Когда он пришел домой, то даже не заметил, что сияние весеннего дня осталось за дверью. В комнате стоял полумрак, было грязно и не прибрано. Отец сидел за столом с каким-то мужчиной. Они пили водку. О чем-то громко разговаривали и смеялись. Коля заранее достал дневник и подошел к столу.
– Во, папка, погляди, – сказал он, гордо улыбнувшись.
Отец взял дневник, мельком взглянул и хотел было закрыть, но Коля поспешным и требовательным жестом остановил отца.
– Ты чего? Гляди, ведь пятерка, – и снова улыбнулся, но уже заискивающе и боязливо. – Погляди.
– Смотри-ка, верно, – сказал отец, сообразив, наконец, что сын хочет, чтобы его похвалили. – Как же это ты умудрился?
– Получил, – ответил Коля, и лицо его вновь просияло.
– Вот так и надо, Коляй. Молодчина! Вот тебе, – отец достал из кармана пять рублей и бросил на стол. – Заслужил. Бери, бери, – повторял он, увидев, что сын нерешительно замялся на месте. – Покупай, чего хочешь.
Коля взял хрустящую бумажку двумя руками. Таких денег у него никогда не было. Ему казалось, что это целое сокровище.
– Папка, правда? – поднял он недоверчиво и удивленные глаза на отца, который громко расхохотался и хлопнул его по спине.
– Беги, да смотри, отберут мальчишки.
– Не отберут, – сказал Коля и бросил портфель под свой стол в углу, покрытый клетчатой клеенкой, которая была измазана чернилами, как и все, что ему принадлежало.
Первым делом он зашел к Димке и показал ему деньги.
– Во, папаша дал за пятерку. Говорит, покупай, чего хочешь.
– Вот это да-а! Мне бы такую! – мечтательно протянул Колин приятель.
– Идем покупать чего-нибудь.
– Идем.
Они ходили из одного магазина в другой, были в универмаге, в канцелярских и спортивных товарах, рассматривали на витринах всевозможные занятные вещицы, но ничего не могли выбрать. Сперва Коля долго стоял перед витриной с авторучками. Все они были такие блестящие, красивые, что у него глаза разбегались. Но вскоре он немного привык к их блеску, и стало жаль денег. За какую-то маленькую, хоть и красивую вещицу надо было отдавать несколько рублей.
То же самое произошло и у другой витрины. Коля уже облюбовал огромную коробку цветных карандашей, но вдруг подумал, что они ему совсем не нужны. Если он когда-нибудь и рисовал, то только чернилами в учебниках.
На несколько минут его внимание привлекли коньки. Он всегда мечтал иметь хоть самые простенькие, но теперь зима на исходе, и не было смысла тратить деньги на ненужные летом коньки.
Но едва он подошел к другой витрине и окинул взглядом десятки разнообразных перочинных ножей, больших и маленьких, со штопорами и ножницами, с открывашками для консервов и бутылок, как сразу почувствовал, что один из этих должен принадлежать ему.
У Димки тоже загорелись глаза.
– Во, во, Коляй, этот бери. Смотри, двенадцать лезвий. Нет, одиннадцать, считай.
– Это семь рублей, не пойдет.
Так около часа они стояли, спорили, громко обсуждали достоинства и недостатки ножей, пока не прозвенел звонок и не закрылись кассы.
– Смотри, уж никого почти нет, – проговорил Димка и стал оглядываться по сторонам. – Закрывают, кажется. Э-эх, не успели. Говорил тебе, бери…
Но Коля, казалось, совсем не был огорчен.
– Нет, вот какой я возьму, – он показал рукой на нож с перламутровой ручкой и большим, как у охотничьего ножа, лезвием. – Завтра куплю.
– Завтра воскресенье.
– Ну, послезавтра. Даже лучше, еще подумаю.





Продолжение следует...

