Несбыточная даль.
Окна советских старых домов,
устремлены.
Старых советских многоэтажек
устремлены в какую-то
далёкую, несбыточную
даль.
Совершенно не замечая окружающего.
Открытыми глазами окон
устремлёнными в некую
несбыточность.
Окна советских многоэтажек.
Поверх нас.
Мертвый механизм.
Мертвое солнце,
всё, что происходит
под ним, движение
мертвого
механизма
копирующего
живое.
Всё, что
происходит
под солнцем,
движение
мершего
механизма,
повторяющего
живые
Белые лампы на автостоянке.
Белые лампы на автостоянке,
как давно покинутое место,
как страх смерти.
Белые лампы одинокие,
как покинутое
место.
Тихий солнечный свет.
На моей одежде тихий солнечный
свет.
На моей одежде уютный солнечный
свет.
На моей
одежде
маленький солнечный
свет.
Как тепло.
Как мне тепло.
Как будто
забыто
всеми.
Словно
забыто
всеми.
Я лежу на диване среди мертвых
Новое окно.
Время, когда лампы
светились
по другому.
Вот и
новое
окно, а
за окном
припорошило землю.
А на стене:
«Мы придем
к победе
коммунистического
труда».
Вот и новое окно.
************
Сырые гниющие дома.
Клинические окна чадят.
Стены лазаретов.
Дальше будет лучше!
Окна смотрят
больными и
грозными
взглядами.
Реанимобиль.
Маршрутное такси
скорой помощи.
Блестящие лица.
Сигнальные
матовые
лампы.
Поднял глаза,
увидел на потолке
солнце от луж
отражается.
Смеётся Ленин.
Для кого-то город
так и остался без реклам,
неона и световых
коробов.
Для кого-то город
так и остался
серым и обшарпанным,
Бетонным полу - жилым.
Так и остался
таким,
давно-давно.
Твой дом.
Я только и вижу,
как на стекле
отражаются люди.
За стеклом идут люди.
Отражаются
едущие машины.
Что-то такое запоздалое,
словно лампочка
забытая, не выключенная у подъезда.
Словно фонари вдоль дороги,
пасмурным утром.
На твой дом упало солнце,
И вся стена кажется серым листом,
серым холстом, ватманом
многоэтажного монолита.
И ключи, и
замочная скважина
Сто лет назад.
Это фиг знает где.
А здесь
так одиноко.
За окном
проехали
рога троллейбуса.
Проехали
по проводам.
Да скоро вообще
настанет пиздец.
Полный солнечный пиздец.
Отражается в стекле
улица.
Сто лет назад,
За стеклом троллейбуса.
Плывёт
по стеклу
троллейбуса.
Сто лет назад.
The conclusion.
НИГИЛИЗМ.
(Роман о коммунизме, небытие, белых лампах и фотографиях на стене)
Граненые окна и стеклянные стаканы. Я из себя выжму, я из себя должен выжать все. Я выжму из себя все, что смогу. Я уже пьян с первого стакана. Выпит еще один стаканчик. Быстренько дочитана «Коварство и любовь». Я хочу разрушить свою психику алкоголем, всем, чем угодно, (даже этой…) включая купленную в палатке жидкость, что именуется водкой. Пусть будет гладкий потолок и пол, на котором можно лежать спиной. Господи, я весьма пьян и фонари двоятся сквозь окно, и звуки застревают в ушах. Гадко, может быть, очень гадко, что я пьян. Это такая пустота. «Запретите мне, я спотыкаюсь на ровном месте. Запретите мне, все равно уже кайф прошел. Грязный бинт и окно за окном. Все наоборот…» Я этого хочу и все тут. Я хочу, и не убьет меня никто. Я выпью еще стакан «и вирусы новых нот в крови». Неужели я не могу из себя выжать больше ничего? Ужасное ощущение, когда проводишь рукой по лицу. Ощущаешь не только рукой, но и лицом, и то и другое как нечто чужое и, особенно, этот мир! Я кончу слишком плохо, поэтому мне надо напиться, чтобы до утра все забыть. Теперь я выпью еще стакан, третий по счету, и отнесу на проходную пластмассовую емкость, а затем, если уж очень приспичит, я буду пить из горла водку. (Время 21. 