Я пришёл к Шарелу на следующий день. Профессор уже побывал в ОГУ, пообщался с разными официальными и не очень лицами, поэтому пребывал «под впечатлением». Супруги уже успели размножить объявления о конкурсе, и я лишь подивился такой оперативности. Радостная Наташа вся светилась довольством, особенно и не утаивая чувство торжества. Ещё вчера пребывавшая в «слезливом» настроении, она порхала, излучая оптимизм и приводя супруга в состояние исступлённого блаженства, замешанного на тихой радости и религиозном благоговении. Её поведение служило недвусмысленной наградой мужу за «правильные» поступки – это был «пряник»…

Крол не смел верить своему счастью, хотя всё ещё выглядел как снятый с креста. Он боялся, что разительная перемена – лишь сон: одно неверное движение – и всё обрушится, его снова поглотит трясина невыносимых рыданий самого дорогого на Земле человека. Поэтому он ловил любой намёк супруги, стремясь упредить малейшее её желание. Увы: желание голландской жены состояло в том, чтобы пустить супруга по встречной полосе, направить на верную гибель, заманив на корпоративное минное поле…

Наташа прекрасно знала, что, единолично приняв решение о проведении конкурса на участие в Проекте, её супруг тем самым узурпировал власть всего коллегиального органа – его рабочей группы и единственным поступком восстановил против себя всех партнёров. «А ведь голландская благоверная не могла не знать этого. Не могла…» – ломал я голову над очередным превращением.

После нескольких чашек хорошего голландского кофе мы с Шарелом вышли на лестницу перекурить, и друг сразу же воспользовался отсутствием «Наташьи»:

– Олег, почему проректор Стрельцов так тебя ненавидит?!

Услышав столь «элегантную» фразу, я опешил. Ненависть – чувство почти интимное. Оно предполагает некий минимум, без которого такая эмоция невозможна, и минимум этот – знакомство. Мы же со Стрельцовым (см. фото: http://h.ua/story/74371/) почти и не были знакомы…

Я молча слушал друга. Сигарета давно была выкурена, а он всё говорил, говорил, пользуясь возможностью выговориться. Шарел рассказывал, как на него стали давить, «наезжать» (он уже ввёл в свой лексикон это жаргонное слово), все вдруг начали отменять данные ранее обещания, ссылаясь на самые разные обстоятельства. «Не вдруг, – мысленно возразил я голландцу, – всё это следствие твоего дурацкого конкурса, следствие «наезда» на тебя через жену…»

– Олег, мне очень тяжело… Об этом я могу рассказать только тебе и Наташе...

Меня тронула такая откровенность. В эти минуты иностранец говорил искренне, пристально глядя на меня своим немигающим птичьим взглядом. Этот взгляд обычно смущал собеседника, я же давно привык к нему и знал: так бывает в самые напряжённые моменты душевной жизни профессора. Постепенно он переключился на образ супруги. Шарел говорил со всеохватывающим восторгом, показавшимся мне смутно знакомым:

– Наташа – очень, оч-ч-чень умная девушка!!! – такие интонации экстаза мне были весьма – до боли – знакомы: «Где же я это слышал? Где? Ну где же?!» Это было всё пронизывающее восхищение, интонации упоения кумиром, экстаз верующего неофита, вдруг обретшего в бродячем проповеднике учителя жизни, отца и мать, – божество, ради которого можно пожертвовать всем.

«Ах, да!!! Ну конечно!» Вдруг всплыли из глубин сознания штрихи той незабываемой ситуации, когда и мне пришлось по воле капитана Морозова «приобщиться» к методам негласного погружения собеседника в транс… Я мысленно горько усмехнулся: конечно же, я опознал собственный восторг, чувство изумления, охватившее меня и заставившее просто задыхаться... Это было оно, влияние нейролингвистического программирования…

* * *

Не дожидаясь, пока в моей квартире окончательно высохнет покрытый лаком пол, я ускорил выезд из общежития, где столь многое напоминало о несбывшихся надеждах. Операцию «Переезд» с воодушевлением взялся реализовывать… мой сводный эсбэушный племянник, привлёкший для этого служебный автомобиль и группу лиц, обозначенных им как «друзья-сослуживцы».

Закончили выносить вещи. Я вернулся в мою, теперь уже бывшую, комнату, постоял, прощаясь: четыре года я прожил здесь. Это был период самых смелых надежд и исключительных жизненных перспектив. И вот всё закончилось. Закончилось, как и не было…

За окном находился привычный, уже ставший родным пейзаж, дорожка, пролегавшая наискосок к общежитию, на которой я ловил взглядом свою студентку, ещё второкурсницу… Сейчас по этой тропе ветер гнал прочь смятый кем-то и брошенный за ненадобностью лист газеты, и мне казалось, что я слышу его предсмертное шуршание, лебединую песню некогда пахнувшего краской ещё тёплого типографского листка. Этот скомканный обрывок бумаги, бесформенный и отверженный, гонимый ветром неизвестно к какому берегу, вызывал ассоциации с одноразовыми шприцами, использованными и брошенными за ненадобностью, и сейчас почему-то напоминал мне меня самого. И я догадывался почему...

* * *

Все претензии к объективному миру я сосредоточил «на этой Читать далее...

Ходить в храм по воскресным утрам для меня уже стало традицией. Особенно тянуло туда на следующий день после свадьбы… Уже на выходе из церкви я встретил счастливого голландского супруга в сопровождении Наташи. На обратном пути меня кто-то окликнул: сзади на «расстоянии голосового контакта» следовал… Титомир.

Вскоре мы с Андреем обосновались в «случайном» баре, и уже очень скоро я уловил, что какая-то неосознанная мысль не оставляет меня. Я просто чувствовал нечто, и это нечто не давало мне покоя, а Титомир лишь актуализировал этот дискомфорт, вызванный ноющим осознанием неправдоподобия всего происходящего.

Я уже понял, что в истории с Титомиром – от знакомства с ним до его последних звонков в общежитие – что-то не так, алогичность пронизывала все факты, связанные с бывшим офицером. «Или действующим?» Вернее, во всех фактах просматривалась какая-то неведомая мне логика, какой-то таинственный алгоритм и скрытая мотивация. Я начинал понимать, что предо мною – враг.

Решение пришло неожиданно и немало подивило меня самого: я, скорее по наитию, чем осознанно, выпалил:

– Андрей… а ты… мог бы… «завалить» человека? – Я деланно волновался, и такое «спонтанное» запинание лишь подчёркивало охватившее меня «нешуточное волнение».

Я смотрел на себя как бы со стороны и лишь диву давался открывшимся во мне актёрским способностям. Глаза моего собеседника неистово блеснули, он весь подобрался, напрягшись, а затем, помедлив мгновенье, ответил. Но для обострённого сознания этого мгновенья оказалось достаточно. Он ответил – «залпом»:

– Запросто!

– Сколько? Я имею в виду – сколько стоит?

– Штуку! – тоже «залпом».

– А если… – я снова выдержал паузу, как бы колеблясь – если… «завалить» военного?

Я задал вопрос с такими интонациями, что мой собеседник сразу же понял: речь идёт о моём сопернике. Я интересовался ценами на специфические «услуги» Титомира, торговался. Офицер Андрей принял игру. Титомир ответил, что военного «завалить» стоит дороже, а именно: полторы тысячи. Дабы поддержать иллюзию подлинности происходящего, я предложил встретиться через две недели: дескать, мне надо подумать…

* * *

Когда через неделю я позвонил Морозову, казалось, он обрадовался. Всё это время, как тени грешников в Аиде, я бесцельно бродил по городу, избегая встреч со знакомыми и друзьями. Всё думал, думал, думал, анализируя ситуации, мотивы, причины, цели, поведение, высказывания, странности, несоответствия. Начался процесс кристаллизации в осмысленное целое безликой массы разрозненных событий, фактов, слов, жестов, мимики, интонаций, оговорок, высказываний, обрывков фраз, встреч случайных и неслучайных. Эта масса, подобно мантии земного ядра, медленно циркулировала в воспалённом мозгу, ворочаясь, словно гигантское неповоротливое существо.

Я позвонил Морозову, так как наконец осознал: он – по ту сторону баррикады. Мой друг – предатель, считающий, что я воспринимаю собственную драму в качестве таковой лишь по недомыслию, в силу наличия у меня фиктивных ценностей: «Какие такие чувства могут быть на закате двадцатого века? Это что ещё за дичь такая?!»

Мы с Морозовым пошли в тот же бар, где недавно нас с ним находил Титомир, уселись за столик, и я вдруг перенёсся в те далёкие времена, когда мы были просто студентами. Моментально забылись все «прозрения» и недоверие к другу, я снова видел перед собой человека, способного внимать, сочувствовать и понимать. Обращение к наболевшему произошло спонтанно:

– Вова! Этого не должно было произойти! – мной не называлось событие, оно подразумевалось само собой. – Я, кажется, понимаю тех мужчин, которые заключали договор с дьяволом о продаже души… Помнишь, на русском севере нашли…

Моё сознание извлекло из тайников памяти научный факт, с которым нас, ещё первокурсников, познакомили на каком-то вводном спецкурсе. Речь шла о найденных где-то в Новгородской области берестяных грамотах. Их раскопали на месте какой-то давным-давно изменившей русло водной артерии, в своё время дававшей жизнь водяной мельнице. Это были тексты, адресованные князю тьмы, тексты с «коммерческим предложением» – с уведомлением о продаже получателю своей бессмертной души. В народе в то время жила убеждённость, что в пруду, в «омуте», обитает нечистая сила, «черти водятся». Вот туда-то, в мутные глубины мельничного водоёма и бросали берестяные письма, писанные собственной кровью, православные христиане. Подавляющее большинство документов представляли собой отчаянный вопль безответно влюблённых. Почти все сто процентов таких просьб к духам злобы поднебесной с предложением забрать душу в обмен на возможность краткого, на протяжении земного существования, времени быть с любимым, исходили… от лиц мужского пола…

Морозов молча слушал, почему-то избегая моего взгляда, без пояснений поняв меня. То, что он только что услышал, говорил человек, не единожды заявлявший о своей вере в Господа, поэтому, не удержавшись, он сказал больше, чем можно было:

– Подожди немного… Через полгода они разведутся…

Я снова Читать далее...

Я не знал, где сейчас живёт Оксана, поэтому попросил Титомира найти место её обитания. Путём логических выкладок, строительным материалом для которых послужили установки, заданные ясновидящей, я вывел гипотезу: она живёт у своей тётки. В задачи Титомира входило лишь подтвердить её, гипотезы, истинность.

