Однажды летом, трое мальчиков, сидя на пляже, решили как творцы разделить между собой весь мир. Одному досталась земля, другому воздух, а ему – небо со всей небесной бесконечностью. И не долго думая, он пальцем поставил на небе свою подпись. Ему было девятнадцать лет. Звали его Ив Кляйн.
Он стал первым художником, который понял, принял как прекрасный факт и обрадовался тому, что сама жизнь - искусство. И в этом искусстве можно встретить вещи, которые абсолютны по своей доскональной выраженности, чистой и цельной красоте. Например, небо. С него все и началось. Как передать его цвет, не таким ограниченным, каким его видет глаз, а таким, засчет чего глаз так жаждет на него смотреть. Глаз, как серый чахлый больной под простыней роговицы, с вожделением смотрящий на этот яркий синий фантастический апельсин и предвкушающий брызжащий из него сладковатый прохладный сок, неизвестный витамин рая.
Как передать этот цвет? Он вступает в орден розенкрейцеров. Изучает алхимию. И наконец, с помощью химика Эдуарда Адама, придумывает его. Цвет неба. Цвет этот своей лучезарностью напоминает lapis lazuli, которым средневековые художники обычно рисовали голубоватые одеяния мадонн на своих фресках. Но изобретенный им цвет был отличен тем, что не тускнел. Как новому виду бабочки, он дает цвету название IKB - International Klein Blue.
Монохромы по сути – цельные цветовые паузы в жизненной палитре. Намеренные задержки, чудо дисциплины. Мы привыкли жить на вульгарной, суетливо меняющейся смеси цветов, мыслей и чувств. Монохромы – медитация, фильтрация, внимание. Чистый вкус, чистый цвет. Весь цвет, без остатка. Все чувство, до дна. Сколько оно продлится – зависит от твоих сил. По его словам, это может длиться эпоху. Ешь его ложками. Он так любил этот синий, что хотел им саботировать мир на нечто более прекрасное. Запустил 1001 воздушный синий шар, по ночам подсвечивал городские обелиски синими прожекторами, рассылал синие открытки партиями, подкупив почтовые службы. Не умри он в 1962 году от очередного сердечного приступа, он бы наверняка устроил Синюю революцию.
P.S. перед смертью он успел посетить другие миры, «огненные» миры, антропометрии, «золотые» миры и дзенскую пустоту, окончательно освобожденную от влияния этого мира.
[465x599] [311x505] [316x509] [317x510] [315x505] [424x600] [591x600] [593x600] [699x466]
Young tatooed, pierced meat marching towards night adventures. What awaits them? Drunktarded falls and bruises, fights orchestrated by girls screams, spilled beer, and putrid vomit on the pavement. They have come here only to discover themselves hollow and exhausted in the morning amidst the scrapyard of the city with hangover and gloomy future looming on the horizon. Families roam blindly, moms with their monkey children and fathers sporting beerbottles and talking belching bullshit. They have gathered here to see the fireworks which symbolize, each year, the fading, painfully withering hopes and glimpses of their ruined lives. As the scarlet sails approach the viewers, everyone becomes quiet, enclosed in the sad, mesmerizing meaninglessness of living.
And yet, and I can see it quite clearly, some couples in the crowd still bear tiny foolish islands of happiness inside their hearts. Let's give a chance to these rare human species, the lightning bugs in the darkness, the lovers, who give us warmth and endow us with grateful tenderness towards the dawn. Amen.
Еще один художник-шпион в шляпе(после Магритта), который мне нравится. Бывший летчик Люфтваффе, профессор дюссельдорфской академии и неподражаемый мастер арт-перформанса. Фетровую шляпу и плащ дополнял рыболовный жилет - этого человека было слишком много для скучной логики.
Во время второй мировой его бомбардировщик сбили где-то над крымскими степями. Позднее он утверждал, что его спасли татары-кочевники: они обернули тело кусками сала, вливающего в организм жизненную силу, и завернули в войлок, сохраняющий тепло.
