которого менестрель не умел защититься.
Ведьма ждала его там. И странная красота её завораживала подобно морозным узорам на окнах, подобно прозрачной глубине голубоватого льда. И злое её колдовство изменяло открытую душу. Изменяла просто и страшно, забрав янтарное утро, сменив его северной полночью.
- Ты станешь моим рыцарем, - шептала ведьма застывшему на коленях менестрелю. Тревожно звенели на кончиках её острых ногтей железные колокольчики, когда проворные белые пальцы, путаясь, скользили в русых прядях, наполняя их густой чернотой.
- Но у меня и меча нет, - недоумение пробилось даже сквозь колдовской дурман, на столько чужды оружию привыкшие к струнам руки.
- Будет, - даже мимолётная улыбка не посмела коснуться её губ. – Возьми вот это, - летит прочь деревянная флейта, сменяется серебряной цепочкой, продетой сквозь кольцо из чёрного камня. – Теперь иди, рыцарь. Пусть мир боится тебя.
И страх стал его постоянным спутником, а где страх, нет места музыке. Холод спрятал под собой живую душу, лишь изредка удавалось пробиться сквозь него каплям сострадания. Никто не смел противиться рыцарю, служащему ночи. Горе оставлял он людям, огонь и смерть следовали за ним по пятам.
А во снах приходила ведьма. Касалась лба ледяными губами, перебирала волосы, сжигая с таким трудом пробивающиеся ростки милосердия.
Строптивость деревенской девчонки вместо усмешки вызвала холодную ярость. На весёлую нежность менестреля легко отвечали все. Рыцарю ночи не смели отказать – боялись. А эта – посмела.
Наглость должно наказать. Так или иначе она подчинится. И останется одна. Навеки.
И так стало. Не могло быть иначе.
- Прощай, - бросил рыцарь девушке.
- Прощай, - шепнула девушка миру, шагая в реку.
Рыцарь не помнил о ней. Зачем?
Но жалеющая искалеченного менестреля дорога вновь привела его в ту деревню. И братья её, седые от горя, вышли навстречу с вилами. Только куда крестьянским детям против рыцаря, много веков принадлежащего ведьме?
- Ты убил всех моих детей, - плюнул ему под ноги угрюмый древний старик, два года назад бывший сильным улыбчивым мужчиной.
- Только сыновей, - рыцарь не терпел лжи.
- Дочку сам из реки доставал, когда вас с ней хватились.
- Это её выбор, - отвернулся и пошёл прочь.
Ведьма во сне впервые смеялась.
Осознание и ужас пробились в душе сквозь лёд. И память о содеянном расколола каменное кольцо на шее. И дорога вновь приняла своего менестреля. Только волосы его так и не стали вновь русыми. Седина сожгла их сияние. И песни его не звенели больше радостью и смехом. Погасла радость. И горьким кашлем рассыпался смех. Память и скорбь бились и плакали в каждом слове. Раскаяньем и надеждой исцелить им же искалеченный мир дышала каждая нота.
Накаталась так, что болеть завтра будет всё. Довольна.
Когда люди пытаются помогать в том, в чём помощь не только не нужна, но и опасна, это печально. Для всех, кто окажется втянут в эту "помощь".
Когда кто-то пытается подобрать мне пару, это смешно. Я могу поладить с кем угодно. Было бы желание. Могу общаться, болтать, иногда подружиться.
Но встречаться с человеком, которого не люблю, больше не буду. Даже если кто-то там упорно думает, что этот человек мне подходит. Даже если могу вдруг думать так сама.
Уже проходили. И душ часами, чтобы смыть даже воспоминание о чужих руках. И безумный стыд перед замечательным, нежным, заботливым человеком за то, что снится совсем другой.
Хватит. Наигралась.
Забавное заклинание в книжке. "Медный король, медный король, возьми, что мне дорого. Подай, что мне нужно".