С Морозовым мы теперь виделись нечасто, но сейчас я вынужден был искать встречи с ним и просить совета. Я знал по собственному опыту: поговоришь с другом – и полегчает, он подскажет и посоветует, поддержит и ободрит. В тот день мы расположились в традиционном нашем баре. Но на этот раз моё общение с другом оказалось совершенно иным, нежели сотни раз до этого...

Спустя всего лишь десять минут после начала беседы я вдруг уловил нечто: со мной что-то происходит, свершается что-то такое, чего я ещё ни разу в жизни не испытывал. Моё сознание небывалым образом поплыло, заколыхалось, разом исказив такую привычную и апробированную действительность: так колышется отражение в зеркале водной глади от вдруг набежавшей волны. В мгновение ока всё в нём стало каким-то непрочным, зыбким и текучим, в его пределах исчезло стабильное, постоянное, основательное. Ни малейшего островка, на который можно было бы встать, теперь не существовало.

«Совещательный зал сознания» вдруг покрыл мощный массив мрака, всё померкло, и лишь неверный свет колышущегося пламени запредельной свечи делал предметы ещё более призрачными. Вещи в невесть откуда взявшихся кривых зеркалах, подобно эху в горах, отражались и множились, дробясь до бесконечности. Связи и последовательности реалий вдруг разом нарушились, и феномены стали пульсировать, то принимая гипертрофированные размеры, то вдруг становясь какими-то микроскопически незначительными, уносясь в бесконечность, уменьшаясь, как в сновидениях шизофреника. Но вскоре выкристаллизовался какой-то стержень, и это было странно, очень странно…

Что-то произошло…

Вову я знал как самого себя. Но сегодня со мной общался и взаимодействовал как бы не совсем Морозов, это был другой человек – родной и близкий. Настолько родной и настолько близкий, что мне стало казаться: он – такой же, как я. Он во всём похож на меня («или я – на него?»). Теперь именно он, его мнение, его психика и его «я» внутри моего сознания стало тем стержнем, тем прочным основанием, за которое можно зацепиться, благодаря которому можно выстоять в неожиданно текучем его содержимом. И он, образ друга, не был инородным для психики – это была органическая часть её.

Что-то произошло…

Вова больше слушал, я же говорил, говорил, говорил: меня прорвало. Накопилось столько наболевших проблем, и я спешил услышать оценку: правильно ли я поступил, верное ли принял решение, адекватно ли оценил то или иное явление. Вова изредка прерывал мои излияния хорошо выверенными тирадами. Я слушал его, и на душе становилось легко и покойно. Я продолжал, а Морозов слушал, не перебивая. Он весь превратился в слух и выглядел настолько внимательным, что, казалось, наше совместное обращение к моим проблемам вызвало у нас подобие унисона в биологических ритмах.

Что-то произошло…

Ответы моего друга поражали глубиной и простотой. Я поймал себя на мысли: мне не верится, что мой собеседник – Вова Морозов, что этого человека я знаю целых двенадцать лет. Изумление моё нарастало. Мне вдруг увиделось в человеке, сидевшем напротив, нечто сверхъестественное. На меня вдруг нахлынуло чувство благоговения, и я ощутил потребность быть благодарным. Моё сознание отметило, как вкрадчивый голос Морозова вдруг внёс в него мысль, моментально пропущенную всеми внутренними цензорами как свою собственную. Мысль эта была очень простой: «Всё, что было раньше, – это другая жизнь, прошлая! С этого момента – всё новое!» Он, голос этот, отныне мог отдавать мне команды – команды от моего собственного имени.

Что-то произошло…

Я заметил, что мой рассудок обратился к философскому наследию человечества, пытаясь отыскать нечто, не поддающееся формулированию. Мне доводилось погружаться в тексты Платона, Декарта и Гегеля, я восхищался творчеством этих мыслителей, считая каждого из них рубежом в развитии философской мысли. Но теперь этому пришёл конец.

«Да, некогда существовали авторитеты, но они остались где-то там, в далёком прошлом, в той, другой жизни, – до озарения. Да, именно его я сейчас переживаю – озарение! Что значат Платон, Декарт и Аристотель вместе взятые, перед воссиявшим вдруг атлантом, всемогущим сказочным джинном, столпом и утверждением истины, кладезем познания человеческого! Что значат они, эти пигмеи прошлого, перед сверкнувшей вдруг, как молния, мудростью офицера разведки!»

Что-то произошло…

Ком встал у меня в горле, перехватило дыхание, спёрло в груди. Я задыхался от восторга, я не мог выдавить ни слова. Мои физиологически предъявленные реакции превзошли самые смелые ожидания собеседника: он, кажется, сам растерялся, видя мою совершенно неадекватную реакцию на действительность, возникшую внутри меня. Глядя на себя как бы со стороны, я вдруг Читать далее...

В очередной раз Андрей выследил меня, на этот раз в университете, спустя неделю. Я дожидался в коридоре окончания лекции на третьем курсе юрфака, на котором училась моя бывшая студентка: мне нужно было увидеться с лектором. Чтобы отвязаться от «агента», я в более чем убедительных выражениях предложил надоедливому соглядатаю уйти в вестибюль и там ждать. Я был уверен, что Титомир не узнает Оксану, которая скоро должна была пройти мимо: не так-то просто опознать человека, ознакомившись с его внешностью лишь по фотографии четырёхлетней давности размером три на четыре сантиметра.

Наконец лекция завершилась, дверь аудитории отворились, и наружу высыпали студенты. Невдалеке проходили Оксана с какой-то девушкой. Подружки сделали вид, что не замечают своего бывшего преподавателя и только Оксана как-то странно – то ли злорадно, то ли мстительно – усмехнулась.

Пока девушки прихорашивались у зеркала в вестибюле, а Титомир вертелся здесь же, всматриваясь в проходивших мимо него студенток, я выскользнул на залитую солнечным светом площадку перед входом в корпус. Какое-то недоброе предчувствие зашевелилось во мне: «Что-то уж больно пристально офицер всматривается в девушек... Может он каким-то образом проведал, что Оксана учится в ОГУ... Но ведь этого просто не может быть... Наверное, показалось...».

Народу на пятачке было много, всё студенты: стояли, курили, общались, ожидая начала второй смены. Я стал прохаживаться взад-вперёд перед огромными окнами вестибюля, за которыми сейчас находилась О. Л., и она не могла меня не видеть. Прогуливаясь, бросал взгляды в сторону выхода: было интересно, опознает ли «агент» девушку или нет. Я знал наверняка: нет! Не опознает! Но мало ли…

И вдруг неожиданно рядом со мной остановилась легковая машина… Из авто не вышла, а соизволила сановно сойти моя шапочная знакомая, выпускница Наташа, девушка необыкновенно красивая и с потрясающей фигурой. Внешность она имела с приставкой «супер», но интеллектом Бог её обделил. Наташа была классической иллюстрацией к закону Ломоносова: если в одном месте чего-то прибудет, то в другом обязательно убудет. У моей знакомой всё пошло в красоту, её интеллекта хватало лишь на то, чтобы лучезарно и бессмысленно улыбаться, слушая то, что ей говорят. В такие моменты мне казалось, что я слышу, как гулко хлопают её покрытые чёрным инеем ресницы, и звук этот отдавался в самых отдалённых уголках моего сознания.

Завидев меня, она оставила автомобиль немного раньше, чем следовало: девушка почему-то любила поговорить со мной, подолгу останавливалась и слушала мои рассуждения на какую-либо тему. Наташа сразу же направилась ко мне, радостно и приветливо улыбаясь. Пройдя навстречу друг другу несколько шагов и встретившись лицом к лицу, мы остановились поговорить прямо у дороги. Вся ситуация со стороны выглядела так, будто я у входа в университет кого-то дожидаюсь, не находя себе места, в нетерпении прохаживаясь вдоль фасада, и вот наконец дождался – девушку ослепительной красоты.

Краем глаза я заметил, как из здания гуманитарного корпуса вышла Оксана с какой-то подружкой. В этот момент мы с Наташей двинулись ко входу в университет, Оксана же продолжала отдаляться от него. Я видел, как она шла и почему-то оглядывалась через каждые шагов пять-семь. Через секунд двадцать в «фарватер» моей избраннице пристроился… Титомир! Теперь его с Оксаной разделяло метров тридцать. Он шёл вслед за ней, держась на расстоянии и, конспирируясь, даже не взглянул в мою сторону. «Неужели узнал?! Невероятно!!! Может, и в самом деле – разведчик? – мелькнула неимоверная мысль. – Но узнал – как?!»

Я так и не смог определить для себя: О. Л., растерянно и истерично оглядывается на меня, идущего в сопровождении красавицы Наташи, или же на преследующего её Титомира. Следом за подружками на расстоянии, выдерживая дистанцию, следовал Андрей, которого от Оксаны отделяло множество студентов. Я понял самое главное: бывший офицер сумел всё же идентифицировать «объект»!

Я ещё раз успел уловить, как Оксана резко и отрывисто, не останавливаясь, на ходу обернулась, насколько позволяла её хрупкая фигура, почти на 180 градусов: мне показалось, что девушка смотрит именно на меня, и при этом в упор. Её лицо снова было донельзя напряжено, снова отекло, как это бывало не раз во время выяснения отношений...

* * *

Через несколько дней я повстречал в университете А. Панкова, с которым давно не виделся. Мы стояли, опёршись на перила лестницы, напоминая статуи атлантов, установленные перед парадными старой постройки. В этот момент в здание гуманитарного корпуса вошла Оксана – был день экзамена. В пяти метрах от нас с Панковым была развилка, и у девушки было несколько вариантов выбора направления движения, здесь же она могла свернуть в боковой коридор, дабы не встретиться со мной: Оксана не могла не видеть меня. Но – нет, не тут-то было. По-видимому, что-то стряслось за последнее время – девушка пошла прямо на меня...

Я окинул её взглядом и оторопел: на неё было страшно смотреть, так она Читать далее...

Период предельных виражей и зигзагов судьбы бросил меня прямо в объятия Морозова: я видел, что друг озабочен моими проблемами и искренне сопереживает мне. «А иначе как объяснить, что Вова так интересуется моим душевным состоянием, пытается помочь и находит для меня различные варианты выхода из создавшейся ситуации? Только тем, что он – друг!»

Морозов тем временем развернул бурную деятельность по выведению меня из состояния фрустрации.

– Мне тебя просто жалко! – говаривал он, не уставая во время застолий исподволь, ненавязчиво рекомендовать мне, «раз уж ты испытываешь такой дискомфорт», поставить вопрос ребром, посмотреть в корень, докопаться до сути.

– Как?!! – в отчаянье вопрошал я, понимая, что он говорит правду: ведь меня больше всего донимает неизвестность.