35) Самое жуткое – это то, что я люблю, безудержно люблю, а листья в фонаре лезут в окно и кабина трактора похожа на аквариум, на клетку, на коробку с прозрачными гранями, на злодея, мечтающего меня упечь, все время наблюдающего за мной. Гадкий, гадкий и сволочь. Меня все достало. Все - это я сам и более ничего. Вот, что такое все; это «я», заполняющее собой весь мир. Это слишком гадкое состояние, чтобы жить в нем, его надо пройти, чтобы завтра утром, бесконечно далеким утром… Еще один стакан, выдержу ли я? Выдержу! Если воспринимать водку как средство от пустоты, то это мощно; пустота пустоты. Это опустошение. Ни в чем нет смысла, мое «я» возрастает до огромных размеров, и особенно в моем «я» отчетливо замечается отсутствие всякого смысла, бессмысленно огромное мое «я» заполняет все и хочется умереть от этого кошмара! Все-таки опустошение – это средство от пустоты. Мое огромное «я», бесконечно сострадающее самому себе. В общем, разве я не хотел получить того, что имею. А я не имею ничего. Разве мы не знали, что этим все кончится? Уж я-то знал, что будет так, когда песня совсем чужая и ничего больше нет. Я не знал, чем все кончится? Знал и хотел. Так бывает всегда и мухи ползают по огрызку яблока, и еще один, пятый стакан пуст. Пятый стакан оказался неудачлив, он разлил мою водку по столу. Хотя я все соображаю. Пятый, предпоследний стакан вызвал дрожь в спине и конечностях, и теперь уже не имеет смысла относить пластмассовую тару на первую проходную. Я пьян. Я ненавижу себя и это жутко. Я все знаю, знаю, но от этого не легче. Нет, от этого не легче. Все пусто, что я пишу, пусто, очень пусто, просто глупость. Я видел огни. Я ненавижу себя. Мне на все наплевать. Как я люблю. Так забавно и похоже на рельсы и труп. «Все, что я хочу. Это все, что я хочу!» У меня есть возможность выпить еще стакан, еще один стакан водки, последний, и дождь, вдвоем в комнате, магнитофон и я. Все прошло. Все не очень жутко, но все же забавно. Разве кто может усомниться, что все было как надо? Все сие глупо, я знаю, и меня тошнит, и мне слишком гадко, чтобы жить, у меня кашель.
«Над нею радуги мосты!» Умереть, предполагая, что можешь достичь лучшего и высшего, умирать, надеясь, что другой достигнет, умирать, веря, что другой дойдет – тоже в кайф. Когда пришло время, и уже нет времени врать. Гладкий потолок, если бы вы только знали, как выглядит абсолютно шершавая плоскость с висящей паутиной, свисающими лампами, от которых так гадко, с тенями от ламп, в которых можно спрятаться, густые, темные на ярком белом. На ярких окнах безумно темные проемы, безмерно большие проемы дверей, когда ловишь кайф (в очередной раз надеясь умереть). Мир, разбрызганный по двум плоскостям, яркий беспредельно и черный бесконечно, боже мой, как хочется еще, еще и еще. Белый, ужасно чистый, бесконечно глубокий, чужой. Черный – тянущий, манящий своей чистотой, совершенно, как глубокий омут и решение всех вопросов. Дойдет ли вообще хоть кто-нибудь? Дойдет, значит скажет, скажет, значит узнает, отражение, скажет, значит поможет, бросит да выкинет (себя). (Рассыпется по всему белому). Потолок со свисающими проводами.
Лампады окон и дверей в моих тетрадях. Самое интересное, что они меняются, эти, так называемые, времена. Времена меняются время от времени, Сменяются понятия, оставляя последние за спиной, а тебя впереди. Все, что было, остается за спиной в тех понятиях, вместе с теми понятиями, которые отошли в прошлое. Ведь они сменяются время от времени. Новые понятия рождают новый