Твои губы, словно почтовую марку,
Дважды лизнул для надежности.
Сердце внутрь вписал без помарки,
И отправил в конверте нежности.
Беги, улетай, чтобы успеть получить
Во сне, в улыбке, в шелке песка.
На той стороне где луна близка,
Будем ангелов летать учить.
P.S. Завтра возвращаюсь. Грустно. Географическое несовпадение. Кто-то уезжает, кто-то приезжает, и... словно каждую минуту отходит поезд...(с) Буду скучать...
Бывает так, что путь уж завершен,
Знак окончания на каждой крошке хлеба.
Словно cобачьей лапой наигрался сон,
И точку ласточка поставила на небо.
Ты, подойдя, уже молчишь, все зная,
И взгляд твой неразлучно отрешен.
И этот завершенный вместе путь по раю
Ты как мурашки прячешь в капюшон.
Август убил май и представился им. Родственники-прохожие под дождем унизительно быстро, покорно его признали, раскланялись. Втайне они все понимали, но боялись за свои шкуры. С таким же страхом скоренько пожелтели, опали и запахли осенью листья. Льстиво повырастали везде где не лень грибы. Стадо грибников, предательски насвистывая, двинуло в лес. Надо, дескать, наслаждаться тем, что есть. Солнцу заткнули рот как больному на голову дядюшке, задвинув тучами его шизофренически добрую физиономию.
Август торжествовал и барствовал. Он был садистом. Навел армейскую муштру, приказав всем носить зонты. Надлежало всем ходить вечно простуженными, с красными сопливыми носами. То и дело рапортовать постовым чихом и кашлем. Издевательские ливни не прекращались. Август же называл это маневрами. Ночью и с утра этот изверг даже позволял себе легкие заморозки, чтобы послушать дробное, понурое постукивание зубов своих домочадцев.
Но как все деспоты, постепенно август стал паниковать. Он боялся переворота. Однажды в истерике он устроил чистку, вывалив снег. Правда получилось не очень: нечто среднее между градом и дождем. Сам август перестарался, простудился и слег. Он увядал. Потом поговаривали, что в предсмертном знамении он гневно и величественно поднял руку, как Бетховен, и хриплым шепотом вымолвил ненавистное ему имя наследника: июнь.
Случается момент, словно побег,
Когда спускают вечность с поводка
Как бабочку, чей несказанный век
Едва длиннее одного плевка.
После повторного на бис, при лампе, дня,
Как пациента за руку, она ведет меня.
Прохладой воздуха заполнив легких соты,
В глаза вливает звездного мерцания икоту.
Шумы бездарные казнит на гильотине из цикад,
Все дальше уводя в густой свой, черный сад.
Безмолвная и вся напряжена от скрытого движенья,
Как тишины мелодия, за гранью постиженья.
По небу дымному вперед,
Китовый обманув улов,
Спокойно дирижабль плывет,
Как эктоплазма ртутных снов.
Так пуля замедляет ход,
Словно решившая вздремнуть.
Уже зудит у жертвы грудь,
И сердце открывает рот.
Свинцовым корпусом поет,
И тает под собою льды.
Он проплывает каждый год,
И за штурвалом его - ты.
Сегодня с утра придумалось. Дань любимому Маг...ритту:) P.S. И сбритой бороде. Которую я опять отрастил.
[700x588]
Если нас просят вообразить что-нибудь, вероятно подразумевают, что мы никогда этого не видели. Иначе бы нас просто попросили вспомнить. Но проблема в том, что вообразить мы можем, используя только те образы, которые видели в жизни.
И чем дальше, тем хуже. Эти послушные образы сами лезут к нам в голову как стадо. Их все больше становится в жизни. Их стало достаточно для того, чтобы, выключив собственное воображение, включить общедоступный телевизор воображения.
