[...] Кризис культуры всегда связан с кризисом ее философских оснований. [...] Назову два системообразующих элемента культуры, входящих в ядро всех ее срезов художественной, хозяйственной, политической культуры и т.д.).

Антропология, представление о человеке. В центре любой культуры - ответ на вопрос «Что есть человек?» Вопрос этот корнями уходит в религиозные представления, но прорастает в культуру. На это надстраиваются все частные культурные нормы и запреты.

Здесь произошел разрыв большой части интеллигенции со всей траекторией русской культуры, с корпусом художественных образов, которыми питалось наше самосознание. Это и есть основа кризиса, но деятели культуры сводят все к нехватке денег. Вот вульгарный материализм. [...]

Тысячу лет культурное ядро России покоилось на идее соборной личности. Человек человеку брат! Конечно, общество усложнялось, эта идея изменялась, но ее главный смысл был очень устойчивым. К нам был закрыт вход мальтузианству, отвергающему право на жизнь бедным. И вдруг культурная элита в конце ХХ века кинулась вслед за идеологией в самый дремучий социал-дарвинизм, представив людей животными, ведущими внутривидовую борьбу за существование. Конкуренция это наше всё!

Кризис культуры возникает, когда в нее внедряется крупная идея, находящаяся в непримиримом противоречии с другими устоями данной культуры люди теряют ориентиры, путаются в представлениях о Добре и зле. И вот, русская интеллигенция стала убеждать общество, что «человек человеку волк», а ее элитарная часть - прямо проповедовать социальный расизм. От того, что у нас наговорили, и кальвинисты остолбенеют.

Так началось лавинообразное обрушение всех структур культуры. Этика любви, сострадания и взаимопомощи ушла в катакомбы, диктовать стало право сильного. Оттеснили на обочину, как нечто устаревшее, культуру уживчивости, терпимости и уважения. Мы переживаем реванш торжествующего хама в самых пошлых и вызывающих проявлениях. Это и архитектура элитарных кварталов и заборов, и набор символических вещей (вроде «джипов»), и уголовная эстетика на телевидении, и повсеместное оскорбление обычаев и приличий. Это и наглое открытое растление коррупцией символических фигур нашей общественной жизни милиционера и чиновника, офицера и учителя Все это следствие культурной революции двух последних десятилетий.

Культурно-исторический тип. Удар нанесен по всей мировоззренческой матрице, на которой был собран человек носитель современной русской культуры ХХ века, человек советский.

[...] В России произошло то, чего до этого не наблюдалось нигде - культуру высокого, «университетского» типа открыли для массы трудящихся, их не стали отделять от элиты типом культуры. Это - именно то, о чем мечтали русские просветители. В советское время уже как государственная программа началось это «общее дело» - снятие классовых различий через освоение единого языка и мира символов. Теперь идет разделение народа на классы («расы») по культурному признаку машина культуры этим и занята. Так какой части народа нужна эта машина?

Поэзия для меня даже и к литературе не относится. Вероятно, это особый род экзистенциальной активности или деятельности, который даже не может быть включен в литературу. А литература в том виде, в каком я ее пытаюсь интерпретировать, это то, что мы можем назвать классической. Классической в том смысле, что умер не только автор, но и все контексты, которые мешают новому чтению. Странное сочетание: постоянное умирание всех окружающих контекстов дает возможность выйти на обнаженное, скажем так, чтение самого текста, возможность полностью его присвоить в качестве современного.

Филология как наиболее архаическая и памятливая наука стремится устанавливать всякие контексты, и в этом отношении она, конечно, находится в противоречии с философской работой, которая как раз очень сильно зависит от того, насколько эти контексты устранены. И редукция, освобождение от контекстов одна из центральных задач философского опыта, в отличие от филологического, литературоведческого и даже критического, где восстановление контекстов, может быть, занимает центральное место.

Дмитрий Липскеров

В русской литературе мне не хватает масштабности, замаха на собственную исключительность. Русская литература однобока и несколько ущербна. Пока писатели будут исторически малообразованны, космополитичны, пока искусство не отрефлексирует все умопомрачительные сдвиги в русском обществе за последние сто лет, все проигранные войны, сделавшие нацию инфантильно-депрессивной, литературе ничего не светит!

Юрий Мамлеев

Современной? Я имею в виду современную, потому что русская классика настолько вознесена самим Западом на такие высоты, что даже трудно говорить; Достоевский считается писателем номер 1 всей литературы. Современной русской литературе я бы пожелал большей глубины. Проблема заключается в том, что к современной литературе... я не отношу к ней Булгакова или Платонова, это русская классика, а настоящие советские писатели, с ними произошло что? Они неплохие мастера, но в изображении жизни ими снята вся темная сторона бытия, все великие моменты, о которых писали Пушкин, Толстой, Достоевский. Проблема бессмертия духа человека... все это ушло. Осталась только социальная и психологическая сторона. Поэтому исчезла глубина, исчезла вся сложность человеческого существования. И вот постоветская литература, как ни странно, унаследовала это отсутствие хотя, конечно же, здесь произошел прорыв но все же ей недостает глубины, глубокого проникновения в суть современной ситуации и суть современного человека. То есть глубины, которой отличалась русская классика. Вот это пожелание.

