Настроение сейчас - неплохое

Отвык человек от радости
Простой, невинной…
Спешит человек к праздности
И рвет пуповину
Причастности ко природе
И, верно, к Господу Богу.
Забыл человек про Икара,
Забыл, что несет «свобода»,
Свободная от обязательств
И песни здравого смысла:
Вот-вот переполнятся чаши
И выгнется коромысло
Тоскливо и напряженно
Отчаянной буквой «эс».
Однако покуда есть средства,
не нужно искать чудес.
Нет пользы в желании верить
И мыслить. К чему утруждаться?
Когда все легко и доступно,
Не проще ли наслаждаться?
Отвыкнув от девственной радости
И совесть оставив в детстве,
Забыл человече главное.
Забыл, что должно быть в сердце.

Вспомни меня восемнадцати лет,
Стоящую робко возле беседки,
Где мы когда-то читали Фета
И верили, что непременно крепким
Останется добрый и старый дуб,
Живший, наверное, сотню лет…
Ты знаешь, мне захотелось вдруг
Вернуться туда и оставить след
Причастности. Может, простой, но зримой -
Хотя бы ленточку на ветвях,
Чтоб вспомнить в ненастный день зимний
О летних погожих, счастливых днях,
О том, что едва передашь в словах
И даже музыкой лишь отчасти
Ты выразишь то, как сияло в глазах
По-детски щенячье, щемящее счастье.

Без меня если что не скучайте.
Мир настолько силен и светел,
Что отсутствие крохотной части
Вряд ли много частей заметят.
Кроме тех, что вращаются рядом.
И являются честной частью
Моего беспокойного сердца.
Но и эта со-пере-причастность
Не должна выливаться за край
И топить Вас безокой тоской
Много ль разницы буду здесь я
Или сменит меня другой?
(От которого больше пользы
И любви для промерзших душ,
Больше счастья и больше тепла
От любых непогод и стуж).
Ну, пожалуйста, не скучайте.
Если что. Я не больно хорошая.
Крокодил не заплачет навзрыд,
Не завянет трава дорожная.

Единственно молю – не гони
Это самое худшее средство
Даже хуже, чем пить и блевать,
Потому что найдется место
Для второго исхода всегда
Но для радости «просто рядом»
Тяжело подыскать предлог...
Обезглавливаешь - взглядом
Без возможности сопротивляться
И попыток нащупать пульс
Сих неловких мыследвижений,
Не меняющих сути вкус...
Не гони меня, умоляю!
Разреши обернуться тенью,
Чтоб глотать каблуков уколы
По траве и по твердым ступеням.

какой грустный сегодня день. кажется, что цвета потеряли насыщенность, а время - всякую меру...
смутное ожидание чего-то, сопровождавшее меня утром повсюду, днем исчезло, освободив место для тоскливой отрешенности и безыдейности в крайней степени. незаметно свои огромные объятия раскрыл беззвездный, но полный тишиной вечер... я не верю, что это январь. для этой пустоты нет ни времени, ни имени.
пальцы бегут по клавишам фортепиано, и звуки, обретая чистоту и силу, вспрыгивают вверх радужными брызгами, рвут собой теплый хвойный воздух. однако это не мелодия. это голос того, кто безнадежно болен, но ещё не утерял надежды... это растерянно улыбающийся, с растрепанными вихрами, маяковский стоит в дверях и зовет свою милую лилечку остаться... одуматься... мужчина часто, будто вдруг ослепший, моргает, тяжело дышит, и вариации ре минора постепенно топит равнодушная ночь - это её, её каблучки вытанцовывают четкое, у-бегающее стакатто.. на его же альвеолах все ещё суматошно, словно глоток кипятка, катается её милое, милое имя – Лиля, Лиля, Лиленька…

Я бы всё отдала, чтобы стать очевидцем
Умирания и рожденья птицы
С вечным именем, что начинается с эль
С красной грудью (следы от амуровых стрел)…
Только без толку. Незачем реку тревожить
Если знаешь, что больше впервые не сможешь
Гладь разрезать горячим песочным коленом,
Чтобы холод воды, разбежавшись по венам,
Опрокинул шипящее сердце вверх дном,
Точно ветер газету октябрьским днём.

