Когда окна зимой загорались траурно рано
Возникало чувство грусти, обмана

Мы бежали домой, внутрь света окон, в пламя
Где никто не мог находиться с нами

Мы обманывали время пространством и позой
Мы задергивали шторы и руками, торсом

Как песочные часы переворачивали мир снова
Не произнося ни единого слова

А потом мы молча курили у балконной двери
И остатки ласк с плеча впереди стоящего ели

В те часы наше время было выстроено плотно
Честно, пряно, солено и потно

А потом вновь изголялся Хронос
Искажался характер, облик, голос

Ты стала коллекционером моих черных полос
А я их отчаянным производителем на износ

Мы превращались в монстров друг друга
Посреди контекста, социального блуда

Мы удалились. Но в окнах с траурным светом,
снежной зимой, или в парке летом

Я буду слышать твои ответы,
И забывать, что ты отвечаешь

[700x700]

[699x542]

Доверяют не всегда для того, чтобы проверяли.
Раскрытие тайны - это еще не раскрытие тайны.
Раскрытие тайны - это обнаружение, что тайну пытались раскрыть. Раскрытие недоверия.
Но некоторые ключи утеряны. Навсегда. Для всех, включая владельца, у которого плохая память.
Любые игры заканчиваются хорошо только в постели. В других местах они заканчиваются плачевно.
Только время близости лечит страх напрасно потерять время. Иначе - никак. Слова -мусор. Дела - мусор в перспективе.
Суть не в определенности. Определенность начинается у вечного огня с цветами и заканчивается почти там же. Только такой она и бывает.
Единственное, что может быть - недолгое прояснение. Но зато это полное жертвоприношение себя в данный конкретный момент. Маленькая смерть.
Ты и другой будут помнить этот момент больше, чем всю пожизненную определенность. Не верите мне. Возьмите Бунина. И откройте наугад.
Я могу ошибаться. Но меня уже поздно воспитывать. Берите все ключи. Мне не жалко. Там нет ничего интересного.

К сожалению, некоторые вещи приходят со временем. Но, к сожалению, со временем приходят и другие вещи.

Брат улетел в Америку. Но и здесь достаточно берега. Мы прогуливаемся по набережной. Можно подумать, что в этих новых водах я утопил старый город. И он шпилем погрузился в ил. Но я просто изъял его изнутри, где он был ядом. И уложил как любимую женщину рядом. Это так же просто, как если сомкнуть два противоположных края листа, то можно искривить пространство. Тебе нравится Бродский. Он иногда расставляет предметы в комнате. Точно, выверенно. Для натюрморта. А кто ты? Вот именно. Нарисуй мне сон.

Кто-то неудачно покурил с осенью. Пришлось вызывать пожарную бригаду. Еще тлеют угольки светофоров и автомобильных фар. Ноги проголодались по лужам. Ноги едят лужи, невоспитанно причмокивая.
Осень - грустная женщина с заунывной гитарой. Предлагает выпить. Я вежливо отказываюсь, прикрываясь зонтом. Я показываю ей белый снежок, наскоро слепленный в кармане плаща. Мое сердце отдано зиме. Силуэтам. Черному и белому.

Иногда становишься прошлым. Ecли ты чувствуешь, что скоро им станешь, попроси своего будущего рассказчика об одном одолжении. Попроси, чтобы он, при новом знакомстве в очередной раз пересказывая свою жизнь и приближаясь к тебе, выключал свет. Проводил слушателя мимо этой комнаты. Ведь и тогда свет в ней был выключен. И вас было только двое. Напомни ему об этом.
Рассказчики бывают разными. Одни будут упрямо молчать о тебе, как ты того и желаешь. Другие сделают из тебя кляксу, обрисовав в двух-трех заведомо ложных словах. И ты уже ничего не сможешь с этим поделать. Третьи. С ними больше всего проблем. Они не умеют начинать с чистого листа. И будут вмещать в каждый новый образ все предыдущие. Ты будешь постоянно жить в калейдоскопе их болезненной памяти. Наиболее острые осколки тебя будут ранить другие тела. Ты будешь передаваться как вирус. Я не знаю, что делать с этими третьими. Лучше бы они стали первыми. Просто помни, что такие есть. И общаясь с ними, думай о других. Не стремись быть раной. Или ножом. Помни, что в следующей реинкарнации ты можешь стать пистолетом, который выстрелит в невинного человека. Сильные переживания выкапывают глубокие могилы для несчастных кузнечиков. Будь поверхностным. Пусть лучше тебя запомнят, как глупый легкий ветерок.