Павел Пепперштейн

Ну чтобы придать делу пафос, не хватает какого-то энтузиазма в деле защиты и сохранения русской культуры. Мне кажется, русская литература это такой метажанр или мегажанр. И в этом смысле мне не нравится, что сейчас мало пишется в этом жанре. То, что сейчас пишется, пишется на русском языке, но не в жанре русской литературы. Не по жанровому определению. Но хотелось бы, чтоб этот жанр процветал русская литература. То есть кое-что пишется. Но недостаточно. Осознание себя как отдельного совершенно мира вот этого не хватает. Было бы очень хорошо, если бы Россия была отдельным миром и литература была бы литературой отдельного мира. То есть иначе говоря было бы очень хорошо, крайне позитивным признаком и симптомом было бы, если бы русское литературное произведение невозможно было просто перевести на иностранный язык и приходилось бы снабжать произведение томами комментариев, без которых ничего не было бы понятно заграничному читателю. Нужен дистанс максимальный по отношению к остальному миру. Он дистанс нужен как воздух, потому что он и есть воздух, он то, что делает воздух.

[показать]

Автор Добавленные

"Это случилось в 22 веке, когда на Земле давно победил коммунизм. Человечество стало единой дружной семьёй. Люди забыли о том, что такое войны, голод, несправедливость".

Дальше

все материалы рубрики

РЖ: И что же у Маркса самое главное?

В.М.: Представление о том, что на капитализме история не кончается. Главный вопрос у Маркса не вопрос о том, как построить общество, в котором все будут счастливы, то есть коммунизм. Коммунизм, согласно Марксу, это не общество. Главный вопрос у Маркса как жить не в обществе, а как жить в истории, как жить в историческом времени. И возможно ли общество, которое бы не пыталась встать поперек истории, которое бы не пыталось остановить на себе историю, не пыталось бы стать плотиной, перегораживающей реку. Все общества это пожиратели времени, каждое из них пыталось задержать на себе поток истории. А возможно ли общество со шлюзами, через которые бы поток истории мог течь свободно? Возможно ли общество, которое постоянно переструктурируется?

Если перевести это на другой язык как человеку жить в вечности, а не только в том времени, которое ему отпущено по жизни. Маркс решает проблему человеческого бессмертия, но только не религиозно, а чисто светски. Вообще, именно этой проблемой и занимается философия она решает, есть ли вечность не на том свете, а на этом.

Мы не понимаем высмеянные нами марксистские категории. Возьмем, скажем, категорию общественной собственности. Так вот у Маркса это не экономическая категория, она не имеет никакого отношения к экономике, это категория культуры. Общественная собственность это собственность не на вещи, а на знания, культуру, которая не может быть поделена, в отличие от частной собственности, денег и тому подобного. Есть такие вещи, например знания, которые в принципе не подлежат дележу. Теория относительности в равной мере принадлежит и мне, и вам, мы ею пользуемся, она от этого не убывает. Вот что имел в виду Маркс под общественной собственностью собственность на культуру, на дух. И он спрашивал: возможно ли общество, в котором такая собственность была бы основой?

В-третьих, у нас некоторые пытаются мыслить в постмодернистском духе, но постмодернизм же заимствован. Что мы знаем о постмодернизме? Мы еще в модерне не жили, бЈльшая часть нашего населения не очень хорошо представляет, что такое жить в условиях современности. Поэтому наш постмодернизм полностью заимствован, это подражательство, эпигонство. Мы никак не можем понять, что такое современность. У нас с Западом, если воспользоваться выражением Хабермаса, разные дискурсы о модерне. На Западе отвергают современность с позиции видения некоторого желанного будущего, а у нас с позиций прошлого.

Стрелецкая вольность Мультфильм «Про Федота-стрельца», экранизация сказки Леонида Филатова, выглядит на удивление крамольным Трудно было предположить, что компания СТВ, студия «Мельница» и «Первый канал» решатся на такую дерзость. Но они решились. Экранизация «Сказки про Федота-стрельца, удалого молодца» оказалась смелой по всем фронтам. Далее Эта статья в блогах [?] avvas

Написанная в 80-е гг. сказка может иллюстрировать положение дел в современной России ничуть не хуже, чем в перестроечной, да и похоже в любое время. Царская реплика: «Утром мажу бутерброд сразу мысль: а как народ? И икра не лезет в горло, и компот не льется в рот!» звучит по-прежнему свежо. И даже если авторы фильма не имели в виду ничего дурного, то все равно невольно кажется, что державные царские глазки точь-в-точь как у одного важного руководителя.