За окном размеренно падает снег. Вправо-влево, вправо-влево. Васильруют пушистые хлопья. Зиме на всех плевать. Это уже и так ясно. Она режет мне глаза слишком ярким днём. Вправо-влево. Плевать. Влево-вправо. Плевать. . . мои мысли, растопырив ножки, сидят на качелях безвременья. . . Я сижу ссутулившись, уложив подбородок на жесткую обгрызенную спинку стула, раскачиваюсь в такт этому снегопаду. Считаю время, чтобы прогонять из головы мысли, которые могут испугать. Чу! Падает, падает, падает снег, равномерно глотает тяжкое время. . .

Меня тошнит. . . вправо-влево. . .
Слышу спиной слабый голос: «Есть хочешь?»
Не отрывая подбородок от опоры, вру потолстевшими губами: «Да». Согласие звучит жёвано и глухо. Но оно необходимо, чтобы быстрее завершить никчёмный диалог.
***
Крепче обнимаю обгрызенную спинку. Сжимаю в кулаках деревянные лакированные прутья. Крепче. Ещё крепче. Меня тошнит. Меня качает. Снег всё идёт и идёт. А куда он придёт?. . ку. . .
- Вовочка, барышню тошнит!
Его глаза удивлённо моргают, словно он только что очнулся. . . далее следует самый нелепый вопрос:
- Хочешь варёной картошки?
- мгм. В мундире, хорошо?
- угу.
Возня за спиной беспокоит и нарушает нутряной снегопад. Очень хочется плеваться от потного ожидания.
***
Вовочка с бестолковым усердием чистит картошку и разговаривает сам с собой. Его бормотанье напоминает мне звук воды, которая с чмоканьем утекает в круглую решётку.
Время течёт ещё медленнее, глубже. Ещё длиннее становятся звуки и синтаксические конструкции. Ещё быстрее идёт мой снег.
Когда отчаянно смотришь на снегопад, постепенно окунаешься с головою в странное ощущение: кажется, он начался десять тысяч лет назад (это зима стоит в облаках и вращает скрипучую металлическую ручку шарманки со снегом, музыка её не слышна, зато хлопья падают на землю, как через мясорубку, жаль только, что на дождевых червяков не похожие), а ты родился в то время, когда снег уже шёл. Это на подсознательном уровне убеждает, что не всё в мире так тленно. И не всё зависит от твоих рук. Ты думаешь: «О! оказывается, имеют место быть постоянные, неумирающие вещи, совсем как падающий десять тысяч лет снег. . . идут, идут, идут и никогда не проходят, идут, идут, идут и никогда не пройдут. . . идут рядами, деревьями, поездами, ночами, домами, лицами, червями, дождями, годами. . . ещё и ещё некий кто-то рождается во время того, как снег всё идёт и идёт. . . и ты никогда не умрёшь. И снег не кончится. Чтобы ты не умер.
Может, и весны не будет?. . Может и так.
- представляешь, хмхм. . . я тут картошку почистил, весь мундир снял. . .
- не усердствуй. Я буду есть голых солдат. Всё равно.
«усердствуй», «усердствуй» и откуда такое слово нашла на своих пустых заснеженных улицах?. . уСЕРДСтвуй. . . у сердца. . .у сердца. . . мгм. . .
Вовочка шуршит целлофаном, укладывает спиральную шкурку. Я даже своей, скрученной в баранку спиной, всё вижу. Я вижу, что теперь Вовочка стоит в выцветшем леопардовом переднике, заляпанном красным вареньем, и сосредоточенно толчет картошку. . . Набухший передник топорщится. Тук-тук-тук – стучит скалка как сломанная заводная игрушка. . . мне бы хотелось смеяться взахлёб над этой сценой, если бы не гулкая, тишина, рывками принимающая внутрь Вовины «туки-стуки». Тишина, натянутая так же туго, как и канва на Сониных пяльцах. Она очень, кстати, красиво шьёт. Всем нравится. На прошлое Рождество сестра подарила мне весёлого амура. Я помню, что всё жаловалась: «Ну не такие у него глазенки. . . ну опять не те вышли, которые хотелось. . .» А глаза – это самое главное. Теперь-то я её понимаю. Вот я, я рисовала тряпичным куклам глаза и, если они казались мёртвыми, то пиши пропало. . . А сестра их зашивала и хмурилась. .
Вовина азбука Морзе прижимает мои мозги вплотную к черепной коробке. . . сейчас полезут через коробочку. Беее, какие поганые у барышни мысли. . .
Снег идёт. Так долго. Лучше умереть.
Колыбелю себя сто двадцать первую минуту. . . Белый идиотизм приковал к окну. Крадётся в ноздри запах варёной картошки. Теперь я слышу странный звук. . . такой дробный и мелкий, как капельки дождя. Только звук это поглуше. . . это стучат Вовочкины зубы. Может, ему холодно?
- Вов, тебе холодно, да?
Да нет. У Вовы другой холод. Холод – это когда Сони нигде нет, и когда она ушла из дома. Вдруг. Не предупредив никого. Вот тогда холод. Быть может, Соня уже два дня в снегу спит. И снов не видит.
Вовочка нервно чавкает и давится. Как собачка. Наверное, специально. А может и нет. Нервы – штука особенная. Будешь такие кренделя вытворять, что в страшном сне врагу не пожелаешь. . . Отсчитываю шестьдесят снежинок, выжидаю пока кашель не переходит в какой-то странный булькающий звук, оборачиваюсь и дарю долгие аплодисменты по спине. Хлобысть-хлобысть-хлобысть. . . Он уже молчит и щурится в пол, оставаясь в той же полусогнутой позе, а я всё стучу и стучу ему по лопаткам, думая о том, что Соня, может быть, любит поспать в снегу больше, чем Вовочку.
***
Сидим друг напротив Читать далее...

