Смерть с запахом турецкого кофе
В дешевых берлинских гостиницах, которые держат россияне, где на рецепшинах нет леденцов, а в комнатах - соответственно - конвертов с гостиничными лейбламы, где стоят пожелтелые от времени ванны, в которых прячутся рыбы и скорпионы, часто останавливаются посетители, тертые жизнью, и им есть что рассказать об этом времени, прежде чем завалиться в кровать вместе со своим бухлом и старыми мундштуками.
Пока они говорят и жуют нарезанную ветчину, принесенную из магазина напротив, и пепел с их папирос летит в кровать, как снег на портовые города, месяц успевает из угла улицы переместиться ближе к церкви и коридорные начинают заниматься утренней уборкой, находя в душевых кабинах использованные презервативы и измазанные кровью полотенца.
И вот однажды в одну из таких гостиниц вселяется мужчина, показав на рецепшене студенческий аусвайс, и закрывается в комнате. Утром ему еще приносят завтрак и он -вместе с подносом, не сбрасывая одежды и ботинок,
влезает в ванну и пускает воду.
Найдя его уже на следующий день и вызвав полицию, коридорные потом долго переговариваются, что вот, мол, нужно было же так наглотаться снотворного, чтобы умереть просто в воде, видишь, оказывается смерть может пахнуть турецким кофе, и что нам теперь делать после этого всего.
Города, разорванные жаждой одиноких женщин; месяц, смазанный слюной молодых эмигрантов -
все, о чем они будут говорить, о чем им есть что рассказать, когда каждый глоток и каждая тяга - лишь повод продолжить бесконечный разговор.
Немногие догадываются о границах видимого, особенно в этой комнате с тостером и ночником, из которой нет пути назад, и нет объяснений, ты же не станешь слушать напуганную уборщицу, которая первой вошла в комнату и даже видела, как в воде плавали размокшие банкноты и черные дельфины, а с потолка на тонких паутинах спускались пауки; и ангелы сыпали розовые лепестки в хлорируемую воду.
Детская железная дорога
Убегая от уличного дождя в аудитории, в марте, когда городом толчется множество безумных, греясь в книжных магазинах и бесплатных туалетах, как тритоны, вращая за светом коричневые глаза; щедрой рукой время зачерпывает из своих водоемов и сыплет в твои ладони горсти моллюсков и улиток, комет и речных камней.
Когда-то все вокзалы в моем городе в такую пору останавливались, как будто будильники с тысячей ослабленных пружин; спрятавшись под небо, которое летело с двумя светилами, будто человек с двумя сердцами, рыжеволосые девушки, которые держали сумерки на кончиках языков, пели песню, и в ней, будто в угле, было много старого оружия, одежды и сотлевших тарантулов; и с пригорка, где заканчивался город была видна железная дорога, по которой добирались домой рабочие.
Сколько огня, сколько слез, сколько угля выгорело в легких и парусах, что натягивались в шахтерском поселке. Зачем, скажи, небо собирает все свои лакомства, товар и светила, и вернувшись, исчезает за бугор?
За каждый невидимый выдох измученных за ночь бабочек, за каждого из сирот, которые каждое утро складывали постель, словно парашюты, за каждого из кларнетов в твоем горле, которые не дают тебе просто дышать, превращая голос в тень и джаз в болезнь, уплатили мы вдоволь своей жизнью. Держись ближе ко мне. Вынесенный в заглавие, опыт встанет, словно решетка, опутавшая еще неустойчивые детские легкие проводами и мелом.
И этот снег также, как будто старое полотно, сложенный в громоздких ящиках неба, не накроет твою печаль. Только смотри - сквозняки гуляют от границы к границе и неразорванными бомбами в темноте лежат вокзалы и ночные одинокие экспрессы, будто ужи в озерах плавают в темноте, сплескивая хвостами вокруг твоего сердца.
