Об «Острове», при том, что формально он воспроизводит первоисточник гораздо дотошней, это вряд ли можно сказать. Я его скачал с месяц назад, специально посмотрел. Во-первых, основной пафос книги это то, как персонаж поэтапно осознает, в каком мире живет, как этот мир устроен, где его настоящий спрут и где у этого спрута сердце. Мотив осмысления и осознания, на мой взгляд, в фильме полностью утрачен среди беготни и спецэффектов. А во-вторых, насчет живого мира... я сейчас крамолу скажу... скажу, как надо было снимать «Остров». Не монорельсы фальшивые крутить по вычурным городским магистралям на длинных тонких, как у поганок, ножках и не волосы красить в дикие цвета. Надо было снимать абсолютно узнаваемый достоверный СССР 60-х годов, перенесший атомную войну. Скажем, Никита оказался еще чуть-чуть глупее, чем был, и кубинский кризис перерос в прямой конфликт. Пиджаки тогдашние, брюки тогдашние, улицы, машины и троллейбусы на улицах тогдашние, кофточки на девушках тогдашние, общепит тогдашний... Конечно, никаких прямых аналогий, только образный ряд. «Я шагаю по Москве», но за колючкой и под треск дозиметров. Очень хорошие, полные идеалов люди а Гай и Рада замечательные люди, не хуже молодых персонажей Данелия, это предельно важно в исковерканной и калечащей реальности, где все их хорошие качества лишь делают их марионетками в руках уродов. Вот это был бы мир. Саракш бы заиграл совершенно по-иному. А ведь Стругацкие, в сущности, именно это и писали. Вспомните хоть битое стекло на стене вокруг психушки, где держат Максима. Но дело в том, что тогда в фильме появилась бы идея, идея очень современная оказалось бы, что ничего не изменилось, и по-прежнему любые наши замечательные качества в любой момент готовы сделать из нас марионеток в руках уродов, если только мы утратим осторожность, перестанем анализировать происходящее и начнем воспринимать предложенный нам путь как единственно возможный.

Если бы Минаева не было, его следовало бы выдумать, поскольку эпоха суверенной демократии воплотилась в его личности, карьерах и текстах с идеальной, исчерпывающей полнотой. Это удивительное сочетание расчета и безграмотности, гопоты и гламурности, консьюмеризма и патриотизма, этот заказной нонконформизм, тоска по культуре и духовности, выраженная предельно духлессно и антикультурно, эта исповедь лишнего человека, отправляющегося от своей лишнести не в декабристы или на Кавказ, а в приемную министра-администратора, нашего верховного идеолога, все это делает Минаева не столько реальным лицом, сколько персонажем Пелевина, если бы Пелевину вдруг стало интересно описать мир нулевых в более или менее реалистическом стиле. Правда, «Р.А.Б.» книга чуть более гладкая, нежели предыдущие: Минаеву придан литературный редактор, Ольга Ярикова, в чьем профессионализме сомневаться грешно. Ушли явные штампы, речевые шероховатости, запятые расставлены в правильных местах, «н» и «нн» употреблены по делу, что в минаевском случае уже выглядит прорывом. Разумеется, никакой редактор не может выдумать за Минаева смешную антиофисную сатиру, и мир офиса уже был высмеян в десятках более точных сочинений, от «Людей десятого часа» Стивена Кинга до «Что-то случилось» Джозефа Хеллера: американцы столкнулись с корпоративным адом раньше нас и успели с ним разобраться изобретательнее. Нынешний Минаев описывает уже не вялое прозябание офисного раба, а его прямой бунт. То есть его новый роман уже не подражание недосягаемому Пелевину, но упражнение на темы Прилепина: по случаю кризиса офисный люд взбунтовался (эпицентр этого бунта находится почему-то в Казани), началось противостояние «Картели» (читай, мегасупергиперкорпорации, олицетворения олигархического капитализма) и честных тружеников, в диапазоне от клерков до немногочисленного пролетариата с рудиментарным крестьянством. Впрочем, очень скоро выяснилось, что противостояние это иллюзорно, что во главе бунтовщиков стоят ренегаты, давно сговорившиеся с «Картелью» (а вы ожидали чего-то другого? Лично я нет), после чего разочарованный герой убивает бутылкой главного ренегата и устремляется в неведомую деревню Урахчи, где, говорят, остались настоящие люди и настоящая жизнь.