Последовавшие вскоре события являли собой кульминацию процесса исполнения программы, написанной программистом Свяжиным, в которой люди-файлы открывались, считывались, копировались, соединялись, вырезались и стирались. В них вносились новые данные, константы и переменные, числа и знаки, ипсилоны, альфы и омеги, ставились точки и расставлялись многоточия. Старший лейтенант СБУ категорично и недвусмысленно посоветовал мне обратиться в… Я не поверил услышанному, настолько предложение друга прозвучало невероятно. Он настоятельно рекомендовал мне обратиться в… детективное агентство.

Уговоры Морозова пойти на «детективный» шаг продолжались достаточно долго. Вова под различными предлогами обыгрывал возможность прибегнуть к помощи сыскного агентства, связывая своё обращение к этой теме с самыми различными аргументами и иллюстрациями. Даже своим анестезированным рассудком я осознавал: так – нельзя! Поэтому вежливо, но твёрдо отвергал эту мысль.

– Но почему? – мой эсбэушный друг не выдержал и опустился до прямых вопросов.

– Да потому… Потому что… – я и сам не знал, отчего мне так претит идея Морозова. Что-то мне казалось предосудительным в простом и действенном плане друга.

Наконец я нашёлся, кое-как отыскав причину, выглядящую пристойно:

– Да потому что… идти со столь щепетильным вопросом… к абсолютно незнакомым людям… Кто знает, как они распорядятся информацией, собранной о девушке…

Увы! Это моё высказывание было последним бастионом в попытках отбиться от «спасающего» Морозова. Больше аргументов для отказа у меня не оставалось, и уже очень скоро в ответ на настаивания друга я лишь молчал. Он оценил это как хороший знак и вскоре принёс мне список сыскных агентств, который я взял без особого энтузиазма. Взял из вежливости, внутренне всё ещё не соглашаясь последовать совету друга (см. фото: http://h.ua/story/73781/).

Шло время, драгоценное для тех, кто привык планировать свои действия, составлять графики и схемы создаваемых событий, по-военному чётко определять задачи и цели операций, а я всё не прибегал к помощи заветного списка.

И вдруг, снова неожиданно и немотивированно, на горизонте появился мой сводный родственник А. В. Ефимчук. Причиной его явления и на сей раз стало гипотетическое желание получить высшее образование. Уже при первой встрече племянник ввёл в застольную беседу тему, которая вскоре превратилась в рефрен всех наших последующих встреч. Его содержание формулировалось предельно просто: у Саши есть друг, оставшийся без работы и весьма нуждающийся, – он был отцом грудного ребёнка.

– Что твой друг умеет делать?

– Всё! – прозвучал странный ответ: Саша Ефимчук не отличался особой эрудированностью, но даже на этом фоне относительного косноязычия и сумбурной неорганизованности речи его ответ выглядел более чем странно.

Я удивлённо посмотрел на него, и даже Саша понял, что высказывание требует пояснений. Он и пояснил:

– Мой друг может всё. Например, выбить долги… Может охранять кого нужно… Может проследить за кем-либо и сделать при этом необходимые фотографии…

Я лишь подивился: в описании умений Сашиного знакомого налицо была градация. Я и сам почти всегда к самому важному для меня высказыванию подводил собеседника постепенно, произнося кульминационную фразу в финале, предварительно выстроив мостик из нескольких посылок-ступеней. Точно такая градация была налицо и в повествовании родственника об «универсальном» друге. А каскад умений этого «универсала» венчал как раз столь рекомендуемый мне офицером Морозовым специфический навык. Я задумался.

Нет, не о том, что нужно сразу же воспользоваться таким заманчивым (из-за исключительной дешевизны услуг Сашиного товарища) предложением, не о том даже, по каким мотивам Саша рассказывает мне всё это. Нет. К тому времени уже прозвучало противоестественное «муфлон», уже два землекопа из детской задачки прорыли в моём сознании тоннель, полностью разрушивший саму возможность взаимодействия между родственником Ефимчуком и другом Морозовым.

Увы! Я задумался о том, что налицо какое-то мистическое совпадение, проявилась скрытая взаимосвязь совершенно не связанных на первый взгляд событий – увещеваний Морозова и «неожиданной и спонтанной, как сама жизнь», Читать далее...

Я уже успел полностью забыть о своей невнятной просьбе Морозову «неплохо было бы оказаться с Оксаной в одном крыле общежития»: на календаре февраль, до сентября ещё далеко. Но очень скоро в одно из своих возвращений домой я был как громом поражён…

В тот вечер я возвращался поздно. Поднявшись на свой этаж и ступив несколько шагов по коридору, в его глубине, у собственных дверей я вдруг увидел сидящих на корточках двух девушек. Они сидели у «подножия» входной двери моего блока и курили…

Я подошёл ближе и с удивлением отметил, что девушки – это… Всё смешалось в голове – и было отчего: девушками оказались Настя и Ира, соседки Оксаны. Изумлению не было предела. Я тут же высказал первое, что пришло в голову:

– Вы что, пришли в мой блок покурить? – но тут же понял всю абсурдность такого предположения.

Мы с Настей, как давние знакомые, отошли в сторону. Оказалось, всех троих жилиц комнаты, в которой обитала О. Л. Караган, переселили. Переселили в конце февраля…

Моему изумлению не было предела: предварительно выставив единственную мою соседку и отправив её в неизвестном направлении, Оксану вместе с подругами переселили не только в моё крыло, не только на достаточно близкий этаж, не только на мой этаж – она теперь жила в одном блоке со мной!!! Это было, хотя этого не могло было быть ни при каких обстоятельствах! Но нет: вот она, мой «объект», возвратившийся из небытия. Протяни руку – и дотронешься до неё!

* * *

Вот уже месяца два окружение Шарела Бастиана Крола, состоявшее, по сути, из одного человека, жило ожиданием его свадьбы с Н. А. Бодровой. Я уже давно заметил, что другой мой друг Морозов всё время как-то исподволь старается вплетать в ткань наших бесед, к месту и не к месту, одну и ту же фразу: «Наташа выходит замуж по любви!» Столь высокая частотность упоминания «единственного мотива» Н. Бодровой вызывала у меня совершенно определённые ассоциации: «Да ведь это же Карфаген какой-то! «Наташа выходит замуж по любви» звучит в устах Морозова так же часто, как в устах древнеримского сенатора высказывание: «Карфаген должен быть разрушен!» Так, кажется, тот заканчивал абсолютно все свои выступления! И в чём Морозов пытается меня убедить? Зачем ему нужно, чтобы я полагал именно так: «Наташа выходит замуж по любви»? Может, он добивается, чтобы я сообщил об этом «факте» Шарелу? Или пытается скрыть подлинные мотивы её замужества?»

* * *

Я долго не мог поверить в свалившееся на меня чудо по имени «переселение». Но сказка длилась недолго… На следующее утро я проснулся рано. Первая мысль была, что это так классно: Оксана рядом, мы теперь найдём общий язык и помиримся. «Это Вова! Да, он! Мой старый и надёжный друг… Он оказался настоящим, подлинным! Вспомнил, наконец, о моей просьбе и выполнил её для меня!»

Я ушёл по Кроловым делам. Когда же вернулся, то застал ошеломляющую картину: въехавшие лишь вчера соседи, доставившие мне сим фактом столько радости… выносили вещи… Принесённый вчера с моей помощью холодильник уже был унесён, в комнате скарба почти не осталось. Я понуро обратился к Насте. Та почему-то виновато ответила, что их переселяют этажом ниже. Переселяют по совершенно непонятным причинам...

* * *

Сложившаяся ситуация снова отравляла мне жизнь, и я снова нуждался в совете и подсказке. «Конечно же, к Морозову!» В предварение беседы мы немедленно выполнили наш ритуал, и речь полилась плавно, искренне, откровенно. Какая-то ностальгия охватила меня. Или мой друг нагнал её? Только что он вовсю, не жалея красок, описывал, как лично он отметил праздник всех влюблённых, как отмечали его знакомые и друзья. О том, какими счастливыми они с супругой были в семейном кругу… Но я думал о своём:

– Вова, это был шанс… Такой невероятный – но шанс!

– А ты знаешь, дружище… Может, ты зря горячку порешь… Может, ты погорячился с выводами о своей… Оксане… Ты лучше обратись за разъяснениями к Настиному другу… Как его… Сергею Ходановскому…

К тому времени Морозов, собирая информацию об окружении Оксаны, постепенно перекинулся на личности из «окружения окружения». Он уже выспросил у меня, где служит Настин бойфренд, милиционер Ходановский.

Я не в состоянии был ослушаться: все рекомендации друга-разведчика были для меня значимы, особенно в период полнейшей апатии и стресса, вызванных отселением Оксаны. Долго никак не мог отважиться на разговор с милиционером, но однажды набрался смелости и спросил его, кто же приходит к избраннице. Теперь я снова не знал, «бывшей» или «действующей». Ходановский тут же ответил, что человек этот – офицер, служит на должности начпрода в военном училище. На следующий же день я уже пересказывал другу Морозову нашу с Ходановским беседу:

– Вот такие дела, дружище… – мы с Морозовым снова сидели в питейном заведении, – оказывается, мой соперник… Ты даже не представляешь, кто он… Он у меня… Тьфу ты!… Не у меня… – я совсем запутался. – Короче, ты понял, о ком я… Он – начпрод…

– Замначпрода! – рефлекторно выпалил нетрезвый офицер самой информированной спецслужбы, Читать далее...

Я зашёл в комнату ясновидящей и осмотрелся. Это была каморка, узкая, как пенал. Напротив двери, в противоположном конце комнаты, было зарешёченное окно, выходившее под лестницу и лишь верхней своей частью возвышавшееся над землёй, – Мимоза снимала «офис» в полуподвале. Окно пропускало в комнатку с низким потолком мало света, поэтому в помещении, свисая на электрокабеле, постоянно горела лампочка без абажура.

Я ожидал увидеть пожилую, лет шестидесяти и почему-то толстую грузинку. Но хозяйка кабинета оказалась женщиной среднего возраста – на вид ей было лет 35. Она была смуглой, с характерными грузинскими чертами лица, среднего роста, скромно одетой. Мимоза сидела за столом вполоборота и молча разглядывала визитёра своими выразительными глазами. Она подвергла меня интенсивному «просвечиванию», длившемуся несколько мгновений, а затем улыбнулась приветливо и как-то светло, будто вспомнив или узнав меня. Все мои предубеждения против неё вместе со скепсисом по поводу абсолютно всех экстрасенсов вмиг улетучились.