Самурай и его снегирь.
Снегирь. Что это? Если сжать, поместить все эмоциональное, уязвимое в себе в отвлеченный предмет. Заключить предмет в клетку. Как птицу. Кормить дозированно. Частая, ложная практика. Самураев.
Cамурай. Надевать себя на себя как перчатку, идеально облегающую руку. Идентифицировать себя перед зеркалом каждое утро. Чтобы потом начать распадаться. Распад неизбежен. Потому что он тайно желанен. От безупречной, хладнокровной целостности собственного образа постепенно начинает мутить. Целостность? Законченность. Футлярность. Дохлость. Одиночество. Поэтому безукоризненная болванка в макинтоше и шляпе начинает делать сознательные промахи. Заскальзывать за собственные действия. Вдыхать воздух. Даже пара эмоций пробегает по лицу. Теперь, после позорной демонстрации распада, грудку снегиря может подкрасить только настоящая кровь, смерть. Когда все без исключения останутся в дураках. Безупречно красиво. И бессмысленно.
Это всего лишь кино. Жизнь состоит из нескольких фильмов. Критики будут спорить, какой наиболее удался. Какой провалился. И какой характерный. Режиссер помнит все свои фильмы.
P.S. Снегирь потом действительно погиб – единственная жертва пожара в студии Мельвиля в 1967 году. Мельвиль умер в 1973. Самурай пока жив. После «Самурая» Мелвиль снял еще три фильма: «Армию теней», «Красный круг» и «Полицейского».

Не забудь замести следы
Исчезнуть со всех фотографий
Одежду и вещи сжечь
Изъять себя как опухоль
Из тела самых близких
И выскрести как ранний аборт
Из новых привязанностей
Стереть все свои прикосновения
Разбить слепки всех поцелуев
Проветрить запах присутствия
И собственного призрака убить
Лучше останься с мечтой о памяти
Но память о себе не оставляй
Иначе будешь болеть в других
Не забудь замести следы

Кошки юркая, уютно-байковая суть
как правда на шнурке отдергивается
невидимой умно-хитрой лапкой
от вашего постижения ее
в конце концов
играет с вами она

P.S. Постепенно перехожу на еще 2 блога
shblog.ru (русский)
newlifeform.blogspot.com/(англ.)

Вобщем...переезжаю в Москву. Даже не могу сказать возвращаюсь. Хотя это возвращение фактически, спустя 7 лет. Буду скучать по Питеру ужасно...
Хотя еще неизвестно, в каком-городе в итоге я буду жить. Странность заключается в том, что для меня все люди были в Питере, даже те, которых там не было. Надеюсь, они окажутся и в Москве.

Если соединить зебры двух людей, то в худшем случае получится одна прекрасная черная лошадка.
[700x467]

- Если даже представить время пространственно, то что это будет, пока ты будешь идти по городу своей жизни?
- Ты мне расскажи. Неизбежность времени. Но почему ты решил, что твоя жизнь - это целый город? Может это всего лишь одна улица. Или дом. Или комната. Или угол. Мгновение. Положение тел(а?). Нет, даже не мгновение, не угол. Нечто отдельное, внезапно выделенное. Невозможное время. В нем – весь ты. В этом «надтам» и «надтогда» тебе невозможно хорошо, лучше всего. Так хорошо, что ты не знаешь, что делать.
- Редко. Очень редко.