Точнее, этот аппарат включается уже сам, без нашего разрешения. Все уже готово. Осталось только в этом услужливо заготовленном комиксе совершить перетасовку уже имеющихся картинок в заданной комбинации, и все получится. Вы вообразили? Нет. За вас это сделал мир. Это ваша фантазия? Вы в этом уверены?
Человеческое воображение порабощено этим миром. Дикость и независимость человеческой фантазии от контекста этого мира, медленно умирает. Мир стал достойным соперником наших психоделических грез, он их победил.
Архипелаги наших диких подпольных образов регулярно упорядочивают и собирают вместе в простые и цельные монополии популярной культуры. Они больше въедаются в мозг своей доходчивостью. И вот, мы включаем воображение – и сразу появляются они. Аккуратные зеленые человечки.
Упрощение и коллажирование. А как насчет нашего сна? Разве не мелькают эти паразиты там сплошь и рядом? От каждого нашего образа отрезают лишние пять глаз, оставляя привычные два.
Аутентичный художник сегодня – белуха в дельфинарии, которая, держа в пасти аршинную кисточку, под аплодисменты зрителей выводит на листе бумаги незамысловатую картинку. Картинка млекопитащего – почти вне контекста человеческой жизни. Конечно, некоторые унизительные фрагменты этой жизни поработителей в ней присутствуют, как то - закадровые побои дрессировщиков, долгожданное вознаграждение в виде рыбы и т.д. Но все таки в целом эта картинка – сила свободного воображения.
Чтобы день не прошел зря. Но он все равно зря прошел без...Эй! Консервы с поцелуями давно закончились! Поэтому разрез глаз у него вышел кошачий!
[699x681]
Пришла сегодня в голову такая вот штучка. Флаконы для духов: мужских и женских. Крепяться друг к другу магнитами. Распылители в местах стыка. Кнопки распылителя наверху.
P.S. А все вместе почему-то оказалось похоже на выныривающего кита. Или касатку:)
[685x699] [700x700]
Вернулся из Шарм-эль-Шейха. Поскольку настроение там было загорелое, сонное, сытое и правильное, захотелось написать так же правильно о неправильном, но любимом Петербурге, куда вернусь из Москвы 26 мая, иммунированный:)
Петербург. Набережная.
Как рыцарь в скальные доспехи
Экипированный в гранит,
Он ровным плеском, без утехи
С тобой о прошлом говорит.
Его гранитные портные,
Его родители-творцы
Все убыли в миры иные,
В поспешке позабыв дворцы.
Он, как подкидыш неподвижный
Передается муравьям,
Огромный, каменный и книжный,
Открытый всем фантазиям.
Он как ребенок любит игры,
Всегда готовый подыграть,
Он может притвориться гидрой,
А может ангелом предстать.
Он чует запах твой и бремя,
И надкусив твой нежный мир,
Усугубляет настроенье,
Как обоюдный твой вампир.
В него вселившись, отдаются,
Но если отпускает Он,
Следы укусов остаются,
Как неразлучный, сладкий сон.
Спи за меня,
побудь вместо меня
в нигдейе.
Твой сон,
и беспокойство тонких век,
как бегство через джунгли.
А-а…сказала ты во сне,
проглатывая его бугорок:
твой сон холмист.
Знаешь...
Слова ужасно быстро
обращаются в старушек
сухоньких и серых.
Слова поэта -
ученики у кошек:
чтобы продлиться долго, гибко
прожить хотя бы жизней семь
надо, поводя усами, отменять
в каждом заявленном и новом
слове все предыдущие слова,
перелицовывать и
перевоплощать,
свергать с престола
короля воображенья,
вселять все в новый
пейзаж и лик,
незаметно,
плавно,
тихо.
Но я встревожен: твои веки
замерли пульсацией лягушечек
вот-вот перед прыжком
из тины, за краем сна
и к просыпанью.
Я умолкаю.
Я всего лишь
пускаю кораблики
мертвых букв,
но ты в нигдейе
видно слышишь
эти всплески.
Я тишина.
Ты спи.