Я сел за стол и положил перед собой тетрадь, испросив у Мимозы разрешения записывать. Гадалка почему-то начала с того, что спросила мои фамилию и имя, немало удивив меня. Ещё больше я удивился, когда она записала только что полученные сведения. Мимоза взяла со стола достаточно свежую колоду карт и обратилась ко мне:

– Молчи и слушай. Если что непонятно – переспроси, я плохо говорю по-русски…

Она добавила, почему-то улыбаясь, что, попав в эпицентр боестолкновения между грузинами и абхазами, пережила клиническую смерть и что якобы после этого у неё открылись исключительные способности – видеть прошлое, настоящее и будущее...

Мимоза взяла в руки колоду и крест-накрест ударила ею несколько раз по столу. На столе под стеклом красовалось несколько ликов святых и Богоматери, выполненных типографским способом, мирно сосуществовавших с визитками логопедов и бизнесменов. Гадалка спросила, продолжая держать колоду в руках:

– Какого цвета волосы и глаза у девушки, которую ты любишь? – Она вдруг неожиданно начала с темы, которую я для себя обозначил как тестовую для прояснения вопроса, существуют ли люди с экстрасенсорными способностями или нет.

Она начала именно с этого предмета, хотя существовало множество других, традиционных для мужчин: бизнес, поиски угнанного автомобиля, игра в казино, результат предстоящего матча, карьерный рост, грядущая крупная сделка.

«…волосы у девушки, которую ты любишь… – мысленно повторил я. – Глагол следует употребить в прошедшем времени: любил…»

– Волосы чёрные, глаза серые...

Мимоза, почти не тасуя, быстро и ловко извлекла из колоды бубновую даму. Мне она пояснила, что такому сочетанию цвета волос и глаз – чёрному и серому – соответствует как раз эта карта. Я саркастически отметил, что и интерес у меня в жизни бубновый.

Ясновидящая дала мне карту в руки и предложила мысленно проговаривать то, что я хочу узнать о бывшей избраннице. Пока я выполнял предписание, Мимоза сидела, сосредоточенно вперив взгляд в иконку под стеклом. Очень скоро я вернул ей бубновый символ своего прошлого. Хозяйка снова перетасовала колоду и положила её на стекло прямо поверх иконы Богоматери. Накрыв карты руками и прикрыв глаза, ясновидящая начала произносить какие-то фразы на незнакомом мне языке, очевидно, грузинском. Похоже было, что она молится. Затем Мимоза ещё раз перетасовала колоду и начала её раскладывать, давая мне при этом пояснения:

– Вот видишь, пиковая десятка в окружении четырёх шестёрок… Это означает для тебя дальнюю дорогу, которая принесёт деньги... А вот червовый король – это твой начальник…

Она метала карты умелыми движениями, параллельно продолжая свой рассказ. Я внимательно слушал её и старался записать как можно больше. Из её рассказа следовало, что я купил себе квартиру о «трёх углах». Было совершенно непонятно, что она имеет ввиду: я весьма смутно представлял себе квартиру или любое другое произведение зодчества «о трёх углах» в геометрическом смысле этих слов. Мне пришло в голову воспользоваться её рекомендациями, и я уточнил, что это означает. Гадалка пояснила, что, как она видит, я недавно стал собственником двухкомнатной квартиры с кухней…

«Удивительно!» – мелькнуло в голове: на этот момент я уже почти месяц являлся счастливым обладателем двух комнат в «коммуне», хотя кухни своей у меня не было, я пользовался лишь частью общей кухонной площади. Готовясь изменить свой гражданский статус, я обратился к своим друзьям, преуспевающим бизнесменам, с просьбой одолжить денег на недорогую квартиру в рассрочку. К моему удивлению, они выделили мне 80 процентов стоимости жилья со словами «Заработаешь – отдашь».

Я всё же не придал «квартирному прозрению» гадалки особого значения: «Мало ли… Просто совпадение, случайно угадала…»

Мимоза вещала дальше. Она сообщила вдруг, что у меня с недавних пор новая работа, связанная с большим количеством бумаг. «То-о-очно!» – полушёпотом протянул я: она говорила истинную правду: Проект JEP! Мимоза тем временем Читать далее...

Однажды мы с Нельсоном и Нещеретным встретились снова: «адмирал» был действующим маклером, и я должен был увидеться с ним по поводу квартиры для Шарела, а Нещеретный почему-то изъявил желание присутствовать. Но уже спустя пять минут, будто запустив некий механизм и отрегулировав его, друг, вопреки формату встречи, засобирался, якобы вспомнив что-то, и мы уговорились с ним увидеться через три часа. Его уход послужил для Нельсона сигналом…

Я остался тет-а-тет с «Адмиралом». Он не был силён в поддержании непринуждённой беседы, поэтому в простецкой манере сразу перешёл к делу, хотя и попытался придать грядущему мероприятию форму случайного события. Он вдруг сказал, что ему надо подъехать в некое место, и предложил съездить вместе с ним. Деваться было некуда, мне предстояло убить три часа, остававшиеся до встречи с Нещеретным: моё будущее рандеву с ним имело для меня большое значение.

По дороге Евдоклименко поведал, что место, в которое мы направляемся, – приёмная ясновидящей со странным именем Мимоза. Из лаконичного повествования Нельсона явствовало, что тот записан к ней на определённое время на понедельник (была суббота), но вдруг выяснилось, что Игорь-ибн-Анатольевич не сможет прибыть к ней в назначенный час. И вот теперь этот «обязательнейший из смертных» ехал, чтобы… предупредить (!) хозяйку салона о накладке…

«Как странно! Ведь это же Нельсон, величайший в подлунном мире «сквозняк»! Этого просто не может быть! Что-то здесь не так… Ну и ну! Но, может быть, он исправляется?»

Евдоклименко, помимо всего прочего, рассказал, что Мимоза – очень эффективная ясновидящая: он успел побывать у многих экстрасенсов, но эта – самая «мощная». Улучив момент и снова выдержав многозначительную паузу, как бы невзначай, Нельсон предложил… мне вместо него посетить гадалку, воспользовавшись его очередью и предварительной записью. Немного поразмыслив, я согласился…

* * *
Через некоторое время мы с Морозовым встретились и, как всегда, «немедленно выпили», но Вова всё чего-то не договаривал. Не договаривал всю первую часть рандеву. К делу он приступил лишь спустя некоторое время. Друг начал с рассказа, что до начальства стали доходить – и неоднократно! – слухи о том, что я много говорю. И что из-за этого у Морозова возникли неприятности, ему установили жесточайший режим, а у него ребёнок. Я и сам чувствовал за собой грешок: мне в самом деле нравилось поговорить об эволюции врагов (КГБ) в друзей (СБУ), о нюансах деятельности этой спецслужбы: изложение такого рода сведений поднимало меня в глазах собеседников.

– …Поэтому… жизнь моя стала невыносимой… – Он замолчал.

Интонации друга свидетельствовали о горечи и крайней печали. Казалось, ком подкатил к его горлу и он сейчас уронит скупую мужскую слезу. «Вы видели когда-нибудь плачущего большевика? – мелькнуло в сознании, – к тому же офицера?..» Ситуация была неординарной: мне нечасто приходилось портить жизнь людям, нужно было искупать провинность. Я произнёс, вытаскивая на свет Божий слова покаяния:

– Вова, сейчас во мне говорит… не выпитый алкоголь… а простое понимание… Я сознаю вину... Обещаю тебе… впредь ни слова не скажу никому… Кому бы то ни было… о наших встречах… Этого вы от меня никогда не добьётесь, господин Гадюкин! – процитировал я детский фильм, пытаясь разрядить обстановку и свести всё к шутке.

Но Вова не спешил веселиться. Я же продолжал развивать мысль:

– Ну хочешь, я пойду к твоим начальникам и возьму вину на себя, тем более, что так оно и есть. – Мной овладело сильное желание покаяния перед другом, по моей вине оказавшимся в сложном положении.

– Поздно пить боржоми! – ответствовал Морозов: это было его любимое высказывание. – Если хочешь вытянуть и в самом деле поганую («поганый» – излюбленное словцо Морозова) ситуацию…

– Хочу! – перебил я.

– Ситуацию можно изменить, если ты дашь подписку, – тогда с меня снимут все обвинения… – друг произнёс фразу равнодушным, слишком равнодушным голосом. Казалось, он весь сжался в ожидании моей реакции.

– Конечно! Всё, что угодно! – в азарте выпалил я. Выпалил – и осёкся.

«Что я наделал?! Дал обещание – значит…» Я замолчал, обдумывая ситуацию, но вдруг заговорил Морозов, не давая мне опомниться. Он говорил горячо и живо, благодарил как за уже свершившийся факт и выражал свою признательность. Неожиданно друг предложил пойти ко мне в общежитие. По дороге он купил бутылку водки, чего раньше не делал никогда:

– Это – чтоб отметить подписку…

По дороге я твёрдо решил, что если текст будет какой-то уж слишком «подлый», то не буду подписывать, а если нейтральный – подпишу: «В конце концов, меня не убудет…»

Морозов предъявил вахтеру журналистское удостоверение, мы поднялись ко мне. В комнате он преобразился: тон стал официальным, от просительных интонаций не осталось следа. Казалось, сейчас он говорит на микрофон.

Я поставил вопрос ребром: лишь от содержания документа зависит напишу я его или нет. Вова предложил было текст, который упоминал и о «всемерном содействии», и о «регулярном Читать далее...

В феврале я организовал встречу своего родственника Саши Ефимчука, приёмного сына моего двоюродного брата, с Морозовым. Племянник служил… в СБУ прапорщиком-связистом, ему было около 27 лет. Сухопарый и подвижный, по месту службы он получил кличку Живчик. Саша мечтал стать офицером СБУ.

Племянник нашёлся неожиданно, вдруг, хотя последние лет десять не искал со мной встречи, и лишь изредка до меня доносились вести о родственнике. По последним известиям, которым, впрочем, было года три от роду, Саша служил в СБ в звании прапорщика.

Племянник ворвался в мою тихую размеренную жизнь не с пустыми руками. Уже очень скоро родственник «просто так» подарил мне… ящик рыбных консервов, который якобы получил на службе в качестве продовольственного пайка. Все без исключения цензоры и сторожевые псы сознания восприняли этот факт однозначно: «Саша – свой!» Восприняли так, как и было задумано его организаторами. Лишь позже выяснилось: в СБУ сотрудникам не давали никаких продовольственных пайков…

Вскоре после появления племянник попросил меня познакомить его… с Морозовым:

– Это может мне пригодиться в продвижении по службе… – пояснил Саша. – Сам я не смогу с ним познакомиться: между офицерами и прапорщиками существует дистанция огромного размера...