-Чтобы отмести остатки внутренних сомнений надо превратить свою жизнь в произведение искусства.Ловить моменты невозможного времени бесполезно. Выращивать их в тепличных условиях бессмысленно. Это не любовь. Эти моменты появляются и исчезают сами. Нельзя препятствовать их исчезновению. Иначе они все равно исчезнут, но ты будешь чувствовать потерю гораздо глубже, больнее и фальшивее. Ты не поймешь, потому что это не понимают.
-Так иногда некоторые встречи достигают статуса чуда. Чудо это не то, что ты видишь. Это предел твоего ожидания чуда, на котором тебе чудесным образом удалось удержаться до момента его появления.

Впрочем я не совсем прав. Написав вчерашнюю заметку, я вспомнил, что буквально в минувшее воскресенье видел юродивого, начисто лишенного амбиций пробиться в системе социальной иерархии. Вторая половина дня проходила довольно скучно, как это обычно бывает в дождливые воскресенья. Я зашел в одно заведение попробовать пиццы. Помню, что когда я поел и уже собрался уходить, туда заглянули две девушки. Я заметил, что одна из них довольно симпатичная. В Питере каждая вторая девушка довольно симпатичная - с этой оптимистичной мыслью я вышел на улицу. Шел мелкий дождь. Я перешел дорогу и направился к станции метро "Владимирская". Я проходил возле храма - из него как раз в этот момент вышла еще одна девушка в мушкетерских сапогах выше колен, перекрестилась и направилась к метро, попутно бросая мелочь в жестяные кружки стоявших вдоль дороги бабушек. Внешний вид девушки еще более утвердил меня в моем тезисе: несмотря на дождь и воскресенье настроение было замечательным. И тут я услышал голос поющего. Это был мужчина лет шестидесяти в темном старом пиджаке, с седым чубом и светлыми, почти прозрачными глазами. Он приехал на велосипеде, прихватив магнитофон, старый динамик и микрофон. Теперь рогатый велосипед стоял на подножке, рядом из колонки доносилась грустная, мелодичная песня - кажется, "Песняры" - поверх которой мужчина еще напевал, часто комментируя слова песни и добавляя какие-то свои, глубоко эмоциональные рассуждения и замечания.
Напевая, мужчина очень странно, печально пританцовывал: он поднимал по очереди то одну, то другую ногу, слегка вальсировал, а иногда вскидывал руки в разные стороны, как джигит, периодически поправляя намокший от дождя, седой чуб. "А теперь я поставлю вам одну замечательную песенку. Эта песня - мой талисман. Она помогла мне выиграть мобильный телефон Нокиа за три тысячи рублей! Надеюсь Вам она понравится!" И он начинал опять. Это было действительно то, что называют "энергией отчаяния". Вид у него был совершенно сумасшедший. Такие лица хочется потом быстро забыть, как раздавленного котенка. Но пока ты стоишь и смотришь на них, трудно сдвинуться с места, вернуться к действительности. Возле входа на станцию метро "Владимирская" стояло несколько человек. Они курили и завороженно смотрели на эту катастрофу. Мне совершенно не хотелось думать о том, что заставляет человека так поступать. Возможно он был алкоголиком, зарабатывающим себе и собутыльнице-инвалиду на выпивку. А возможно у него умерла жена и он слегка тронулся головой. А может быть, с учетом того, что место было довольно козырное, это был довольно здравомыслящий человек, профессиональный актер, тонко понимающий человеческую психологию и действующий соответственно. Я не думаю, что и остальным окружающим хотелось рассуждать на подобные темы. Люди не то, чтобы хотят видеть боль, страдание, но увидев, они на него смотрят, не моргая. Молодой отец, державший на руках годовалого ребенка оказался настолько под впечатлением от этой сцены, что потом, входя в метро передо мной "ребенком вперед", не оказался достаточно осмотрительным, не придержал тяжелую дверь и ребенок получил довольно сильный удар по голове.