Дарья Семеновна относила Колю к разряду трудных учеников. Она настолько была убеждена, что он ничего не знает и никогда не скажет ничего путного, что, когда он выходил к доске, основное внимание она обращала только на то, хочет или не хочет он отвечать вообще. Если он упрямился, молчал, она ставила ему двойку или единицу в зависимости от настроения, а если он говорил примерно так, как о басне Крылова, то этого было вполне достаточно для тройки. «Хоть не выучил, но как будто читал», – думала она.
Ей было непонятно, что лежит в основе его равнодушия к учебе, и казалось, что это следствие дурного влияния отца, который неспособен пробудить у сына любовь к знаниям. Она по-своему жалела Колю, относилась к нему снисходительно, но ей даже и в голову не приходило, что она сама как учитель может увлечь его учебой. Дарья Семеновна считала, что смысл ее работы заключается в том, чтобы давать знания, и если ученики будут сидеть тихо и слушать, то знания эти они усвоят. А насколько хорошо каждый из учеников усваивает – это уже зависит от способностей. И не мудрено, что у ребенка, выросшего без матери с отцом-пьяницей способностей никаких нет. Самое лучшее, что она может сделать для него, это не оставлять на второй год. Ведь такого наказания Коля, собственно, и не заслуживает. Наказывать прежде всего надо отца. А с другой стороны, оставить на второй год – значит просто-напросто сбыть с рук непонятливого ученика, мол, пусть другие мучаются с ним. Но именно потому, что ей приходилось мучаться с ним, она любила его, как любила некоторых отличников, понимающих ее с полуслова.
В конце каждой четверти она несколько раз вызывала его к доске и старалась вытянуть из него хоть что-нибудь. Если это ей удавалось, она со спокойной совестью ставила ему в табель тройку.
Но однажды произошло нечто такое, что удивило обоих, и Колю и Дарью Семеновну. Он получил пятерку по арифметике. Сперва он долго решал, писал мелом цифры на доске, потом стирал их. Дарья Семеновна помогала ему, рассказала почти всю задачу, но он запутывался все сильней и сильней. Дарья Семеновна уже вздохнула тяжело и хотела было посадить его, как вдруг он, сообразив, наконец, в одну минуту написал всю задачу, проделал вычисления и даже объяснил. Дарья Семеновна несколько изумленная его неожиданной сообразительностью, проговорила:
– Вот так бы сразу. Молодец! Можешь ведь решать. Молодец! Даже не ожидала, что ты так здорово решишь. Что ж, поставлю тебе пятерку.
У Коли горело все лицо, он был в каком-то возбуждении и сперва даже сам не понял, что решил правильно и что его хвалят. Потом вдруг лицо его засветилось счастливой улыбкой. Он стал вытирать испачканные мелом руки о штаны и, взяв дневник, пошел на свое место, любуясь четко выведенной, яркой, словно даже сияющей в его грязном дневнике пятеркой.
Когда он вышел из школы, на улице было холодно, особенно в тени зданий. Но на солнечной стороне царил совсем иной мир. Здесь все сияло и искрилось, зернистый весенний снег блестел в лучах солнца. Казалось, будто теплый солнечный пар окутал землю. Коля невольно зажмурил глаза – и люди, деревья, машины стали представляться ему бабочками, золотыми рыбками, птицами, порхающими и плавающими в светлом пару. Коля неожиданно подумал, что пар этот – какое-то волшебное зеркало, которое вдруг преобразило людей и деревья в бабочек и золотых рыбок. Он сам чувствовал себя преображенным и счастливым, и так радостно, так хорошо было на душе.
– Волшебное зеркало, волшебное зеркало, – повторял он в такт шагов, довольный, что придумал нечто такое удивительное и необычное. – Зажмуришься, и все…
Теперь ему уже не казалось странным, что его похвалила Дарья Семеновна и поставила пятерку. Он и должен был получить ее. И может быть, кто-то в классе позавидовал ему, как он сам в глубине души завидовал отличникам, которых всегда хвалили и у которых всегда все получалось.




Продолжение следует...

А между тем у Коли был свой интерес в учебе, продолжавшийся, правда, очень недолго. Первые месяц, два с начала учебного года он от корки до корки прочитывал те учебники, которые были поинтересней, а скучные только перелистывал и рассматривал картинки, если таковые имелись, конечно.
Особенно он любил учебники по природоведению и литературе, читал их и дома и в школе. Объяснений учителя Коля никогда не слушал, и если его вызывали к доске и спрашивали о чем-нибудь, он морщил лоб, стараясь вспомнить и выделить из всей массы прочитанного, что было нужно. Но всегда путался и не находил слов, чтобы выразить то, что ему вспоминалось.
– Ворона… Ага, ворона, – говорил он как-то, когда Дарья Семеновна попросила его рассказать басню Крылова.
– Ну, что ворона? Ты учил басню?
– Я помню.
– Ну так, рассказывай.
– Ворона, сыр там…
– Что же, сыр?
– Лисица, – отвечал он, и ему казалось, что он выражает самое главное. Басня вспоминалась ему вся целиком, какой-то единой картиной, объединяющей всех действующих лиц и все события в одно целое и неразрывное. Передать все это последовательно он не мог, а наизусть рассказывать тем более, потому что не учил, а только прочитал один раз в свое время.
– Нет, Андреев, так дело не пойдет. Скажи прямо, что не учил.
– Я помню.
– Если бы помнил, рассказал бы. Садись на место. Не знаю, что с тобой делать. Все выучили, один только ты…
Он шел на свое место, волоча по полу огромные, не по ноге башмаки со стоптанными каблуками. Дарья Семеновна смотрела на его мятый в чернильных пятнах галстук, на засаленную видавшую виды школьную форму и качала головой. А он садился за парту и, даже не интересуясь, какую оценку ему поставили, откладывал в сторону дневник и принимался разрисовывать чернилами картинки в учебниках. Это был его второй и последний интерес в учебе. Когда все было прочитано и картинки все разрисованы, он сверлил гвоздем парту или катал из бумаги катышки и потихоньку обстреливал своих соседей.