Я с энтузиазмом принялся за организацию мероприятия, и уже скоро всё было готово для знакомства. В тот день для старшего лейтенанта СБУ Морозова почему-то не составило проблемы в самый разгар рабочего дня уйти со службы с целью… попить пива с друзьями. Он проделал путь в несколько километров и потратил два часа на выслушивание просьб, которые заведомо были не в его компетенции. Саша, завидев подходящего к нам офицера, сразу же произнёс:

– А я его знаю, он всегда фотографирует на мероприятиях управления. Он и меня однажды заснял, когда я стал чемпионом по лёгкой атлетике. Тогда я даже у «Альфы» выиграл…

Уже втроём мы некоторое время пообщались на ничего не значащие темы, и лишь затем я обратился к Морозову по поводу устройства племянника. Вова надолго замолчал – казалось, он задумался, собираясь с мыслями. Затем он выдал такое, чего я долго не мог хоть мало-мальски осмыслить. Друг неожиданно обратился к родственнику, пристально вперившись в него немигающим многозначительным взглядом: таким партнёры по карточной игре сигнализируют друг другу нечто, таким взглядом пытаются предостеречь от неверного хода:

– Саша! Ну кому ты нужен в «конторе»? Ты муфлон, у тебя мозгов не хватит стать офицером!!!

За столом повисла тишина. Родственник слушал, при этом как-то странно улыбаясь, и это была весьма необычная улыбка: казалось, он не может поверить, что услышал эту фразу от человека, с которым в дружеской компании пьёт пиво. Я тоже не мог.

Всё это было в высшей степени странно, и я пришёл к выводу: «Ведь так не бывает…» Во время той судьбоносной встречи я абсолютно не придал значения простому факту, что словцо «муфлон» в молодёжной субкультуре перестало выполнять свои бранные функции лет двадцать назад. Морозов же по каким-то специфическим законам нейрофизиологии весьма некстати извлёк его из запасников памяти, и прозвучало оно более чем искусственно. Словцо представляло собой крошечный, по ошибке озвученный фрагмент какой-то конструкции, секретной и конспиративной. Фраза, явно искусственная, была призвана убедить меня в том, что лейтенант Морозов весьма негативно относится к моему родственнику.

Саша никак не мог забыть обидных слов Морозова, и при последующих встречах каждый раз возвращался и возвращался к факту оскорбления. Казалось, племянник все не может успокоиться:

– Представляешь: он меня муфлоном обозвал! Козёл! Мудак! – Родственник всякий раз явно перебарщивал в обращении к самобытной фольклорной лексике, и я, ввиду полного отсутствия «разведывательной» квалификации, списывал этот феномен на глубину оскорбления, нанесённого ранимой душе прапорщика. Процесс дезинформирования меня имел двусторонний характер: в тандеме с племянником виртуозно работал старший лейтенант СБУ Морозов:

– Ты посуди: какой офицер из твоего родственника! Он двух слов связать не может! А эта его еврейская внешность, эти глаза навыкате?! Нет, никогда ему не быть опером!

Друг и родственник работали в паре, как два рудокопа из детской задачки, копавшие тоннель навстречу друг другу, только программу для них писал математик, программист высочайшей квалификации...

* * *

Вопрос с ремонтом «проектного» помещения не продвигался вовсе, застыв на нулевой отметке, и я вынужден был обратиться к В. В. Реуту. Тот встретил меня на редкость радушно и даже угостил кофе, а затем предложил:

– А не придти ли тебе ко мне вместе с Кролом? Поговорим, порешаем вопросы, заодно познакомишь нас…

Я нашёл предложение конструктивным и тут же позвонил голландцу. Договорились на завтра. В назначенный час мы с Шарелом переступили порог кабинета. В противоположном конце вытянутого, как пенал, помещения стоял стол, и там за компьютером восседал хозяин кабинета. У самой же двери, слева от входа, Читать далее...

http://h.ua/story/72872/

В феврале я организовал встречу своего родственника Саши Ефимчука, приёмного сына моего двоюродного брата, с Морозовым. Племянник служил… в СБУ прапорщиком-связистом, ему было около 27 лет. Сухопарый и подвижный, по месту службы он получил кличку Живчик. Саша мечтал стать офицером СБУ.

Племянник нашёлся неожиданно, вдруг, хотя последние лет десять не искал со мной встречи, и лишь изредка до меня доносились вести о родственнике. По последним известиям, которым, впрочем, было года три от роду, Саша служил в СБ в звании прапорщика.

Племянник ворвался в мою тихую размеренную жизнь не с пустыми руками. Уже очень скоро родственник «просто так» подарил мне… ящик рыбных консервов, который якобы получил на службе в качестве продовольственного пайка. Все без исключения цензоры и сторожевые псы сознания восприняли этот факт однозначно: «Саша – свой!» Восприняли так, как и было задумано его организаторами. Лишь позже выяснилось: в СБУ сотрудникам не давали никаких продовольственных пайков…

Вскоре после появления племянник попросил меня познакомить его… с Морозовым:

– Это может мне пригодиться в продвижении по службе… – пояснил Саша. – Сам я не смогу с ним познакомиться: между офицерами и прапорщиками существует дистанция огромного размера...

Я с энтузиазмом принялся за организацию мероприятия, и уже скоро всё было готово для знакомства. В тот день для старшего лейтенанта СБУ Морозова почему-то не составило проблемы в самый разгар рабочего дня уйти со службы с целью… попить пива с друзьями. Он проделал путь в несколько километров и потратил два часа на выслушивание просьб, которые заведомо были не в его компетенции. Саша, завидев подходящего к нам офицера, сразу же произнёс:

– А я его знаю, он всегда фотографирует на мероприятиях управления. Он и меня однажды заснял, когда я стал чемпионом по лёгкой атлетике. Тогда я даже у «Альфы» выиграл…

Уже втроём мы некоторое время пообщались на ничего не значащие темы, и лишь затем я обратился к Морозову по поводу устройства племянника. Вова надолго замолчал – казалось, он задумался, собираясь с мыслями. Затем он выдал такое, чего я долго не мог хоть мало-мальски осмыслить. Друг неожиданно обратился к родственнику, пристально вперившись в него немигающим многозначительным взглядом: таким партнёры по карточной игре сигнализируют друг другу нечто, таким взглядом пытаются предостеречь от неверного хода:

– Саша! Ну кому ты нужен в «конторе»? Ты муфлон, у тебя мозгов не хватит стать офицером!!!

За столом повисла тишина. Родственник слушал, при этом как-то странно улыбаясь, и это была весьма необычная улыбка: казалось, он не может поверить, что услышал эту фразу от человека, с которым в дружеской компании пьёт пиво. Я тоже не мог.

Всё это было в высшей степени странно, и я пришёл к выводу: «Ведь так не бывает…» Во время той судьбоносной встречи я абсолютно не придал значения простому факту, что словцо «муфлон» в молодёжной субкультуре перестало выполнять свои бранные функции лет двадцать назад. Морозов же по каким-то специфическим законам нейрофизиологии весьма некстати извлёк его из запасников памяти, и прозвучало оно более чем искусственно. Словцо представляло собой крошечный, по ошибке озвученный фрагмент какой-то конструкции, секретной и конспиративной. Фраза, явно искусственная, была призвана убедить меня в том, что лейтенант Морозов весьма негативно относится к моему родственнику.

Саша никак не мог забыть обидных слов Морозова, и при последующих встречах каждый раз возвращался и возвращался к факту оскорбления. Казалось, племянник все не может успокоиться:

– Представляешь: он меня муфлоном обозвал! Козёл! Мудак! – Родственник всякий раз явно перебарщивал в обращении к самобытной фольклорной лексике, и я, ввиду полного отсутствия «разведывательной» квалификации, списывал этот феномен на глубину оскорбления, нанесённого ранимой душе прапорщика. Процесс дезинформирования меня имел двусторонний характер: в тандеме с племянником виртуозно работал старший лейтенант СБУ Морозов:

– Ты посуди: какой офицер из твоего родственника! Он двух слов связать не может! А эта его еврейская внешность, эти глаза навыкате?! Нет, никогда ему не быть опером!

Друг и родственник работали в паре, как два рудокопа из детской задачки, копавшие тоннель навстречу друг другу, только программу для них писал математик, программист высочайшей квалификации...

* * *

Вопрос с ремонтом «проектного» помещения не продвигался вовсе, застыв на нулевой отметке, и я вынужден был обратиться к В. В. Реуту. Тот встретил меня на редкость радушно и даже угостил кофе, а затем предложил:

– А не придти ли тебе ко мне вместе с Кролом? Поговорим, порешаем вопросы, заодно познакомишь нас…

Я нашёл предложение конструктивным и тут же позвонил голландцу. Договорились на завтра. В назначенный час мы с Шарелом переступили порог кабинета. В противоположном конце вытянутого, как пенал, помещения стоял стол, и там за компьютером восседал хозяин кабинета. У самой же двери, слева от входа, Читать далее...

Вскоре я был у Игоря. Мы сели к столу и выполнили все новогодние ритуалы: проводили старый год, затем стоя выпили шампанского под речи украинского и российского президентов. Еда была обильной – по-видимому, накануне Игорь вкупе с Желтовым кого-то «кинул». К половине четвёртого я заметил, что за столом установилась сонная атмосфера и что меня просто терпят. Пора было уходить.

И я пошёл куда глаза глядят. Впереди по курсу бурлила жизнь. Весёлые ватаги, компании и группы сновали взад-вперёд, были слышны пьяные возгласы и радостные крики, смех, всеобщая радость – всё это казалось коллективным безумием, каким-то групповым помешательством: «Какая радость, какой праздник, если всё так плохо?!» Плохо, потому что всё разлетелось в прах и дым...

Я явственно представил себе процесс умирания. Строчки, всплывшие из глубин сознания, непрестанно сверлили мозг:

Всё пепел, призрак, пыль и дым,

Исчезнет всё, как вихрь пыльный,

И перед смертью мы стоим

И безоружны, и бессильны.

Рука могучего слаба,

Бессильны царские веленья.

Прими усопшего раба

В свои небесные селенья...

Я шёл по улице нетрезвый – больше от свалившегося на меня несчастья, чем от вина. Зашёл в одно кафе, посидел. Во втором уселся за столик, посмотрел на публику. В каком-то из последующих питейных заведений засел надолго и, отводя душу, смотрел телевизор. Вскоре вышел на улицу, в сереющее и грязное наваждение утреннего марева.