Завтра в 6 утра улетаю в Египет на неделю, чтобы не думать. Профилактика)
Кто лепит нас вновь из земли и глины? Никто.
Кто слово свое произносит над нашей перстью?
Никто.
Славься, Никто.
Ради тебя мы
цветем.
Тебе
в ответ.
Ничто —
вот чем были мы, чем
пребываем, чем будем, цветя:
роза ничто, роза
твоя, Никто.
Роза,
чей пестик светится светом души,
тычинка пуста пустотой небес,
венчик ал
от багряного слова, пропетого нами
над — о, над
шипом.
Пауль Целан
Это был первый случай, когда с моделью третьего поколения искусственного интеллекта случился сбой.
Особь женского пола с присвоенным ей после сборки именем Eidolon стала проявлять cеръезные отклонения от уютных научных стандартов. В частности, она перестала ходить на службу, посещать общественные места, вести сексуальную жизнь и вообще общаться с другими особями, как с людьми, так и с моделями своего ряда.
Непонятным образом сбились, замерцали, а затем и вовсе погасли инкрустированные в ее тело микроэлектронные информаторы, фиксирующие статус модели, ее церебральную деятельность и скрытые интенции.
Полученный с утра из бюро бриф с инструкциями к действию относительно объекта Eidolon его ничуть не удивил. Это была обычная рутинная работа. Правда раньше он имел дело лишь с моделями второго поколения. Из брифа следовало, что, по данным слежки, Eidolon в настоящее время находится у себя дома, в квартире на улице X. Сканирование на тепловое излучение также выдавало ее присутствие, неспешное, и казалось бы, бессмысленное, сомнамбулическое передвижение по квартире.
Выработанный им за годы работы modus operandi был прост и эффективен. Сперва следовало, вступив в контакт, оценить степень повреждения, используя как тестовый опросник, составленный психологами ИИ, так и включенный в кармане плаща компактный сканнер тотального биоэлектронного анализа. Если в результате анализа оказывалось, что степень повреждения достигла критической отметки, модель следовало немедленно нейтрализовать.
Нейтрализовать, разумеется, не означало уничтожить. Каждая модель третьего поколения представляла собой многомиллионное инвестирование в эволюцию человечества. Нейтрализация напоминала «замирание» - она приостанавливала жизнедеятельность модели, впитывая как губка и фиксируя текущее состояние и самые последние мысли, переживания, чувства, образы.
За годы службы он не допустил ни одной ошибки. Теперь оставалось лишь трафаретно перенести отработанную технологию на случай с Eidolon. Он всегда действовал быстро и хладнокровно, оставляя мысли и переживания на потом.
После его звонка в квартиру дверь моментально открылась, но на пороге никого не оказалось. Он успел лишь разглядеть краем глаза скользнувшую бесшумно в одну из комнат тень, смутный сколок силуэта.
Войдя, он осторожно огляделся. Судя по просторной прихожей, все было в этом жилище устроено максимально просто. Пространства без лишних углов, извивов и уровней. Поверхности стен однотонные, спокойные, без намека на орнамент, фактуру, детализацию. Никаких тебе крапистых гобеленов, геометрических оползней и вензельных вязей обоев, арабесок, филенок и прочей отвлекающей ерунды. Полное отсутствие никчемных трогательных болванок, статуэток, картин, фотографий и зеркал.
Предметов мебели также почти не наблюдалось. С учетом того, что это жилище принадлежало все-таки девушке, пусть и модели третьего поколения, напрочь отсутсвовал гардероб с с обычной коллекцией многолетней линьки владелицы – какая-либо одежда, будь то кожа, мех, платья, юбки, шляпки, сапожки, туфли – всего этого попросту не было.
- Eidolon? Он сосредоточенно замер на пороге. Предыдущий опыт говорил о том, что поврежденные модели непредсказуемы и способны к проявлению сильной агрессии.
- Проходите, я Вас ждала.
Тихий, спокойный и приятный женский голос. Откуда этот голос прозвучал, он так и не понял, но не придал этому значения.