Наиболее известен 2 своими арт-перформансами. Во-первых, это How to Explain Pictures to a Dead Hare - когда он, обмазав голову медом и спрятав в маску из золотого листа, сидел в художественном музее и, держа в руках мертвого зайца, объяснял ему суть искусства, показывая жестами на прекрасные картины вокруг.
Ну и конечно это перформанс под названием I like America, and America likes me, когда Бойс несколько дней жил в музее с живым койотом.
На мышление Бойса повлияли работы Штайнера, Юнга, Новалиса, Шиллера, Джойса, Парацельса. Он пришел к идее "социальной скульптуры", согласно которой каждый человек (вагнеровский Gesamtkunstwerk)является сотворцов в глобальном художественном процессе.
По своему энергичному темпераменту, таланту оратора, даже каким-то своим несколько театральным чертам внешности, Бойс напоминает Клауса Кински. 1921-1986.
[325x240] [325x432] [312x425] [281x400] [600x392]
Зайдя в соседний двор, он направился к большому красному контейнеру с мусором, держа в руке набитый доверху, большой белый пакет. Мусор он часто выносить не любил, поэтому делал это редко, в строго назначенное время: каждый четверг, ровно в 9 часов утра, перед тем, как отправиться на работу.
Перед контейнером стоял какой-то парень с мусорным пакетом. Контейнер был забит доверху. Парень праздно раздумывал, куда бы ему поместить свой пакет. Наконец, как последнюю карту в карточном домике, парень осторожно и брезгливо водрузил пакет поверх горы остального мусора, и пошел прочь.
Он глянул вслед парню, затем посмотрел на контейнер, в поисках свободного места. Заприметив, наконец, одну темную лакуну в раскрытой дверце контейнера, он стал привычно размахивать рукой с пакетом, чтобы совершить точный бросок. Но тут его внимание привлек пакет, который оставил парень. Пакет стал медленно, с шумом съезжать вниз, и из него высыпались несколько фотографий, упав вниз.
Он подошел поближе к контейнеру. Четыре фотографии лежали на асфальте. Другие находились в полураскрытом пакете парня.
Он огляделся вокруг. Поблизости никого не было. Тогда он поставил свой мусорный пакет, наклонился и поднял фотографии с асфальта. Некоторое время он их рассматривал. Потом он подошел ближе к контейну, осторожно просунул руку в пакет парня и достал оттуда оставшиеся фотографии. Сложил все в стопку и принялся опять разглядывать, стоя возле контейнера.
Это были фотографии девушки. Целиком внешности девушки разглядеть было невозможно. На одних фотографиях она появлялась темным длинноволосым силуэтом. На других были сфотографированы только фрагменты ее лица. Были фрагменты с губами, руками, локтями. Не было только фрагментов с глазами. Просмотрев почти все фотографии, он почувствовал легкую досаду. Совершенно невозможно было представить девушку целиком.
На последней фотографии он увидел очередной фрагмент – область, начиная с ярко накрашенных губ и заканчивая тонкой шеей. К губам девушка поднесла цветок, розу – с аккуратно свернутым, розовато-молочным бутоном и прямым стеблем, словно это была не роза, а цветочное эскимо. Он долго смотрел на эту фотографию, затем почему-то перевернул ее. На обратной стороне синей ручкой был написан номер мобильного телефона.
Не долго думая, он поместил все фотографии в карман куртки и отправился на работу. Его полный пакет так и остался стоять возле мусорки.
Он не вспоминал о фотографиях, пока не вернулся домой вечером. Достав стопку фотографий из кармана, он бросил их на стол, включил громко музыку, сел в кресло и закурил.
Через некоторое время раздался звонок в дверь. Он подошел к двери, открыл ее. На пороге стоял разъяренный сосед. Слегка оттолкнув его в сторону, сосед быстро прошел в комнату. Он последовал за соседом.
- Я не могу больше это слушать! - сокрушенно и громко простонал сосед, затем, почти ласково, доверительно добавил: Ты не мог бы сделать чуточку погромче?
