***
За окном весь вечер льет дождь
Ты замерзла и вся промокла
Ты уже никого не ждешь...
Тихо дождь по оконным стеклам...
Ты забыла, что значит любить
Ты уже не живешь мечтами
Ты отвыкла жизнь в сердце хранить
И уже не грустишь ночами
Только ты подожди, не спеши
Ты ведь знаешь что все это ложь
Тихо плачь, раздается в тиши...
Ты ведь ждешь... Ты все еще ждешь...
Да умеешь ты чувства скрывать
А возможно и лгать красиво
Только ты понимаешь сама –
Без него ты не будешь счастлива
Да возможно ты сможешь забыть
И возможно уйдешь в пустоту
Только больше вот так все простить
Ты не сможешь уже никому.
4.09.2007
Чёрные Птицы летают над городом,
Птицы способны уморить богов голодом.
Вещие песни поют запрещённые,
Божии ангелы, никем не крещённые… (с) Otto Dix
Я никогда раньше не смотрел в небо. Всегда опускал нос вниз, к следам… улавливал запахи, которые тонкими нитями сплетались в причудливый узор, который разрезал ткань носа и входил в податливую плоть… Мне незачем было смотреть в небо.
Я медленно, растягивая каждое движение, стараясь не рухнуть сразу, лёг в снег. Снег был холодный, он принёс облегчение горячему, уставшему телу… Я смотрел на тело моей добычи. В её стеклянные мёртвые глаза. Во мне не было жалости. Я – хищник, и мне нужна эта еда, что бы выжить. Но я не мог к ней подойти. Так глупо… лежу, рядом с мёртвой добычей, и ничего не могу сделать…
И теперь я смотрел в небо. Невольно, хотя не хотел этого делать. Снежинки падали мне на нос, на глаза… Так странно они смотрелись, падая вниз, на меня. Я был уверен, что и эту зиму переживу. Вёл обычную зимнюю жизнь… и никогда не смотрел в небо.
Только сегодня посмотрел. В небе кружили вороны… много, очень много воронов, они кружили над чем-то, тёмным злом, тёмной массой, которая…
Не хотелось думать.
…я видел, как вороны спускаются на тела моих мёртвых родителей. Давно уже…
Я тихонько попытался шевельнутся. Снег резанул по брюху. Что-то хрупнуло. Хребет? Снова положил морду на белый холодный снег. Снежинки, падая, нежно касались шкуры моей мёртвой добычи. Я чуть-чуть двинулся вперёд.
Дыхание перехватило.
…я смотрел в небо, не в силах оторвать взгляд от воронов.
Тихий щелчок – выстрел…
Секунда – вдох….
Ворон сел рядом со мной. Осторожно, словно на пробу, коснулся клювом мяса на лапе. Я пытался поднять тяжёлые веки. Это неправильно. Не должно быть так. Нет… Налитые свинцом веки закрылись, плотно, навсегда пришив себя к нижним белыми нитками снега…
…секунда…
…вдоха нет…
"Где тень безутешная ищет меня..."
Анна Ахматова
Люблю, когда, убаюканная морозным холодом, окутанная в лед и редкий снег, родная вечерняя улица шепчет безлюдьем, а зима вышивает на черном бархате серебристые искрящиеся замысловатые, будто вырезанные, тонкие царапины ювелирных узоров. Рядом мягко шелестят замороженные машины, а шаги бесшумно скользят по ледяной тропке или хрустят по перинам, устлавшим мой путь снежной небесной чистотой.
Беспорядочные ряды пятиэтажек, будто скукоженные, льют на прохожих тусклый свет теплых окон и лелеют чистилищную бездну своих безнадежно черных дворов и переулков. А в душе тем временем теплое одиночество поднимает горячие волны просторного и совершенно тоскливого, но и радостного покоя.
Зима, мягкая и ледяная, покрывает меня шелком своей властности, гладит улицы, делая их похожими одна на другую, осторожно выкрадывая из них жизнь, погружая их в тяжелый непробудный сон неонового блеска и праздничной оживленности переполненных пушистых московских улиц при умиротворяющем холодном бриллиантовом свете дня.
Сон спадает, как только Москвы касается влажная улыбка сероватой оттепели. Из царственно белых и чопорно безмолвных деревья становятся «пастернаковскими», обуглено черными, начинают тянуть к оживляющемуся небу лихую кривоватость своих острых ослабленных ветвей. Асфальт и воздух становятся легче, начиная, хоть и с долгими остановками, сбрасывать с себя бремя зимы, которая медленно, но верно терпит поражение перед неистовым оживлением Москвы.
Когда ручьи, навзрыд отгремев, прекращают свои безудержные болтливые потоки, когда солнце становится уже делом довольно привычным, я совершаю долгожданные вылазки к шумной сердцевине своих мечтаний, от которых веет древностью и мощной литературной лиричностью, - я устремляюсь в центр.
Августовский дождь |
Дождь все лил, а в перинах серых туч купались проблески светлой лазури,медленно
отодвигая слабый свежий дождливый занавес, не поднимавшийся уже два дня. Затем,
колени проблеска подогнулись, и его снова затянули мягкие тучи, снова окутавшие
мокрый асфальт, сизые океаны луж, серебряный туман моего разума, все небо, весь
город. Дождь, долгий, прерывистый, упрямый, открыл дверь ночи быстрее, чем это
делает медное солнце. Он галантно и почтительно склонил перед ней свой гибкий
полупрозрачный стан с очаровательной тенью полу усмешки, подал ей свою холодную
красивую руку и проводил ее в свои серые величественные владения. Рассекая
воздух, он ворвался в небо и стал промозглым туманом, растворившись в черных
закоулках моей души, моих медленно текущих мыслей; в черных закоулках
"фольварков, парков, рощ, могил" моего воображения и воображения всего живого,
всего действительного. Воссоединившись с туманом, обугленный асфальт стал
серебриться в свете уличных фонарей, с которых, сияя искусственным светом,
стекали тихие капли. Между туманом, на время ушедшим дождем и мной воцарилась
невесомая идиллия тишины и мимолетного счастья, которое умиротворяет во мне тот
зверинец смятения, который в последнее время сопровождает мое бытие.
В такие мечтательные и чуткие мгновения я становлюсь собой, я обретаю свое
истинное предназначение, свою душу. Громкий шелест булькающих луж под резиновой
тяжестью шин сжимают туго натянутые струны моих мыслей, вместе с классической
музыкой складывая их в слова, в фразы, даруя смысл им, этому дню, мне...
Возможно, очень скоро на черных окнах вновь запляшут бисеринки дождевых капель,
разбиваясь на их поверхности в сотни мелких бриллиантов, алмазов, рубинов,
сапфиров, изумрудов. Тогда я протяну дрожащую руку в окно, поймаю в кулак пару
капель, прикоснусь к ним губами, выпью их силу и медленно сяду обратно в кресло,
вновь писать свое предназначение. И мой слух, и мою душу будут убаюкивать эти
приглушенные миниатюры, объединенные под одним словом : "дождь".