Возвращаясь с работы, я поднимался на эскалаторе наверх – впереди оставалась уже финишная прямая, ведущая домой. Эскалатор – это бессмысленная, туповатая пауза. На эскалаторе люди обычно глупо и неуклюже застывают, как животные в середине полового акта, сосредотачиваясь для дальнейшего нырка в суету и давку человеческого траффика. Внезапно откуда-то сверху послышался громкий трещеточный звук, на который все сразу обратили внимание. Стали поворачиваться любопытные головы, послышались недоуменные оханья и возгласы. Звук романтично и ложно напоминал тот, что издает палка об решетку садовой ограды, когда ты с этой палкой бежишь по улице. Приблизившись, звук утвердился, идентифицировался и стало ясно, что это кто-то очень быстро спускается вниз. Но в то, что он может делать это настолько быстро, никто до конца поверить не мог. Любопытство только укрепилось. Кроме того, наверняка многие втайне надеялись, что человек упадет. Люди всегда уделяют должное внимание тому, что чревато катастрофами и жертвами, а уж потом пялятся совсем в открытую. Помню в детстве бабушка, взяв нас с братом за руки, повела посмотреть на последствия столкновения между автобусом и мотоциклом. Люди шли толпами, многие с детьми. Некоторые явно проделали несколько километров. Городок был маленький, провинциальный, а посмотреть в той аварии действительно было на что. Мотоцикл влетел внутрь автобуса, разбив лобовое стекло. Остатки тел еще не убрали. Или взять еще похороны…Ну да ладно, что-то я увлекся.
Возвращаюсь к той сцене у эскалатора. Наконец, на противоположной от меня стороне, сверху вниз, с устрашающей скоростью конвейерного механизма пронесся полноватый длинноволосый парень. Было совершенно непонятно каким образом он перебирает ногами. Не исключаю, что он возможно проводил многочисленные тренировки в ночном метро. Когда он был совсем рядом, я успел лишь увидеть глуповатую довольную ухмылку на его угреватом лице, которую он явно заранее подготовил, как бы в ответ на откровенно ошалевшие лица и отвисшие челюсти окружающих. Не то, чтобы у меня было плохое настроение, но меня эта картина совсем не позабавила. Я вспомнил, как стоя однажды возле входа в метро увидел, точнее сначала услышал, еще одного такого – он шел и с какой-то невероятной быстротой что-то говорил самому себе по-фински, не останавливаясь ни на секунду. На него, оборачиваясь, злобно смотрели одинаково одетые в черно-розовые тона подростки в кепках со смехотворно большими козырьками – словно дети из книг Кира Булычева про альтернативное советское будущее. На него недовольно пялились гопники, рассевшись на граните, и лениво расставив ноги в спортивных штанах с олдскуловскими лампасами – обычно таким образом гопники неумело пытаются заверить окружающих в бычьем размере своих яиц. Все они смотрели на того парня не только недоуменно, но с каким то явным раздражением и враждебностью. Фокус кадра переместился с них на него. Это было досадно. Да и сам он нес на лице такую же странную, враждебную ухмылочку-вызов.
И вот я теперь вспомнил того лже-финна, глядя на этого чемпиона бега по эскалатору и подумал, что конкуренция в различных системах социальной иерархии совсем вышла из под контроля, слишком много как-то ee стало в последнее время и в слишком бессмысленные, глупые русла она ушла. Каждый берет чем может, одни деньгами, другие сексуальностью, третьи сбиваются в стада и берут количественно, одинаковым своим многорылым видом, четвертые по эскалатору бегают как машины, пятые по-фински сами с собой разговаривают со скоростью пулемета. И никто не улыбается вобщем. Все это проделывается с каким-то остервенелым, враждебным видом человека, который топчет первым, опасаясь – и не напрасно - что его затопчат другие.
Но потом конечно настроение улучшилось. Придя домой, чтобы окончательно поднять настроение, я напомнил себе, что мы живем в стране озлобленных конкурентоспособных фриков и хладнокровных пародистов-миллионеров. Если дело коснется психбольниц - станет совсем весело.