Он молча добавил громкости и сел в кресло. Сосед стал энергично расхаживать по комнате.
- Опять Лизка устроила… Ты навырняка слышал весь этот бред? – cосед двигался, как тигр в клетке. - Все… Понимаешь? Она меня достала! Завтра же соберу все ее вещи, и выставлю за порог! Из окна все ее тряпки выкину, слышишь! Из окна!
Внезапно сосед увидел стопку фотографий на столе и отвлекся.
- Ух ты... А это кто? Очередная твоя... - сосед похабно ухмыльнулся в его сторону, жадно разглядывая фотографии.
- Сегодня утром на помойке нашел.
- На помойке? - сосед криво улыбнулся. – Деградируешь, старик.
- Да нет, фотографии. Случайно вышло. Мусор выносил и... Из чужого пакета вывалилось. – он медленно зевнул, нервно гадая, когда же, наконец, сосед уйдет, и думая о номере.
- Ничего так... – сосед продолжал бегло разглядывать снимки, но постепенно его лицо стало принимать досадное выражение. – Только непонятно как-то... Нет ни одной нормальной фотографии! Нечестно все это, брат! – cосед вновь возбудился, расстроенно бросив стопку обратно на стол. – Нечестно... Зачем они тебе? Выброси их...Хочешь, я выброшу? Обратно на помойку? А? Да пойми ты, наконец, все женщины – суки!
- Нет, ты лучше иди. У меня дела, - сказал он, поднимаясь. Затем вопросительно, вежливо посмотрел на соседа.
Разочарованно, сосед последовал в сторону двери.
- Ну ты смотри, как знаешь. Я то уже принял решение. Железное!
Он закрыл дверь за соседом. Еще около часа он слушал музыку. За это время он выпил кофе с коньяком и выкурил полпачки сигарет. Затем выключил музыку, подошел к столу, взял фотографию. Достал из кармана куртки мобильный телефон, прошел на кухню, сел за стол, закурил. И не думая, набрал номер.
Последовала пауза. Затем ответил женский голос.
- Алло? Алло! Это ты? Алло! Кто это?
- Алло. Здравствуйте. Это...Я сейчас все объясню.
- Я вас слушаю.
- Дело в том, что сегодня с утра я нашел на улице фотографии – видимо
Кадры из фильмов любимого режиссера. Снимает он совершенно по-особенному, как никто другой.P.S. Я теперь понял, почему я его назвал любимым. Даже не потому, что он мастер и т.д. - множество мастеров прошлого способно составить достойную конкуренцию. Я это сделал из чисто эгоистических соображений. После просмотра именно его фильмов, у меня наступает какой-то абсолютный внутренний баланс, и я становлюсь чувствительнее к красоте этого мира, которую надо успеть всю увидеть и прочувствовать. А Ван Сэнт как никто другой уделяет внимание красоте момента, кадра.
[699x404] [699x404] [699x404] [699x404] [699x393] [624x352] [500x268] [430x331] [500x375] [500x396] [480x320]
В опровержение моего предыдущего тезиса о форме и содержании (обожаю себя опровергать) - великолепный современный художник и перформер из Мексики Francis Alys. Его работа под названием Gun Camera:
SOMETIMES DOING SOMETHING POETIC CAN BECOME POLITICAL AND SOMETIMES DOING SOMETHING POLITICAL CAN BECOME POETIC
2005 mixed media
Форма нередко становится содержанием, и наоборот.В Мехико вам все время говорят, куда можно, а куда нельзя идти, где опасно, а где не опасно. Поэтому однажды Франсис Алис взял в одну руку - там очень жарко - кусок льда, в другую заряженный револьвер и сказал, что пойдет так далеко, пока лед не растает, и не будет думать о том, можно идти или нет. По дороге его перехватила полиция, арестовала и чуть не убила, поскольку там существует правило, что если ты не опускаешь револьвер - а он не опустил револьвер - то полиция имеет право тебя убить. Все это, естественно, снимал нанятый художником оператор; получился фильм.