Я не вошёл в общежитие сразу, а обошёл его с другой стороны, с той, с которой я обычно смотрел на заветное окно. В неверном свете наступавшего утра возвышавшаяся надо мной громада девятиэтажки выглядела мрачно и угрюмо, символизируя произошедшую накануне катастрофу, а я у её подножия казался себе ещё более беспомощным. На сером фоне побелённых стен зловеще чернели глазницы окон, скрывая в себе какую-то враждебную мне субстанцию, грозную и жестокую. Во всём огромном здании – ни огонька, ни одной живой души. Казалось, какой-то внезапный мор опустошил его и в округе вовсю пахло смертью.

Фантасмагория!

Вошёл внутрь. На вахте дремала вчерашняя вахтёрша. Мне её было жаль: ей выпало дежурить в новогоднюю ночь. Всегда в минуты ощущения беды я ловил себя на мысли, что мне особенно жалко сирых и убогих, всех обиженных судьбой: инвалидов, нищих, детей-попрошаек, проституток, бабушек, бездомных собак, кошек, насекомых – всё живое. Поэтические образы в воспалённом мозгу всплывали непредсказуемо и немотивированно, как баннеры в интернет-окне:

Жаль мне себя немного,

Жалко бездомных собак.

Эта кривая дорога

Меня привела в кабак…

Зайдя в общежитие и сказав вахтёру, что меня ждут в компании, пошёл на «юридическую» сторону. Я медленно поднимался по лестнице. В здании стояла мёртвая тишина, не было слышно ни звука, и это наводило на мысли о кораблях-призраках, загадочным и зловещим образом покинутых командой. За маленькими окнами лестницы начинало сереть утро, тени дверных проёмов скрывали каких-то фантастических существ, каких-то фольклорных тварей – будто я находился не в жилище правоведов, где в воздухе должна была витать некая квинтэссенция рационалистического подхода к явлениям действительности, а в волшебном сказочном лесу, полном опасностей:

Вдоль дороги лес густой

С бабами-ягами,

А в конце дороги той

Плаха с топорами.

Разочарование происходящим, выводами из реконструируемой действительности, пошатнувшаяся вера в Провидение диктовали продолжение:

И ни церковь, и ни кабак –

Ничего не свято!

Нет, ребята… Всё – не так!

Всё – не так, ребята!

Как-то неосознанно я прошёлся по седьмому этажу, затем по девятому и лишь после спустился на восьмой. Меня влекла туда непреодолимая сила: слишком свежим оставалось чувство Читать далее...

В начале декабря встал вопрос встречи Нового года. Шарел приглашал поехать вместе с ним и Наташей в Карпаты. Но вдруг ко мне зачастил мой бывший студент и помощник Александр Мороз (см. фото http://h.ua/story/72535/) и начал интересоваться, где я встречаю Новый год. Каждый свой визит он завершал словами: «Я лично – в общежитии! Давайте с нами!» Мне виделась – хотелось видеть – некая тайная цель в его расспросах. Я рассматривал такой интерес со стороны Оксаниного одногруппника символически: мне хорошо помнилось, как он всегда искренне восхищался девушкой, и эти его излияния предназначались именно для меня. Из-за систематичности подобных высказываний у меня сложилось впечатление, что говорит он это преднамеренно, исходя из благородных и высоких целей.

Поэтому я невольно видел в его настойчивых приглашениях некий подтекст, который в очередной раз дарил мне надежду: «Наверное, Мороз решил применить радикальные методы. Он организовал вечеринку, в том числе и для того, чтобы мы с Оксаной встретились и в новогоднюю ночь наладили отношения…»

Поэтому я всячески тянул с окончательным ответом Кролу: очень хотелось в Карпаты, но дела сердечные были важнее. Вскоре я принял окончательное решение – Новый год буду встречать в общежитии...

* * *
В один из заключительных дней года Мороз был у меня: мы оговаривали детали новогоднего празднества, он должен был зайти за мной после обеда, 31-го. Вдруг раздался стук в дверь. Открываю: Крол. «Лицо голландской национальности» настойчиво попросило меня взять документ и отнести вахтёру, ибо внизу осталась ждать «Наташья». Шарел с придыханием повторял, пока я рылся в поисках аспирантского удостоверения:

– Быстрей! Быстрей! – его голландская прыть и вдруг пробившийся азарт заставляли думать, что внизу смирённо ожидает Её Величество королева Нидерландов Беатрикс II…

Вскоре Шарел извлёк плитку шоколада, бутылку шампанского и обратился ко мне с напыщенной речью, намеренно окрашенной им в панегирические тона:

– Олег Фёдорович! Я вас поздравляю! Отныне вы – официальный сотрудник Объединённого европейского проекта за номером 10491-98!

Произнося окончание фразы, он подглядывал в какую-то бумажку (см. фото http://h.ua/story/72535/).
Я не знал, радоваться или печалиться: наконец-то пробил мой звёздный час! Вот оно, событие, ради которого стоило... – дальше следовали проблемы давние и свежие, большие и не очень, как решённые, так и нерешённые…

Шарел снова предложил встречать Новый год вместе в Карпатах: ситуация весьма располагала к строительству совместных планов. Планов для… четверых!.. – в турне ехала Лена, «подруга и однокурсница» Наташи Бодровой…

Я вежливо, но твёрдо отказался, так как решил: отмечать праздник буду в общежитии – только здесь у меня появится шанс. Шанс в новый год быть вместе с дорогим человеком…

* * *

РЕКОНСТРУКЦИЯ

Нейролингвистическое программирование (НЛП) – методика изменения сознания. Нейро- – означает отношение к мышлению, к процессам, протекающим в нервной системе и формирующим поведение, а также к нейрологическим процессам в сфере восприятия – зрения, слуха, тактильных ощущений, вкуса и обоняния. Лингвистический – означает использование языковых моделей. Программирование – указывает на способ коррекции и организации мышления объекта. Предполагает использование вербальных формул для моделирования в сознании действительности с заранее заданными параметрами.

(Большой толковый психологический словарь)

Офицер СБУ удобнее устроился в кресле. Он приехал на дачу заблаговременно. Теперь можно было расслабиться и настроиться на работу. Аппаратура была отлажена, оставалось привести в соответствующее состояние и себя: процедура предполагала способность чувствовать партнёра. Вернее, партнёршу…

Офицер потянулся в кресле. Он умел быть профессионально нежным, и высоко ценил своё умение. «Вот ведь как! А мог оказаться в лагерях Мордовии, куда сам отправил не одного клиента». Он ни о чём не жалел: та, самая первая, положившая начало его невероятной карьере, по всем параметрам была с приставкой «супер». После неё «так много всяких и невсяких было», и по службе, и вне службы, но та, «рискованная и преступная», до сих пор будоражила воображение, возбуждала…

Сейчас начнутся «практические занятия». Это был предлог, которым обычно завлекали девушку, будущего агента, на конспиративную дачу. Оставалось лишь придумать «упражнение для развития воображения». Для начала пусть представит… Ну-у… Езда на мотоцикле… Сойдёт… «Ты чувствуешь, как ветер развевает волосы, холодит тело… Ты в переполненном трамвае. Всюду тела, тела, тела… Прижимаются…» – он снова потянулся. Надо выбрать основную модель, чтоб потом – никаких шансов. Впрочем, он и так знал, что шансов избежать «процедуры» – никаких. Но что же ей предложить для решающего «тестирования»? Пляж? «И солнечные лучи, словно ласковые руки?..» Эта модель применялась слишком часто, стала неинтересной.

«Тогда, может, Читать далее...

Поезд с «германскими» стажёрами прибывал в Одессу в 11:30. Я приехал на вокзал загодя, так как переживал по поводу реакции Оксаны на мой приход, – мы с ней расстались не лучшим образом, а придти встречать её было демонстрацией самых серьёзных намерений. Поезд медленно вполз в расположение вокзала и монументально застыл у перрона. Я укрылся за его оградкой и множеством встречающих, сновавших взад-вперёд – я опасался: а вдруг девушку придёт встречать какой-нибудь молодой человек или такового она привезёт с собой…

Вскоре из вагона показалась группа барышень, среди которых я увидел и Оксану. Большинство её спутниц, взяв свои сумки и чемоданы, ушли, остались только О. Л. и какая-то девушка с ней. Я оттолкнулся от приютившего меня перронного заборчика, как ныряльщик перед прыжком в воду. Всё было как в замедленной съёмке, как в свете стробоскопа, действительность дробилась на мельчайшие фрагменты, поступавшие в мозг хаотично и спонтанно, складываясь в невероятную фантастическую картину.

Не успев опомниться, я уже стоял перед О. Л., материализовавшись из ниоткуда. Она даже не сразу поняла это. Первое слово, которое моментально всплыло в моём сознании в ответ на её реакцию, было – «радость». Оксана вдруг расцвела, вспыхнув внутренним торжеством, и это была даже не улыбка, а спонтанная реакция всего её естества. Девушка вся растаяла, эмоции проявились искренне и непосредственно, будто и не было у нас гнетущих разногласий. Она лишь спросила:

– Вы встречаете или… просто так?! – это уже была рационалистическая конструкция: ей было важно знать – именно ли она стала единственным мотивом моего явления «из ниоткуда».

– Встречаю... – сказал я правду, и девушка зарделась от удовольствия.

В общежитии мою спутницу известили, что звонила мать и что будет звонить снова. Оксана осталась ждать, а я ненадолго поднялся к себе. Когда же спустился обратно, О. Л. как раз позвали к телефону. Приветствия, радость в голосе после месячной разлуки. Девушка заливалась, как какая-то лесная птица. Длилось это несколько секунд. И вдруг – пауза. Что-то говорила мать, а Оксана напряжённо слушала.

Я лишь отдал себе отчёт, что О. Л. вдруг вспыхнула кумачом и почему-то опасливо посмотрела по сторонам, будто боясь, что какую-то очень важную и желанную новость услышит кто-то ещё. И что этот кто-то станет причастен какому-то великому секрету, – тайне, которую она не может доверить никому. То была тайна, для которой являлось смертельно опасным быть доверенной ещё кому-либо под солнцем…

Её взгляд вдруг натолкнулся на меня, и Оксана почему-то смутилась ещё больше, как будто я поймал её на горячем, в момент совершения преступления. Затем О. Л., прервав свою собеседницу, громко произнесла в трубку, так чтобы и окружающие могли слышать: «Разберёмся!» Ей казалось, что их услышат, если мать будет и дальше пересказывать ей некую феноменальную весть, не удержавшись и не сумев подождать даже двух часов, оставшихся до встречи с дочерью.

У меня в голове мелькнула укоризненная мысль по отношению к Тамиле Фёдоровне: ведь обещала же… Обещала не говорить дочери о моём приезде к ним. Я знал: только что мать рассказала дочери о моём визите. Рассказала о моём сватовстве…

* * *
Спустя несколько дней в коридоре университета я столкнулся со своей приятельницей Светой, переводившейся на юридический факультет. Девушка выглядела весьма озабоченной: ей предстояло ликвидировать внушительную академразницу. Завидев меня, она сразу спросила:

– Олег Фёдорович, вы не могли бы мне помочь с литературой по религиоведению?