Что сказать об этом сочинении с его стертым языком, плоскими героями и до боли предсказуемым смыслом? Герой современной русской прозы чаще всего уходит в никуда либо просто исчезает, как у Иванова в «Блуде», ему некуда деваться и некуда двигаться. Ни одно духовное потрясение, никакой внутренний переворот, случись он хоть во всех персонажах кряду, не приведут к изменению русской реальности, которая развивается по собственной, предсказуемой и давно надоевшей матрице. Все революционеры либо ворюги, либо кровопийцы, а чаще то и другое вместе. Я, правда, так и не понял, куда подастся прозревший менеджер Исаев: правильнее всего было бы привести его к неким настоящим людям, которые переводят старушек через улицу и строят настоящую, сильную Россию в неутомимой борьбе с копошащимися вокруг пиндосскими агентами, но на описание этой нашистской идиллии у Минаева не хватило то ли таланта, то ли бессовестности. Это внушает надежды.

Писатель Михаил Елизаров: «Расклад сил остался прежним, и проблематика не изменилась»

Беляев создал архетипы советской научной фантастики. И «Голова профессора Доуэля», и «Звезда КЭЦ», и «Продавец воздуха», и «Человек-амфибия» - прообразы самостоятельных направлений. Темы, которые он поднял, не устарели. «Вечный хлеб», «Человек-амфибия», « Продавец воздуха» - все это меткие зарисовки из жизни того общества, которое он не любил, пытался высмеять и к которому мы сейчас пришли. Расклад сил остался прежним, и проблематика ничуть не изменилась.

- Неужели все так плохо, Фазиль Абдулович?


- Боюсь показаться старым ворчуном, но новое поколение писателей не вдохновляет. За редким исключением. Дмитрий Быков, наверное, последний, кто привлек мое внимание. Не в курсе, сколько ему лет?


- Сорок с небольшим.


- Значит, все еще впереди. Быкову одинаково удается и проза, и поэзия, он хорошо чувствует слово. Современные авторы ведь не работают над стилем и слогом. Почему-то считается, будто главное их достоинство - умение придумать затейливый сюжет. Но мне невообразимо скучно следить даже за лихо закрученными перипетиями, если они изложены на плохом русском языке. Принято думать, будто в эпоху больших перемен художники творят с особым вдохновением, но, видимо, кризис кризису рознь. Сейчас наступила пора равнодушной вседозволенности. Похоже, государству безразлично, что происходит в духовной и идеологической сферах. Идея стяжательства, материального обогащения слишком глубоко внедрилась в сознание, чтобы выветриться за короткое время. Наверное, писатели могли бы напомнить обществу об истинных ценностях, но так порой бывает: лучшие представители старшего поколения ушли из жизни, задержавшиеся на этом свете не в состоянии ничего добавить к сказанному ранее, а у молодых авторов нет ничего за душой, пустота внутри.

Несколько дней назад Amazon.com представил новое поколение букридеров Kindle 2, а в качестве живой рекламы привлек самого Стивена Кинга, который написал про букридер повесть «Ur»: в первое время книга будет доступна только пользователям Kindle.

Герой романа учитель английского, он только что пережил любовное расставание и никак не может забыть обвинения бывшей возлюбленной, смеявшейся над тем, что ее бойфренд не читает книги с компьютера. Поэтому учитель решается на покупку Kindle, который ему доставляют подозрительно быстро, и вскоре погружается в новый загадочный мир. Надеемся, как обычно, болезненный и ужасный.