[502x333]
Как известно, после появления в 1910-1920х годах на художественной арене редимейд объектов, исчез последний надежный критерий, определяющий объект искусства – его эстетическую «сделанность» автором. Вроде бы совершенно деперсонализированные, промышленно, конвейерно изготовленные вещи, вроде писсуара М.Дюшана, были выставлены в художественных галереях.
Но тем не менее, эти безликие объекты безусловно несли на себе налет авторства. Авторство заключалось не в самих объектах, а в акте презентации этих объектов как произведений искусства. Таким образом, уже тогда (тут я не соглашусь с Б.Гройсом) стал практиковаться перформативный словесный акт провозглашения объекта как произведения искусства, и совершенно неважно, что теоретическая база этой практики была сформулирована много позже в работах Артура Данта.
Дальнеший теоретический прогноз относительно будущности искусства, сформулированный в книге Тьери де Дюф "Кант после Дюшана", который Б. Гройс называет «художественным протестантизмом» – т.е. когда все люди являются потенциальными и действующими художниками – являлся на мой взгляд изначально утопическим, поскольку 1) это не так 2) к началу 20 века уже существовал искушенный, глубоко развитый рынок художественной продукции, доступ внутрь которого строго контролировался.
Также черезчур мистической и темной кажется мне и новейшая теория, представленная Никласом Луманом в работе «Искусство в обществе», о том, что система идентификации объектов, как произведений искусства, равно как и определения иерархии среди этих произведений, является абсолютно автономной, неподконтрольной ни человеку, ни обществу.
Безусловно система эта, с начала возникновения современного рынка произведений искусств, жестко контролируется. Другой вопрос, что она не является централизованной. Всегда существовали очаги элитарного, «масонского» влияния на эту систему в виде художественных галерей, коллекционеров, меценатов, звезд шоу-бизнеса и т.д.
Но совершенно на другие мысли относительно судьбы западного искусства навели меня искусствоведческие выкладки уважаемого Б.Гройса.
На мой взгляд в 20 веке в сфере восприятия искусства и при поддержке упомянутых элитарных групп, произошла некая окончательная мутация, которая была завуалирована под иронию, а не наоборот, как это склонны полагать(и обманывать самих себя) историки искусства.
Мутация эта провозгласила, формализовала (к сожалению на уровне самих художников), что форма подачи приоритетна, а содержание и техника исполнения второстепенны. Как только содержание стало второстепенным и, следовательно, безобидно декоративным, стало разрешено 1) не обращать внимания на эстетическую планку подачи этого содержания (она вульгарно снизилась) 2) заполнять это содержание какими угодно темами: абсурдом, социальными вопросами, политикой, идеологией, тоталитаризмом, поп-культурой и т.д. Трудно представить себе подобную эстетическую и тематическую свободу во времена придворных художников, того же Гойи. А в 20 веке наступила полная свобода, и отрицание искусства экспрессионистов нацистским режимом, равно как и гнет соцреализма выступили скорее исключением из общей практики демократичного восприятия разнообразных, но безобидно декоративных художественных тем и толерантности к эстетической подаче этих тем. Следует признать, что скандальности в содержательной, тематетической части работ Эдуарда Мане больше чем в работах самых современных художников, потому что у последних центр внимания сфокусирован на скандальности, контроверсии самой формы подачи. Таким образом, можно говорить о консерватизме современного искусства, что касается содержательной части.
Безусловно, такая формализация, умертвление значимости содержания, консесус относительно приоритетности формы позволил упомянутым элитарным силам более эффективно контролировать рынок искусства.
М.Дюшан, представив редимейд, по сути, подспудно декларировал конец эпохи высокоэстетического содержания, на которое обращает внимание зритель. Наступила, наоборот, полная эстетизация формы в зрительском восприятии. Дющан представил только нулевую точку отсчета этого нового искусства, потому что сам он данную форму никаким содержанием не заполнил. Он просто совершил перформативный словесный акт, заявив, кстати, не только что писсуар – это объект искусства, но что эпоха художественной, индивидуальной подачи значимых тем, сюжетов и смыслов завершена, и никто больше не обратит внимания на эти пустяки, которые являются всего лишь провокативной, развлекательной начинкой, второстепенным, коньюнктурным сором современности внутри формы, и совершенно неважно что подвернется под руку – иракская война, потребительская культура, ностальгия по совку или башни-близнецы.