- Плащь можете повесить в…А хотя не стоит. Да и негде. Тем более что у Вас в кармане плаща есть нечто для нашей совместной работы. Проходите так. Проходите, куда хотите.
Странное приглашение, подумал он. На всякий случай опустив руку в правый карман плаща и нащупав нейтрализатор, он вошел наугад в одну из трех комнат.
Комната была огромной и почти такой же пустой, как прихожая. Только у просторного окна стояло большое светлое кресло. Другое такое же кресло стояло у стены. А посередине комнаты – большой белый рояль.
- Присаживайтесь. Я сейчас буду.
Он медленно прошелся по комнате и сел в кресло у стены.
Она появилась откуда-то из-за угла, да так внезапно, что на него нашла оторопь. Он даже слегка одернулся в кресле.
На ней была темная мантия, нечто вроде шелкового охабня с накидкой на голову - типичная одежда моделей третьего поколения. Голова, спрятанная в куколе, была не видна, лишь светлые, длинные, слегка вьющиеся серебристые волосы выбивались из
Красивое кино. С великолепными операторскими, режиссерскими, хореографическими и просто человеческими задумками. Рекомендую всем.
Лучше смотреть на большом экране и с русскими субтитрами, чтобы понимать бесконечное разнообразие интерпретаций.
Если хочется быстро: http://vkontakte.ru/video60222037
[700x511]
Они замерли на центральной московской улице, недалеко от флуоресцентно-золотистой гидры, хищно нависшей над каким-то игровым заведением. Они смотрели друг другу в глаза.
И тут, на улицу Новый Арбат со стремительным рокотом стала накатывать звуковая волна, напоминавшая зловещее индустриальное цунами.
Сперва появились военные джипы с резво развевающимися флажками. За ними последовали грузовики, отягощенные груженными солдатами в касках. Далее стремительно пробежали огромные инсекты-бронетранспортеры. И, наконец, неспеша, с гусеничным скрежетом неповоротливых гигантских сколопендр, появились танки. Приподнятые дула танков демонстрировали фаллическую сосредоточенность, готовность к смертоносным совокуплениям.
- Давай уберем весь этот шум.
И они крепко обнялись и поцеловались.
Сквозь шелестящие волосы он добрался до ее уха, чтобы вместо всех этих никчемных внешних звуков услышать спокойный шум моря и гул ее сердца. Попутно надкусив мочку, он готов был проглотит мешающую сережку, как рыба глотает крючок.
Что они были в этот момент?
Руки, которые слепками движений, скольжений и обниманий, обозначали границы двух тел, как бы стремясь доказать, оправдать перед будущей памятью необыкновенное существование этих двух тел в пространстве именно в этот момент.
Сомкнутые бедра. Заговорщики. Фараоны, заключающие полушепотом химический тайный союз. Остальные части тела были по отношению к этим Всевышним лишь жалкими Писцами, не все понимающими из формул и жестов тихого фараонского разговора, но фиксирующими и покорно повторяющими все, что удалось подслушать и прочувствовать.
Глаза, которые служили магнитами притяжения, снайперской фокусировкой для дальшейших чувственных выпадов.
Губы, которые ласково покусывали друг друга, но основная их функция была – образовать темное интимное пространство, где языки могли говорить на другом, нечеловеческом диалекте.
Иногда она озорно отбрасывала голову назад, и тогда он, чувствуя гибкую подвижность ее стана, ощущал, как статичность превращается в игру, в ритуальный танец. В ней было много смеха.
Внезапно, из озорства, она делала серъезное лицо:
- Я вас внимательно слушаю...
Все вокруг становилось расплывчатым и незначительным. Люди превратились в смутные темные тени, голоса и смех которых cтал пещерно резонировать, теряя весь смысл высказываний.
Военизинованная гусеничная хунта укатила куда-то дальше, за ненадобностью.
Здесь происходила другая революция. И было очень тихо и хорошо.