Продолжение следует...

Пять по арифметике

Мать у Коли Андреева умерла, когда ему было пять лет. Он почти не помнил ее, не помнил, хорошо или плохо жилось ему раньше, и давно уже привык обходиться без матери. Отец не обращал на него никакого внимания, так что Коля был предоставлен самому себе. Даже за двойки никто его не ругал. Лишь иногда, раза два-три в год, на отца словно находило что-то, он решительно бросал пить, становился каким-то тихим и незаметным, только курил очень много и, может быть, от скуки начинал просматривать тетради и дневники сына, как будто разом за один присест собирался все исправить и изменить.
Обычно Коля побаивался своего отца, так как частенько получал от него подзатыльники, когда шумел или беспокоил его некстати. Бил, отец, конечно, не больно, но обидно было, чуть захочешь поговорить, спросить о чем-нибудь, как тут же, - раз! – и подзатыльник, да еще крепким словечком приправленный, мол, не суйся со своими глупыми вопросами, не до тебя. Или заиграешься, стулья переворачивать начнешь, представляя, что это подводная лодка или космический корабль, и снова, - бум! – не балуйся.
– Чего ты? – обиженно хныкал Коля, но стулья ставил на место и садился за свой стол, делая вид, что готовит уроки.
А в те минуты, когда отец устраивал проверки, Коля ничуть не боялся. Стоило поглядеть на лицо отца, как становилось ясно, что драться он не будет. Наоборот, вид у него был такой, словно его самого побили и будто ему очень стыдно от этого. Правда, внешне он старался ничем не выказывать своего состояния, даже бодрился и только тихонько присвистывал, качал головой и говорил, перелистывая дневник:
– Ну, брат, даешь ты!
Потом брался за тетради, страницы которых, все заляпанные чернилами и без того какие-то зловеще-черные, были испещрены пометками учителя, и почти на каждой странице стояла двойка. Василий Тимофеевич помнил, что сам учился в школе неважно, остался как-то даже на второй год, но такого у него никогда не было.
– Как же ты это, Коляй, а? Только в музее твои тетради и дневники выставлять. Так и на второй год останешься.
– Неа, – совсем осмелев от столь мирных увещеваний, бойко отвечал Коля. – Училка, она меня любит. Она и в журнал не все двойки ставит.
– Ну, ну, наговоришь тут. Одни двойки, колы даже есть. Ты что ж, совсем ничего не понимаешь?
– Неа.
– А читать-то хоть умеешь?
– Как же, давно умею.
– Тогда, чего ж ты?
– Так…
– Ну, хоть читай, – говорил отец и откладывал в сторону дневник и тетради. Решимость его заняться сыном, наткнувшись на непреодолимую стену двоек и единиц, пропадала, как пропадала вскоре и решимость больше не пить.




Продолжение следует...

Я считаю, что в моей жизни не бывает случайностей, и все, что происходит со мной – все это для чего-то нужно и обязательно необходимо. И я давно уже вижу, что какие-то события, дела, места, в которые я попадаю или которые так или иначе связаны со мной (как бы случайно!) спустя годы вновь появляются в моей жизни, но уже, (как бы это правильно сказать-то…), в ином качестве, наверное.
Вот и сейчас, ударившее меня по голове наследство, наводит меня все на те же мысли, что это не случайно и не просто так. Кто-то, наверное, подумал: вот повезло-то!.. Но, друзья, не торопитесь с выводами! Я до сих пор не могу оценить степень того, как мне повезло!!! Как в той старой сказке: кому-то мельницу, кому-то еще что-то (более ценное!), а кому-то – КОТА. Так, и мое наследство состоит из огромного количества рукописей. Человек, который не успел опубликовать свои труды, не успел по-настоящему, потому что трагически погиб. Что-то, изданное при его жизни, привлекло внимание многих, даже в семейном архиве есть письма из Чехословакии с просьбой перевести его произведения на чешский язык с дальнейшей публикацией там, за рубежом. Но чехам ответить успели! И это радует. Так как там нас прочитали уже аж в трех изданиях. А здесь… я надеюсь, что очень скоро начну небольшие вещи публиковать на своей странице, а большие произведения (опять же очень надеюсь!) будут опубликованы на нашем сайте, который, правда, даже и не знаю, когда появится в инете.

С повестью я не пошутила. Но опубликую чуть-чуть попозже, когда разберусь с этой системой (ну, в смысле, что, куда и как).

Хочу опубликовать на страницах своего дневника фантастическую повесть. Интересно ведь узнать мнение других на этот счет!?