Осознаю ли я свою обречённость? Я осознаю свою обречённость. Иногда.
Знай: меня тянет к тебе страшной, немедленной силой, удержать в одной посудине которую я не в силах. Я лишь пытаюсь. Честно-честно без оправданий. Боже мой.
Я в силах лишь чувствовать и сочувствовать. А может, и содействовать.
***
А я ведь подумала, что у тебя на ветровке клей. Нет, не «Момент», а «Шесть автобусных остановок до дома». Мне вдруг так страшно стало ощущать тебя рядом и не обнимать от всей души. Или от всего сердца. А когда обняла от всей сердечной души и почувствовала на своих ключицах твою твёрдую ладонь, захотелось плакать. Просто от того, что невыносимо было понимать время. Время, которое равномерно отнимает у моей спины твои руки, которое отнимает мой, вжатый в твоё плечо, подбородок. У тебя там выемка. Маленькая ямка твоих косточек для моего овала. Боже мой, если кто-то спросит меня о самых счастливых и волнительных минутах моей чёртовой жизни, я сразу же расскажу, как хотелось умереть в дребезжащем автобусе. Это ведь был единственный способ обмануть время и не успеть дожить до того, как мы разомкнёмся. Как не хотелось рвать сиамские тела! Я ехала, внимала траурному гудению транспорта и до дна своей вселенной ненавидела эту музыку. Ненавидела автобус за остановки перед недоспелыми светофорами, ненавидела за кощунственную тряску и за сотни свистящих молоточков по позвонку. . . ненавидела сильнее всего за тормоза. . . за тормоза. . . торрр-мо-зааа.
Лучше стой. Стой. Стой. Сломайся. Стой-стой-стой. . . стой за меня. Стой ради меня. Горе моё, стой. Не отдавай меня времени. Стой. Ой. Ой-ой-ой. . . не отдай меня! ОтстоИ меня!
***
Теперь можно плакать. Из-за тряски слёзы выскакивают из завёрнутых пухлых век, прыгают по лицу и затекают в губы. Боже мой. Какой же ты сейчас прекрасный. Какой ты прекрасный. Какой ты прекрасный. Я тебя обнимаю и хочу обнимать, даже хочу умереть. Можно прямо сейчас. Это самый лучший момент для смерти. Я боюсь оторваться и разойтись без рукопожатий. Я больше всего на свете люблю обниматься. Крепко-крепко и долго. Никому такого прекрасного не отдам.
***
Глупые все мои мысли. Сам уйдёшь, а меня оставишь с изогнутыми руками и скомканными пальцами, будто в них кусочки воротника твоей ветровки. Но пальцы остаются пустыми. Ведь они существуют только для того, чтобы ты вдевал в них свои пальцы. Никаких чужеродных.
***
На остановке было холодно. Там было три человека. Они были ссутуленные и ждали. Они все нервные и сердитые. Никто не любит тех, кто опаздывает. Но нельзя же быть такими злыми. Наверное, было очень холодно, не помню… Снег ссыпался за воротник и по коже бежали мурашки. Эскадрильи мурашек.
Я дышала на пальцы. Я встречала выпуклые глаза каждой маршрутки и ждала, когда она, наконец, выплюнет ТЕБЯ. А она плевалась чужими людьми.
Окна зажглись. Много окон. С красивыми шторами.
Я вдруг поняла, что мы ни о чём не договаривались, что я стою здесь просто так, просто так грустно улыбаюсь.
Шею ошпарило снегом. Наверное, стоило бы поставить на руке крестик и больше так не ошибаться. Никогда.