03.05.08. Москва.
[478x699]
Нашептано одной принцессой, Замерзающей в парке Ей и посвящяется
На следующий день после своего Дня рождения она принялась разбирать подарки.
Ей предстояло разделаться с целой горой завернутых в яркую бумагу коробок разных размеров и форм.
Некоторые гости явно перестарались с упаковкой: их замысловатые подарочные футляры, усеянные золотистыми конфетти, с вклеенными бусинами и ложными кодами-бантиками производили настолько приторное впечатление, что отпадало всякое желание их вообще распаковывать.
Большинство подарков, как маленькие предатели, моментально выдавали инкогнито дарителя и его истинные намерения.
В одних подарках звучали прямолинейные, исполненные грубым нахрапом намеки и призывы. В других струилась терпеливая поэзия ожидания, деликатные, акварельные полутона самых потаенных интимных ощущений и желаний.
Парочка подарков от отдаленных подруг выползли из своих коробок с изящным шипением мамб, нервно подергивая язычками, и едва скрывая нотки раздражения и неудержимое желание ужалить.
Но конечно же были и те, настоящие подарки, какими они и должны быть: искренними, простыми и светлыми, как улыбчивый дружеский взгляд. Совершенно неважно, что это были за вещи, но она чувствовала исходящее от них тепло.
Среди всей этой великолепной палитры эмоций и чувств, заключенных в обыкновенных вещах, она не сразу обратила внимание на небольшую шкатулку из темного бархата, которая упакована было простенько, даже подчеркнуто невзрачно,анонимно. Как впрочем анонимным остался для нее и персонаж дарителя, когда она эту шкатулку открыла.
На дне шкатулки находилось нечто, напоминающее довольно выпуклую брошь, почти округлой формы. Брошь была старинной, серебро кое-где было темноватое, с прожелтью, а кое-где поигрывало стеклянистым лоском. Вглядываясь в брошь, она попыталась определить ее центральную геометрическую точку, середину, но та отсутствовала, слово постоянно куда-то убегала, как зверек, пряталась. Брошь загадочно ассимметрично окаймляли какие-то улиточные извивы. Кое-где серебро капнуло зернью, кое-где даже целой виноградной гроздью шероховатых зерен. Но сердцевина броши, ее центр, продолжали ускользать от внимания созерцательницы. Иногда это напоминало профиль чье-то лица, иногда взгляд, но…Она не была уверена…
Двумя пальцами она осторожно вынула брошь из шкатулки. Пытаясь уже тактильно угадать, дофантазировать значение, образ данного объекта, она осторожно дотронулась до центра броши, как бы пытаясь дорисовывать смысл увиденного. И тут… Ее пальцы, уже неподвластные ей, пытливо, плавно и отдохновенно заскользили по всей поверхности объекта. Каждый новый изгиб, каждая трещинка нежили и завораживали. Пальцы были как деликатные лапки насекомого, приземлившегося, чтобы собрать нектар с этого странного, серебряного цветка. Постоянные перемены плавных линий, смены высот, поглаживание миниатюрных серебряных и словно живых волн, вен Фидия – все это начало отдавать сначала молочным, успокоительным теплом по всему телу, возникло ощущение легкого полета, близкого планирования по непонятному чувственнному ландшафту. Кое-где даже, особенно приближаясь, казалось бы, к тверди, пробежали у нее приятные мурашки. Пару раз она содрогнулась и вздохнула. А иногда, сложив пальцы пучком она нацеливалась на середину броши, пикировала вниз, как камикадзе, но чудо, катастрофы не происходило, там словно просто не было дна, плоского банального дна, пальцы погружались в космос, в нутряное тепло, таинственное неизвестное, чтобы затем вновь легко вынурнуть оттуда на поверхность и плыть, и плыть по этим волнам.
[683x457]
Прогулки по вечерней Москве. Они могут быть так приятны. Когда вдвоем. Можно преобразить город под себя. Точнее, под нас.