[277x245]
Многие жалуются, что в эпоху высокоскоростного обмена выживает только кратковременное. Действительно, фокус внимания взрослого человека превратился в ребячий, а мир стал детским садом со множеством ярких игрушек-аттрактантов. Их растущее количество способствует сокращению времени, которое человек уделяет каждому предмету в отдельности. Экспансия детства во взрослость началась давно и ключевой идеологией развлекательной цивилизации сегодня является добровольное обращение взрослых в детей. Мир слишком велик и продолжает увеличиваться, и кажется, что очень скоро ты достигнешь состояния младенца, отупевшего и улыбчиво замлевшего от того, что всего вокруг стало совершенно, невозможно много для тебя.
Образы радости и насилия стремительно сменяют друг друга. В отличии от неспешности созидания и творчества, насилие и уничтожение всегда были фаворитами благодаря своему временному лаконизму. Тирания скорости торжествует, в полной мере коснувшись и объектов творчества.
Все это конечно так. Но настоящими оппозиционерами скорости в сфере литературы являются не те, кто, излагая вышеприведенные пассажи, сетует на ускорение мира, ностальгируя по прустовской неспешности мысли. И не те, кто коньюнктурно подстраивает свои опусы под сиюминутность и наивность потребительского восприятия.
Мысль, которую я изложу ниже, может показаться по-крайней мере странноватой, если не сказать абсурдной.
На мой взгляд, наиболее верно поступили те, кто поверил в магию слов. Они поверили в то, что слова, испытывая в последнее время особую тесноту, удушье от временных рамок, раскрыли в себе особый талант инвалида. Как истинные инвалиды, лишенные одного из органов восприятия, в данном случае – времени читательского внимания, слова стали компенсировать эту потерю за счет укрепления остальных позиций.
В случае слов можно говорить о том, что раскрылась особая глубина, позволяющая помещать в каждое слово больше, чем это было возможно раньше. Слова словно мутировали; как молчаливые подводные млекопитающие они продемонстрировали глубину внимательного умного взгляда. Те немногие авторы, которые по-прежнему, вопреки строгой логике современной жизни, вызывают у нас вспышки, грустные улыбки невозможного счастья, все они посвящены в тайну тихого выживания слов. Искусно пользуясь словесной глубиной, авторы эти позволяют нам иногда счастливо дотронуться до самого песчаного дна.
Капли дождя на твоем лице –
Cлучайное послание.
Азбука Брайля на керамике тела.
Успею прочитать?
Твоя душа –
Зародыш плюшевой игрушки.
Слова капнули только чтобы дать ход
Плавному движению твоей руки,
Которая сольет знаки обратно
В тишину.
Но я успею прочитать
Губами дождевую букву
Одну.
[613x481]
Идейка на ночь глядя пришла. Бывают у меня приступы молизмофобии. Видимо, пора уборку делать:)
[551x699]
Детям, взрослым, Роберту Вальзеру, Василию Филиппову, но в первую очередь тебе
Они в парке гуляли вдвоем,
И хотел он сказать обо всем,
Но внезапно, в порыве светлой лени,
Увидев собаку, рукой подозвал,
И глядя в глаза собачьи сказал:
Собака! Побудь ее стихотворением!
И собака, отгоняя запятые ухом-лопухом,
Улыбаясь, в рифму завиляла хвостом,
Побежала, залаяла, как Маяковский,
А она постоянно смеялась, потирая виски,
Запрокинув голову, запивая ртом небо,
И ему захотелось съесть с рук ее хлеба.
И даже у собаки-поэмы стало два птичьих хвоста,
И остались на ветке два красных листа.