При работе над «Обитаемым островом» вы ориентировались на какие-то отечественные или зарубежные картины?

В любом случае мы не делали вид, что для нас не было никаких фильмов этого жанра. Напротив, мы исходили из наличия целого ряда чрезвычайно популярных и любимых нами картин. И стараясь добиться абсолютно полноценного самостоятельного мира, вселенной «обитаемого острова», стараясь избежать эпигонства, мы тем не менее открыто и, может быть, несколько игриво передали от себя несколько «приветствий» (их в кинематографе называют «оммаж») любимым нами «Бегущему по лезвию бритвы», «Звездным войнам», «Матрице», «Гатаке» и даже ряду советских, но не очень вспоминаемых фильмов. Но, повторюсь, мы уверены в самостоятельности фильма «Обитаемый остров».

Александр, вы видели хотя бы кусочек из фильма Германа-старшего «Трудно быть богом»? Чем вы объясните такой интерес к творчеству Стругацких? Показывали ли вы уже фильм Борису Стругацкому? Как он отозвался о нем?

Я, к сожалению, видел лишь небольшой фрагмент из фильма Алексея Юрьевича Германа, мечтаю его посмотреть полностью. Алексей Юрьевич обещал пригласить. Уверен в том, что «история арканарской резни», а именно так называется этот фильм, может стать самым крупным достижением замечательного режиссера.

Причины интереса к творчеству Стругацких очевидны. Это серьезная глубокая русская литература, сочетающая в себе увлекательность сюжета, полноценность характеров и всегда актуальные социально-политические контексты. Скорее всего, книги братьев Стругацких дают уникальную для российского кино возможность предложить аудитории традиционные для наших литературы и кино проблемы, упакованные в современную и комфортную для широкой аудитории форму.

Борису Натановичу покажем фильм ровно через неделю, он ждет. Мы все вылизывали, пытаясь завершить фильм максимально качественно, сейчас переведем на ДВД и привезем к нему домой. К сожалению, Борис Натанович смотрит только дома. Волнуемся.

Роман Стругацких посвящен борьбе с тоталитарным режимом и пропагандой. Система СМИ, особенно телевидение и радио, там описана как инструмент отключения у людей способности мыслить самостоятельно. Параллели с современностью не увидеть в этом невозможно. Готовы ли вы к тому, что фильм будет восприниматься как злободневная сатира на российскую (или мировую) реальность?

К этому-то я готов. Скорее, неожиданностью для меня явилось то обстоятельство, до какой степени написанная в 19671968 годах книга может восприниматься в 20082009м как «злободневная сатира на российскую (или мировую) реальность». Может быть, это и есть качество настоящей литературы. Надеюсь, фильм и в этом смысле не разочарует поклонников Стругацких.

В «Месяце в Дахау» передо мной стояла задача показать красоту чудовищного. Пауль Целан сказал: «После Аушвица стихи невозможны». Я хотел написать такую невозможно чудовищную прозу «после Аушвица». Кощунство это надругательство над человеком, надругательство над личностью. В пьесе «Землянка» речь идет не о реальной землянке. Это была моя реакция на советское убожество, бытовое и идеологическое, на литературный опыт советской военной прозы, во многом фальшивый, и текст пьесы к реальной войне имел более чем косвенное отношение. Я разбирался с советским литературным опытом, а не с солдатами. Это не глумление, а попытка взглянуть на мир под другим углом. Я вообще не люблю искусственной позы в литературе, если она не носит черт высокого безумия.

Роман Библиотекарь нашпигован элементами советской культуры. Какое у вас к ним отношение: вы глумитесь или вам это по душе?

Там нет элементов советской культуры, события происходят в 2000 году. А то, что на окраинах, в маленьких хрущевках сохранились элементы советского быта, так это потому что люди не могут улучшить свое существование. Это просто тянется из прошлого времени.

Нет никакой борьбы за Советский Союз. В романе идет борьба за личные качества, за те человеческие качества, о которых очень часто говорила советская проза самоотверженность, мужество, жертвенность, дружба, в конце концов. Меня волновали именно эти человеческие качества, а не призраки умершей страны, убитой страны. Она уже ушла и то, что герой вынужден собирать страну заново и охранять ее, в этом и есть посыл имперский. Потому что Союз был империей, он ушел и теперь нужно собирать все заново.

Я бы хотел, чтобы этим покровом опять накрыло бы и Украину. Чтобы она вернулась обратно в состав славянского мира, а не дрейфовала бы в сторону западного, где ее ждет гибель.