Сгорая от любви
В глазах холодный жар и жажда жизни.
При полуночном мраке лишь луна
Так бережливо гладит траву, листья,
Как колыбельная для сладостного сна.
Смычок сверчка молчит, ему негоже
Нарушить сон очаровательной Софи,
Она приманивает бархатною кожей
И чистотою исходящей изнутри.
Лишь тихий свист, как от змеи и тени
Все ближе к изголовью, не спеша
Пытаясь совладать с дыханьем вены,
Томительно летят на брудершафт.
Подъем груди и легкое касанье,
Лишь языком по шее, пульс стучит,
И два клыка- жемчужные пираньи
Пронзают плоть, и страхи позади.
Уста в мгновение покроются рубином,
Ему нужна она для жизни и любви,
Он дал ей вечное проклятие и силу
Любить.
И только солнце их способно разлучить
Сжигая. . .
[418x576]
[90x300]"Душа на лезвии ножа"
Рисую акварелью небеса,
Читаю Дориана Грея,
Стекает по щеке слеза.
Ну, почему тебе
тебе не фея?
Ты- принц,
но в тоже время нищ душой.
В твоих глазах печаль
и боль разлуки.
О, Боже, дай мне силы, муки
перенести и дай покой.
О, Боже, дай нам быть вдвоем
как Дафнису дарил ты Хлою.
Я убегаю в поле, вою
волчицей став, на лунный свет.
О, нет, ты глух к моим мольбам,
точнее к ним ты безответен,
а говорили, мы же дети
твои, о Господи, прости.
Любовь моя- моя погибель,
душа на лезвии ножа
и не найдется здесь целитель
который свяжет дважды два,
который просто скажет слово
Одно, но душу сбережет
Я чую холод,
он идет
Мой дьявол,
мой спаситель
темный
«Любила Герда Кая»
одна занавеска
и солнце пытается
втиснуться дерзко
в уснувшую комнату
в щели вползая
где герда любила
озябшего кая
на каждый замок
по четыре ловушки
весна все тепло
расплескала по кружкам
горячего чая
озябшему каю
малиновый шарф
и малина для чая
мы дети любви
подзабытые ею
и дома нет места
дичкам орхидеи
а корни уходят
в заснежные дали
снежанна за бурю
поднимет кампари
завянет последний узор
кай под кайфом
и герда иглой
ставит точку
фатально
«Выцеживать нежность по капле озябшими пальцами»
выцеживать нежность по капле озябшими пальцами
осколок от зеркала сжав. . .отраженье в руке
к теплу привыкают и каи кровавыми каплями
питают замершее сердце- айсберг в груди
а зеркало строит гримасы как будто ожившее
и боль поглощает сменяя на жизненный сок
он капает в землю подачками донора нищему
а также смывая гримасы наносит мне грим
у жизни дорога извилиста- петли всевышнего
ухабы и рытвины пропасти горы холмы
все лишнее срежется счистится сбросится вырвется
и только голгофа останется вечным холмом
могилой которую править дано прокуратору
забившего гвозди в запястье иисуса дуплем
и нежность по капле стекала к ногам как проклятие
на каждого понтия. . . найдутся иуда с христом
[622x500]
«Она сама по себе невесома,
Она легче, чем твои мысли,
Но вспомни, как душу рвало,
Когда она уходила,
Как на глазах твоих слезы висли.
Она руками своими нежными
Петлю на шею тебе набросит,
Не оставляя ничего от тебя прежнего,
Сама на цыпочки встать попросит.
Ты даже не сможешь ее увидеть,
Ты никогда не заглянешь в ее глаза,
А думаешь только о том, как ее не обидеть,
Не веря в то, что она действительно зла.
Ты можешь с ней расцвести и засохнуть,
Она сожрет тебя как цветок тля.
Но все равно лучше уж так сдохнуть,
Чем никого, никогда не любя…»
Дельфин «Любовь»