[700x539]
Кабуки показан менее зловещим и жестким, более поэтичным, пластичным. And yet, the artist adds some eeirie touch to his work. The overall atmosphere is arcane and vaguely sinister. Female portraits seem to lack any dark intent though.They look deceptively innocent and poetic. Дети похожи на напряженных, хладнокровных кукол, что является верным отображением детей.
[400x401] [400x402] [400x401] [400x399] [400x401] [400x399] [400x399] [400x402] [400x402] [400x404] [400x399] [400x398]
Маски театра Но, которые так любил Эйзенштейн и по ним учился искусству монтажа. Впрочем он везде видел элементы монтажа, в том числе, в расчленении тела Осириса на 26 частей, что, на мой взгляд, абсолютно правомерно, потому что каждый кадр несет в себе окончательноть, маленькую смерть, а следующий - воскрешенение, но наш глаз неспособен это уловить. Eerie & creepy.
[397x402] [398x399] [396x398] [393x401] [394x399] [394x398]
Тогда он спустился в подвал, она была там, на том же самом месте, привязанная к стулу, с кляпом во рту. Он подошел к ней, достал из кармана плаща нож, наклонился к ней и.
Тогда он спустился в подвал, она была по прежнему там, на том же самом месте, привязанная к стулу, с кляпом во рту. Он подошел к ней, достал из кармана плаща нож, наклонился к ней и, уже не удержавшись, изо всех сил пырнул меня ножом в живот.Он же был ее осовободителем, принцем, а она его маленькой принцессой. Он разрезал веревки, взял ее на руки и отнес наверх, и они жили долго и cчастливо и умерли в один день.
Замерзли здесь и широта и долгота,
Болит земного центра переносье,
Густой лепниною пар валит изо рта,
И каждый крик одет в раструб многоголосья.
Пейзаж-калеку теплые лучи грызут,
Одетого в прозрачный гипс из льдин.
Бока тюленьи утоляют его зуд.
Боится шевелиться он один.
Но климатической проказой болен он,
Теряя пальцы-айсберги нелепо.
Они плывут, переступившие Закон,
И люди улыбаются им слепо.
[700x525]
Внезапный, тихий визитер,
Души моей родной сапер.
Губами дикий яд отпил,
И провод в сердце надкусил
Ты как мангуст небесных сил.
Когда покинешь эту даль,
Я жду тебя.
Твоя медаль.
Рассмешим нашу грустную сказку,
Пощекочем ей пятку пером.
Сняв с нее завершенности маску,
Угостим ее пьяным вином.
Там где, в самой финальной развязке
Точку-родинку нужно вписать,
Учиним хулиганскую ласку,
Чтобы сказка могла продолжать.
[500x435]
В любом, даже самом бесполезном занятии можно достичь совершенства
Поль Валери<Он ленился из последних сил. Последнее время он спал так восхитительно много, что просыпался в холодном поту, с головной болью, и изможденный чудовищной ленью, которой так беспощадно себя подвергал.
Восхищенные друзья толпились на пороге его дома. Многие из них уже причислили его к лику святых. Многие были искренне обеспокоены его состоянием. "Долго он так не протянет" - говорили они, обмениваясь теми значительными взглядами и покашливаниями, которыми обмениваются современники великого человека. Но, несмотря на опасения и мольбы друзей, он продолжал отважно бездельничать. Самое приятное в его стоическом ничегонеделании было то, что оно выходило естественно, без намека на малейшую рисовку или пафос.
Очень скоро он довел себя ленью до предельного измождения. Конец был близок. Вкрадчивый разговор друзей теперь сменился прискорбным шепотом идущих словно уже за гробом в траурной процессии.
И вот, в одно прекрасное светлое утро он заснул удивительным, бесконечным сном. Теперь уже всем стало совершенно ясно. То был гений.
- Переверни мир под углом!
- Не думай, падая, потом!
- Рукой прохладный мох погладь!
- Мне холодно…Хочу я спать…
- Вот небо сверху. Посмотри!
- Что видишь? Быстро говори!
- Я вижу…облако вдали…
Оно теперь твое.Бери.