– Не просто могу, а могу немедленно! Такая литература есть, и уже чудесным образам приготовлена: я видел сегодня вещий сон! – Я имел в виду книги, недавно приготовленные для Оксаны.

Мы тут же отправились ко мне. К тому моменту общежитие уже гудело по поводу нашего с О. Л. романа, и даже до нас, катализаторов общественного интереса, стали долетать осколки страстей и ажиотажа, возникших по поводу зарождения специфических отношений между преподавателем и студенткой.

Литература была готова, поэтому посещение моей «кельи» заняло минут семь: я понимал, что рискую, приведя красивую девушку к себе домой на глазах у всего общежития, поэтому постарался быть максимально лаконичным в своём гостеприимстве.

Сложившаяся на данный момент ситуация предполагала радикальные изменения в наших с Оксаной отношениях, и изменения эти логически вытекали из нашей встречи на вокзале, из содержания моей поездки к ней домой. Я чувствовал приближавшиеся радикальные перемены в жизни, которые неизменно повлекут за собой и изменение моего гражданского состояния. Мной прогнозировались революционные перемены и в психологическом состоянии О. Л.: всё говорило о том, что приедет она из дому с чёткими установками на перемену своего гражданского статуса. Моё сватовство прошло успешно, а мать девушки сдержала слово и дала дочери рекомендации, позволения и разрешения.

Я понимал: именно поэтому Оксана тянет с визитом, так как знает, что это будет последний её визит Читать далее...

Я не знал, где сейчас живёт Оксана, поэтому попросил Титомира найти место её обитания. Путём логических выкладок, строительным материалом для которых послужили установки, заданные ясновидящей, я вывел гипотезу: она живёт у своей тётки. В задачи Титомира входило лишь подтвердить её, гипотезы, истинность.

С Морозовым мы теперь виделись нечасто, но сейчас я вынужден был искать встречи с ним и просить совета. Я знал по собственному опыту: поговоришь с другом – и полегчает, он подскажет и посоветует, поддержит и ободрит. В тот день мы расположились в традиционном нашем баре. Но на этот раз моё общение с другом оказалось совершенно иным, нежели сотни раз до этого...

Спустя всего лишь десять минут после начала беседы я вдруг уловил нечто: со мной что-то происходит, свершается что-то такое, чего я ещё ни разу в жизни не испытывал. Моё сознание небывалым образом поплыло, заколыхалось, разом исказив такую привычную и апробированную действительность: так колышется отражение в зеркале водной глади от вдруг набежавшей волны. В мгновение ока всё в нём стало каким-то непрочным, зыбким и текучим, в его пределах исчезло стабильное, постоянное, основательное. Ни малейшего островка, на который можно было бы встать, теперь не существовало.

«Совещательный зал сознания» вдруг покрыл мощный массив мрака, всё померкло, и лишь неверный свет колышущегося пламени запредельной свечи делал предметы ещё более призрачными. Вещи в невесть откуда взявшихся кривых зеркалах, подобно эху в горах, отражались и множились, дробясь до бесконечности. Связи и последовательности реалий вдруг разом нарушились, и феномены стали пульсировать, то принимая гипертрофированные размеры, то вдруг становясь какими-то микроскопически незначительными, уносясь в бесконечность, уменьшаясь, как в сновидениях шизофреника. Но вскоре выкристаллизовался какой-то стержень, и это было странно, очень странно…

Что-то произошло…

Вову я знал как самого себя. Но сегодня со мной общался и взаимодействовал как бы не совсем Морозов, это был другой человек – родной и близкий. Настолько родной и настолько близкий, что мне стало казаться: он – такой же, как я. Он во всём похож на меня («или я – на него?»). Теперь именно он, его мнение, его психика и его «я» внутри моего сознания стало тем стержнем, тем прочным основанием, за которое можно зацепиться, благодаря которому можно выстоять в неожиданно текучем его содержимом. И он, образ друга, не был инородным для психики – это была органическая часть её.

Что-то произошло…

Вова больше слушал, я же говорил, говорил, говорил: меня прорвало. Накопилось столько наболевших проблем, и я спешил услышать оценку: правильно ли я поступил, верное ли принял решение, адекватно ли оценил то или иное явление. Вова изредка прерывал мои излияния хорошо выверенными тирадами. Я слушал его, и на душе становилось легко и покойно. Я продолжал, а Морозов слушал, не перебивая. Он весь превратился в слух и выглядел настолько внимательным, что, казалось, наше совместное обращение к моим проблемам вызвало у нас подобие унисона в биологических ритмах.

Что-то произошло…

Ответы моего друга поражали глубиной и простотой. Я поймал себя на мысли: мне не верится, что мой собеседник – Вова Морозов, что этого человека я знаю целых двенадцать лет. Изумление моё нарастало. Мне вдруг увиделось в человеке, сидевшем напротив, нечто сверхъестественное. На меня вдруг нахлынуло чувство благоговения, и я ощутил потребность быть благодарным. Моё сознание отметило, как вкрадчивый голос Морозова вдруг внёс в него мысль, моментально пропущенную всеми внутренними цензорами как свою собственную. Мысль эта была очень простой: «Всё, что было раньше, – это другая жизнь, прошлая! С этого момента – всё новое!» Он, голос этот, отныне мог отдавать мне команды – команды от моего собственного имени.

Что-то произошло…

Я заметил, что мой рассудок обратился к философскому наследию человечества, пытаясь отыскать нечто, не поддающееся формулированию. Мне доводилось погружаться в тексты Платона, Декарта и Гегеля, я восхищался творчеством этих мыслителей, считая каждого из них рубежом в развитии философской мысли. Но теперь этому пришёл конец.

«Да, некогда существовали авторитеты, но они остались где-то там, в далёком прошлом, в той, другой жизни, – до озарения. Да, именно его я сейчас переживаю – озарение! Что значат Платон, Декарт и Аристотель вместе взятые, перед воссиявшим вдруг атлантом, всемогущим сказочным джинном, столпом и утверждением истины, кладезем познания человеческого! Что значат они, эти пигмеи прошлого, перед сверкнувшей вдруг, как молния, мудростью офицера разведки!»

Что-то произошло…

Ком встал у меня в горле, перехватило дыхание, спёрло в груди. Я задыхался от восторга, я не мог выдавить ни слова. Мои физиологически предъявленные реакции превзошли самые смелые ожидания собеседника: он, кажется, сам растерялся, видя мою совершенно неадекватную реакцию на действительность, возникшую внутри меня. Глядя на себя как бы со стороны, я вдруг Читать далее...

В один прекрасный миг я постиг одну очень простую истину: надо определяться. Я попросил Оксану зайти ко мне на следующий день, а к приходу гостьи стал готовиться задолго: разговор предстоял серьёзный, в жанре «расставить точки над «i». Весь день пребывая в нетерпеливом ожидании, я чутко реагировал на малейший шум, скрип, стук в дверь. О. Л. пришла немного раньше.

В качестве вводной я избрал разговор «ни о чём», но эта специфическая тема себя быстро исчерпала. Воцарилась долгая неловкая пауза, повиснув под потолком, как меч античного грека, и висело это оружие только над моей головой. Девушке каким-то образом передалось возбуждённое состояние моей психики, и она снова стала молчаливой и задумчивой, как во время памятного снегопада.

Тянуть далее было нельзя, и я в нескольких словах кратко изложил ей информацию о сути своих чувствований к ней…

Установилась звенящая тишина. Мой «объект» замер, изменившись в лице, оно вдруг стало совершенно белым. Настолько белым, что я испугался. Как бы исподволь, с каким-то замедлением, словно пребывая в трансе, я стал замечать нечто. Прожектор сознания, вдруг резко сузившийся до размеров луча, выхватил из реальности чрезвычайно напрягшееся лицо гостьи. Оно вдруг сильно вытянулось. Тонкая кожа, неожиданно ставшая почти прозрачной, теперь особенным образом обтягивала лицевые мышцы, и каждый мускул внезапно выделился рельефно, как на каком-то медицинском муляже, по которому изучают анатомию.

Боковым зрением я заметил, что тело её стало вздрагивать – сначала как-то нерегулярно и слабо, а затем всё сильнее. Организм находившегося рядом со мной человека мощно вибрировал в такт сердечному биению, резонируя внутренним импульсам, только левая часть почему-то начала пульсировать раньше и намного сильнее, чем правая. Какой-то древний страх зашевелился на самом дне души, я поймал себя на мысли, что боюсь за девушку, за её здоровье: никогда в жизни я не видел, чтобы кто-то так сильно дрожал.

Реакция была невиданно-неслыханной, о такой я даже и не читал нигде, не говоря уже о том, чтобы встречать в реальной жизни. «Но что же значит всё это, почему она так бурно реагировала? Какие чувства могут заставить человека дрожать с такой невероятной для живых организмов амплитудой?»

Ответ, который я знал от сотворения мира, зародился у самых оснований сознания, где-то в самых его недрах, забрезжил, подобно заре, внушая оптимизм и веру в судьбу…

* * *

Привычный ход событий неожиданно был прерван приятным известием: Морозов вдруг предложил мне работу. Легенда была такова: подруга жены предложила Вове должность… замдиректора института ОГУ! Но поди ж ты, незадача – у офицера СБУ уже была работа, а одноклассница супруги не знала об этом, хотя Морозов к тому времени прослужил в «конторе» четыре года. Движимый подлинным человеколюбием, эту невесть откуда взявшуюся в конце года вакансию Вова предложил мне, хотя прекрасно знал, что я и так работаю…

Приняв всё за чистую монету, я с энтузиазмом взялся за процесс трудоустройства. Морозов оставил мне «ключ» к решению проблемы: он дал номер телефона «подруги семьи». «Одноклассница жены Морозова» оказалась не кем иным, как… Я долго не мог поверить совпадению, но факт есть факт: «другом семьи Морозовых» оказалась… Наташа, та самая аспирантка, в компании с которой Крол встретил новый 1998 год!

Увы! Моей квалификации не хватило на то, дабы распознать в странном приёме на работу акцию ведомства, в котором служил Морозов. Акцию по созданию благоприятной среды для Крола и аспирантки Наташи. Мне суждено было подкрепить зарождающиеся отношения, сцементировать. Без меня что-то не получалось в их становлении.