Мир от переизбытка всего и вся уже так зыбок, и слегка покачиваясь на тонком стебле, пребывает в состоянии такого хрупкого баланса, что последней каплей выступает решительно все. И это прекрасно, не правда ли? Я не издеваюсь. Вариации твоего будущего увеличиваются ежесекундно. Миллиарды альтернативных замыслов твоей жизни разлетаются в разные стороны, как звезды, множась стократно. Все стремится к вечному взрыву. Ты становишься все больше, чем ты есть. Ты выскальзываешь уже за границы себя. Амплитуда твоих качелей позволяет тебе посетить чужие твои жизни. Ты родился уже раньше, чем указано в дате твоего рождения. И ты умрешь уже позже, чем будет указано в дате твоей смерти. Мир прекрасен. Неродившиеся еще младенцы от избытка любопытства уже бродят по этой земле. И покойники-призраки задерживаются, шляются. Ты побывал, и еще побываешь там, где тебя никогда не было. Пространство и время, два непознанных чуда – как же тебе приятно и легко пребывать в незнании их хитросплетения.

Теперь я бы переименовал свой предыдущий пост и назвал бы произведение Фостелля
"О чем пишет Уэльбек". Мне не нравится читать Уэльбека. Но я его читаю, потому что он пишет правду. Я даже не дочитал "Элементарные частицы" и начал читать "Расширение пространства борьбы", потому что эта книга оказалась еще правдивее предыдущей. Дело не в его глобальных диагнозах относительно "метафизических мутаций", происходящих с Европой. Дело не в его сознательной неприязни ко всему политкорректному. Эти банальные темы теперь не использует только ленивый. Уэльбек довольно мало времени им уделяет, даже не знаю, почему так сосредоточились на этих аспектах его книг все поклонники и критики. Уэльбек пишет очень, очень некрасиво-правдиво. Например, описывая далеко несимпатичную девушку, он дальше говорит, что "я представил себе, как она покупает себе в "Галери Лафайет" бразильские трусики из ярко-красных кружев, и ощутил острый приступ жалости." Еще его героев часто тошнит. Не только от алкоголя. От предсказуемости сюжетных ходов. Даже так: героя тошнит, и выбирается другая сюжетная линия. Тошнота - это инструмент, сигнал к изменению сюжета. Он уже не будет трахаться с той девчонкой, не будет встречаться с другом, который надоел.
Но при этом он не встает "над" сюжетной линией. Он такой же, как все. За это Уэльбека и не любят, как нелечащего врача. А зря. Признаться, что ты такой же гораздо тяжелее, чем изобразить деятельность. Признать бессмысленную трогательность большинства жизненных процессов тяжело. Но важно. Деятельность будет вымышленной, в любом случае. Это литература. Действовать надо в жизни.

Эмбрион видео-арта появился в чреве коллажного искусства. Первым, зародышевым объектом видео-арта можно считать работу Вольфа Фостелля "Deutscher Ausblick" из цикла "Schwarzes Zimmer" 1959 года, где художник инкорпорировал к картину телевизор. Телевизор-плод еще не показывает, но уже проник в художественное пространство. Но мне больше понравилась другая работа Фостелля, "VOAEX" 1976 года.
[700x525]

Если углубиться под кожу, под корпускулы Краузе, совершить путешествие по нейронам к гипоталамусу, стать свидетелем выброса эндорфинов, преодолеть даже тот плотный, разнокомпонентный слой ментально-культурных и личностных наслоений и травм, который у каждого человека индивидуален и поэтому каждый, закрыв глаза, или открыв, но не видя, приближает оргазм, эакуляцию сугубо личными болезненными фантазмами и картинками, можно увидеть и признать, что ключевой момент наступает именно тогда, когда человек показывает себя до конца, он на миг открывает, распутывает все мучительно запутанные шлюзы своего мозга, эмоций, там открывается абсолютно все, вся его сущность, он словно перед смертью говорит «вот я какой до конца», и тогда, заметив, что партнер стал свидетелем этой сверхнаготы, человек уже точно кончает. В лучшем, идеальном случае секс – это чистилище, длящееся мгновение, когда люди по очереди играют в богов и людей.