Сам Кинг пока не верит в то, что электронные книги вытеснят бумажные. На презентации Kindle он заявил:

«Mp3 и iTunes разрушили CD-индустрию, потому что никто не будет покупать альбом целиком, если можно купить лишь часть. Но это не касается книги вам она нужна целиком».

В 1900-1910-х годах все три страны Россия, Германия и Италия столкнулись с жилищным кризисом, вызванным индустриализацией, переездом сельских жителей в города на заводы. И все три в рамках социальных экспериментов 20-х годов Веймарской, несколько социалистической по духу, республики в Германии, раннего романтического фашизма в Италии и большевизма в России стали решать эту жилищную проблему. Решение везде происходило по одному алгоритму. А именно очень талантливые, продвинутые архитекторы, впоследствии ставшие первыми фигурами своих стран (Пьячентини любимый архитектор Муссолини, Ганс Шарун главный архитектор Берлина после падения Гитлера, Александр Жуков, автор районов на Колодезной улице в Москве, впоследствии главный архитектор ВДНХ и т. д.), начинали строить районы для рабочих. Так формировалась тема социальной ответственности архитектора все эти эксперименты были политическими, идеологическими, а не рыночными.

Далее все три страны отказались от авангарда, возникли сталинский, гитлеровский и муссолиниевский классицизм со своими концепциями жилой застройки и очень дорогими буржуазными домами, там, где эти дома остались, они по-прежнему лучшие жилые дома города. Потом во всех трех странах произошла индустриализация строительства, как бы продолжающая линию 20-х годов, но на самом деле сводящая роль архитектора к минимуму, к тому, чтобы привязать заводское изделие к конкретной местности. И везде возник миф о золотых 20-х, где архитектор все определял и поэтому застройка коробочками была прекрасна, а в послевоенном строительстве архитектора зажала индустрия и отсюда такие ужасные результаты.

Неприятность в том, что разница между застройкой 20-х и индустриальными районами 60-х ничтожна и заметна только профессионалу. Причем еще неясно, в какую сторону отличие качество индустриального строительства выше, потребительские свойства квартир лучше. Это касается и Берлина, и Москвы. Именно поэтому эти памятники так трудно поставить на охрану и начать пропагандировать сообщество архитекторов не может объяснить остальному обществу, что здесь хорошего. И даже возникает подозрение, что ничего хорошего и нет, кроме того что архитектор там чувствовал себя самым главным. А это сомнительная для общества ценность.

Москва. 5 февраля. INTERFAX.RU - Прозаик Егор Радов умер в четверг на 47-м году жизни, сообщил "Интерфаксу" пресс-секретарь Союза писателей Москвы Александр Герасимов. 

"Мы с прискорбием сообщаем, что в четверг на 47-м году жизни скоропостижно скончался прозаик Егор Радов, член Союза писателей Москвы", - рассказал Герасимов. Он подчеркнул, что Радов - автор более 10 романов, считается "ярким представителем русского постмодернизма". Радов - сын поэта Риммы Казакова.

Радио Факультет и портал OPENSPACE.RU представляют подкаст Красная книга, посвященный недооцененной и малоизвестной музыке из СССР. Музыкальный критик OPENSPACE.RU Денис Бояринов рассказывает о преступно забытых шедеврах подполья и странных реликтах официальной культуры. В первом выпуске передачи мы рассмотрим, как обрусело диско.

Так называемый «нормальный человек» сейчас почти лишен личных свойств, в нем все сформировано телевизором и рекламой. А вот отбросы общества  тем и интересны,  что они не испорчены этим обезличиванием.  Мне кажется, в этой среде сегодня можно найти какую-то глубину...


Безусловно. Даже если мы с вами сейчас пойдем на помойку, совершенно точно встретим там людей более цельных, с настоящими биографиями, сумасшедшими. И в противовес этому персонажи светских журналов, с придуманными историями. Но для того чтобы это понять, не нужно ни читать журналов, ни ходить на помойкиэто и так понятно. (В кафе шумит какой-то аппарат.)