25. XII.1993

Что нужно для чуда? Кожух овчара,
щепотка сегодня, крупица вчера,
и к пригоршне завтра добавь на глазок
огрызок пространства и неба кусок.

И чудо свершится. Зане чудеса,
к земле тяготея, хранят адреса,
настолько добраться стремясь до конца,
что даже в пустыне находят жильца.

А если ты дом покидаешь - включи
звезду на прощанье в четыре свечи,
чтоб мир без вещей освещала она,
вослед тебе глядя, во все времена.

1993
Бродский.

Александра Абдулова больше с нами нет.
Но он остаил Великий След. и Свет.

С Новым Годом,
В котором буду любить тебя с той же силой.
А, может быть, вдвое больше.
Но это не важно. Уже. Спасибо.

Настроение сейчас - зимнее утро. белизна.

Если бы не Ты, мои чувства были бы, лишь бледным отражением чужой любви.

21 декабря. 23:00
Воспринимаю себя, будто бы со стороны... Словно и нет уже меня прежней, а совсем иная девушка живёт.. на автопилоте. Живёт? Тратит воздух.
И Чехова не хочется, и Бунина, и музыки... и (самое страшное!) господина Мураками.. Ну как же такое возможно? Остывание всеми фибрами-жабрами.
Завернулась бы в клубок и заснула. Тоска, черная дыра, приглашает внутрь, распростерши объятия. А какие длинные у этой госпожи руки! Я бы таких стеснялась. Я бы такие за спиной прятала, ломала и никому не показывала..
Сегодня было мало снега. Стало мало. + 2 убило самый главный повод предновогоднего настроения (на мой взгляд).
Люди совсем пустоглазые..как в автобусах... троллллллейбусах.(кончиком языка хорошо кататься по альвеолам на этом эль...)
Пишу всё, что летает в голове. Сумбурррно. Бурррно..
теперь клонит в сон. Завтра буду краснеть за этот бред.
плевать-плевать-пле.тьфу.

девочка рехнутая. противно.


2 янв. 2008 год. утро.:
Настроение по-прежнему не впускает в себя звуки нового года...
как жутко хочется услышать твой голос.. как жутко...
как сильно хочется спать и как сильно НЕ хочется спать.... могут посетить ненужные или страшные сновидения..
как же хочется услышать твой голос..

Current music: боль тем и полезна, что заставляет двигаться дальше
Состояние: так себе

"Снег на моем лице не тает...
я держу за ошейник Время. Я слежу, чтобы не было утра.."