Мы прямо возле соковыжималки сели

Это еще ничего. Обычно в кафе гремит не переставая какая-нибудь музыкаэто бесит гораздо сильнее. Не сама музыка даже, а уровень громкости. Это просто московское бедствие

Я только что проехала по провинции, там ситуация еще хуже. Музыка звучит в кафе, в гостиницах, в лифтах. Она звучит с запредельной, оглушающей громкостью. Услышать друг друга можно, только если вот так КРИЧА-А-АТЬ, тогда бу-дем-друг-друга-слы-шать!!! Но все равно особо не поговоришьгромкость не дает тебе сосредоточиться, мысли ускользают. Мне кажется, что таким образом периферию просто вырубают, чтобы они не думали. А играет в основном ну полный шлак. 

Есть философское объяснение этому:  человека современного более всего пугает тишина. Выруби вдруг этот звуковой фон повсюду в городе и человек вдруг обнаружит в себе тотальную пустоту, полную ничтожность. Фактически он исчезнет как личность.


Да-да-да, это фобия такая. Социальная болезнь. Мы это как раз обсуждали с ребятами из группы. Причем поначалу мы этот шум воспринимали как легкое наваждение, шутили: отовсюду гремит, непонятные песни, певицыс художественной точки зрения полное г К концу второй недели лично у меня начались приступы агрессии, потому что я больше не могла это выносить. Я вернулась в Москву, купила айпод, чтобы скрываться от этого шума. Я думаю, тут фокус вот в чем: нас так много, с одной стороны, а с другоймы становимся все более одинокими. Отсюда и всякого рода сайты типа Одноклассники.ру, которые поддерживают иллюзию общения, общности Точно такую же иллюзию поддерживает и музыка: вот она гремит и как будто жизнь идет, большие скорости, большие громкостивроде бы все в норме, да? Или вот ток-шоу. Сейчас приглашают в студию восемьдесят четыре гостя, еще столько же  зрителей. Все это раздувается, раздувается, вот это многоголосие поддерживается, а между тем ведь в основе этих ток-шоудиалог двух людей. Самая естественная и совершенная форма общения.

Сейчас эти песни возвращаются, как, кстати, и все, что под маркой «сделано в СССР»: фильмы, передачи. Происходит гламуризация совка, причем акцент делается на том, как там тепло было, уютно. А проблема отсутствия творческой свободы как бы уже и не обсуждается, не представляется хоть сколько-нибудь важной. Это показательно: свобода для русского артиста никогда не была фундаментальной ценностью.

Нужно смотреть правде в лицо. Культура советских временона оставила отличный багаж? Были хорошие песни? Актеры? Конечно, оставила, конечно, были. Почему мы к ним возвращаемся? Потому что, вероятно, ничего равного по таланту за последние десятьпятнадцать лет не было создано.

Потому что в стране сегодня существуют три популярных композитораМатвиенко, Меладзе, ну и, предположим, Виктор Дробыш. Ну еще Фадеев. Они все взаимозаменяемые. И эти три с половиной композитора обслуживают сотни артистов. То есть разнообразия композиторов, как ни странно, еще меньше, чем в СССР. Сто первую песню написать, по себе сужу, гораздо сложнее, чем первую. А им приходится писать для такого количества артистов, что им не избежать повторов. И удач, ярких мелодий все меньше и меньше. Старые песни по запоминаемости, душевности и напевности выигрывают у этих. Вы считаете, что происходит идеализация того времени? А может, это просто нормальная ностальгияпо материалу?

Это почти невероятно, но Роберт Родригес и его студия Troublemaker Studios собираются, что называется, "перезапустить" "Хищника" да-да, после двух оригинальных фильмов и двух "Чужих против Хищника", тему, казалось, не только закрывших, но и вычерпавших до дна. Слух, ссылаясь на источника, которому можно доверять, доложил Bloody Disgusting.