Вскоре я уже звонил по телефону «от Морозова». По какому-то невероятному человеколюбию Наташа приняла меня как родного. Девушка выглядела достаточно привлекательной, разве что её имидж несколько портил излишне острый, похожий на клюв хищной птицы нос. Только извивающиеся локоны портили всё впечатление, произведённое ею в момент знакомства, так как придавали образу какую-то синтетическую кукольность, почему-то неосознанно напрягавшую. Меня не покидало чувство, что девушка просто списана с киношной Мальвины, куклы из сказочного театра Карабаса.

В моём трудоустройстве всё прошло как по маслу. В своей жизни я не встречал ещё более странных условий работы, тем более в должности замдиректора целого института! Мои обязанности состояли… ни из чего! Лишь однажды директор Светлана Ивановна попросила меня дать рекламу института в СМИ… Я каждый день ходил на работу, и самый близкий контакт у меня установился, конечно же, с Наташей. Из всех работавших в институте сотрудников она одна уделяла мне много, очень много своего времени.

Наташа поведала мне, что является аспиранткой, пишет диссертацию в каком-то столичном НИИ на тему: «Психологическая реабилитация лиц, перенёсших пластическую операцию». В беседах с ней постепенно всплыло имя Крола. Ничтоже сумняшеся, в знак признательности за трудоустройство, я пообещал Наташе поговорить с Шарелом по Читать далее...

В один прекрасный октябрьский вечер раздался стук в дверь. Я открыл – на пороге стояла О. Л. Караган. «Я за учебниками... В ответ на ваше приглашение», – не преминула подчеркнуть гостья. Я отметил, что моё внутреннее возбуждение растёт с каждой её новой репликой: именно такой я Её и представлял! Но в глубине души рядом с этой мыслью гнездилась другая: «Этого просто не может быть! Слишком просто всё получается… Слишком обыденно и ординарно…»
Однажды Морозов вызвал меня с работы и сообщил, что «начальство» желает со мной побеседовать: беседа предстоит долгая, поэтому будет проходить в гостинице «Чёрное море». Мы прошли мимо вахтёров отеля, которые ринулись было преградить нам дорогу, но, повинуясь неуловимому жесту моего спутника, отступили. Вскоре мы входили в один из номеров посередине коридора, Свяжин уже поджидал нас.

Мы пили кофе, и «начальство» минут сорок задавало вопросы по выигранному Шарелом предпроекту. Кое в чём шефу ассистировал Морозов, помогая формулировать мысль, кое-где уточняя, задавая наводящие вопросы: Вова, к удивлению, владел темой в полном объёме. Постепенно разговор перекинулся на персону Шарела и длился ещё минут сорок. Там же, в гостинице, Николай Дмитриевич заявил, что понимает всю важность проекта для Украины, поэтому желает нам с Кролом помочь.

– Только не говори голландцу, что помощь эта исходит от нас: иностранцы всё ещё негативно реагируют на нашу службу, связывая её с советским прошлым…

Помощь подполковника госбезопасности должна была заключаться в следующем: у него был то ли друг, то ли однокурсник, который работал в отделе внешнеэкономических связей мэрии, под началом «самого Ржебышевского». По словам Свяжина, в этом отделе трудились экономисты новой формации: «Они добились для Одессы индекса надёжности финансирования выше, чем даже у Москвы и Санкт-Петербурга!»

– Ты, Олег, позвони через неделю, я познакомлю тебя с моим товарищем. Мало ли какие вопросы могут возникнуть у вас с голландцем…

Я покидал отель в необычайном воодушевлении. Я летел! Голова моя, в полном соответствии с классиком, кружилась от успеха: «Рейтинг – выше, чем у Москвы! Помощь в реализации проекта! Важно для Украины! Отдел самого Ржебышевского!» Хотя я весьма смутно представлял кто это...

* * *
Время почти остановилось – оно ползло со скоростью улитки, накурившейся марихуаны, мне же не терпелось поскорее включиться в работу, перспективы которой столь грандиозно обрисовал Свяжин. Наконец кое-как прошли эти семь дней, я позвонил подполковнику, мы встретились. Минут десять проговорили ни о чём. Тут рядом остановился новенький, с иголочки «Ниссан» с номерами на «900», – признак принадлежности к горисполкомовской «конюшне».

– Вот и он, – произнёс Свяжин ничего не выражающим голосом.

Из машины вышел квадратный мужчина лет сорока. В манере держаться, в его осанке просматривалась какая-то специфическая выправка, он был коротко стрижен, а в ёжике чёрных волос и в пышных усах пробивалась благородная седина. «Медведь» подошёл, поздоровался. Николай Дмитриевич представил нас друг другу.

– Виктор Николаевич Муравский, – назвался собеседник, протягивая визитку.

– Это Олег, – обратился Свяжин к Муравскому, – он – помнишь, я тебе рассказывал? – в европейском проекте работает… Разные проблемы возникают: то одно, то другое… Помоги, чем можешь, – а я, глядишь, ещё одну звёздочку получу…

– Нет вопросов, Николай. Сделаю что смогу! Вот кофе пить с вами не получится – машина, видишь, под знаком стоит. Гаишники номера снимут – потом бегай... Пусть человек обращается… Да, вот ручка – запишите мой мобильный! – протянул мне перьевую ручку представительского класса «медведь».

Мной безраздельно завладела эйфория, выражавшаяся в краткой фразе: «Наконец-то свершилось!» Увы! Я был настроен слишком некритично, и проглядел фальшь в высказывании нового знакомого. Действительность была такова, что к авто «от градоначальника» любой гаишник не то что приблизиться – косо взглянуть не посмеет, не говоря уже о штрафе.

Чиновник уехал. Я глядел ему вослед так, как древние греки смотрели на гору Олимп, населённую богами: со священным трепетом. Замначальника отдела внешнеэкономических связей представлялся мне небожителем. «Меркурий?.. Аполлон?..» – подыскивал я адекватное имя для благородного «олимпийца». Кем из этих двух парней был Муравский, я так и не решил...

* * *

С Нещеретным мы познакомились в самом конце 1983 года, когда я был изгнан из родной общины и перешёл в другую. Примерно в то же время туда начал ходить и Игорь. Он подошёл ко мне и заговорил.
В церкви я ни с кем не вступал в контакт, так как каждое мгновение ожидал услышать резкую отповедь и обвинение в предательстве, поэтому держался подчёркнуто обособлено, не ища ничьего общения, и лишь с благодарностью принимал любые попытки заговорить со мной, которых фактически и не было: моя «заразная» история настигла меня и там. Когда я приближался к каким-либо беседующим братьям и сёстрам, те мгновенно смолкали: им очень не хотелось, чтобы их Читать далее...

Прошло несколько месяцев. Как-то на дорожке, протоптанной студентами к гуманитарному корпусу ОГУ я повстречал своего знакомого Вову Морозова, направлявшегося на заседание учёного совета факультета: он был аспирантом, как и я. Мы не виделись года полтора, и оба обрадовались встрече. С Морозовым меня связывали дружеские отношения. Он, как и я, интересовался теорией литературы. В студенческие годы мы с Вовой частенько прогуливали неинтересные пары под демократический ячменный напиток, сдабривавший наши дискуссии.

Внешность мой друг имел примечательную. Если бы Морозов вздумал выпустить одеколон «Вова» и снабдить его этикетку своим портретом, то успех этой продукции был бы обеспечен(см. фото: http://h.ua/story/71565/) . Одеколона, одноимённого самому себе, он не выпустил. Впрочем, сей факт не портил его сходства с мужчиной, лик которого украшал классический парфюм советских времён под названием «Саша», и который, увы, не был популярен в массах из-за дороговизны: массы похмелялись «Тройным» и «Русским лесом».
Сначала были обыкновенные вопросы, предписываемые речевым этикетом при встречах, наподобие «как дела?.. как ты?.. где ты?»
– Я сейчас в «конторе», служу почерковедом, – поведал Морозов и тут же добавил: – Только не называй меня графологом. Графология – псевдонаука, ничего общего с научным подходом почерковедения не имеющая…
Вова бросил взгляд на часы:
– Вот, начальство послало искать невесту… У нас не поощряется холостяцкий образ жизни… Извини – бегу...
И он умчался исполнять поручение… Я терялся в догадках. Ещё с советских времен за КГБ закрепился эвфемизм «контора», но что общего у Вовы и у этой жуткой спецслужбы? Я задумался. «Неужели этот безалаберный художник, ещё недавно зарабатывавший на жизнь раскрашиванием коммерческих ларьков, вдруг стал сотрудником спецслужбы?!»
«Ах да, теперь это никакой не КГБ… Это СБУ, совсем другая организация… К тому же в её деятельности снят антирелигиозный аспект... Говоря объективно, это самая некоррумпированная организация среди правоохранительных органов, противостоящая захлестнувшей страну преступности: уличной, организованной, высокотехнологичной, финансовой...»
Меня не так уж и сильно удивило высказывание друга о том, что «начальство послало искать невесту», я его воспринял, скорее, как новую разновидность богемного юмора, намеренно невероятного, хотя Вова и произнёс свою фантастическую фразу совершено серьёзно. «Ага, это, наверное, стилистический приём такой», – догадался я. Хотя, с другой стороны, мы все знали Морозова как человека, способного очень просто и публично высказываться о своих самых интимных переживаниях. Друзья усматривали за такой откровенностью величайшее доверие и платили ему тем же…
Уже позже я снова и снова обращался к запредельному феномену «женитьба по приказу». Поводом посетить ОГУ для Морозова стало заседание учёного совета. Основным же мотивом было исполнение приказа. Приказа искать невесту…
Спустя час я проследовал к аудитории для официальных мероприятий филфака, дождался окончания заседания. Наконец в дверях возник Вова. К моему изумлению, он появился в сопровождении худенькой блондинки, тоже аспирантки, и тут же представил нас друг другу. Девушка выглядела наивной и беззащитной, мне почему-то стало её жаль, и я высказал ей предостережение, прозвучавшее и в шутку, и всерьёз:
– Девушка, если бы вы знали, что за монстр, а также ловелас, волокита, Казанова и разрушитель женских сердец сопровождает вас, вы бы и секунды не стояли рядом с этим растленным существом, а бежали бы без оглядки куда глаза глядят, и очень долго!
Лена – а именно так звали спутницу Морозова – недоверчиво посмотрела на меня, улыбнулась и… ничего не ответила…
* * *

С голландцем мы виделись всё чаще, и наши отношения уже вполне можно было обозначить словом «дружба». Так уж случилось, что я оказался единственным человеком в городе, с которым доктор Крол дружил. Тогда мне и в голову не могло придти, что это банальное обстоятельство может оказаться роковым для меня. В тот период мне много приходилось передвигаться пешком: транспорт ходил из рук вон плохо, и я каждый день преодолевал несколько километров по маршруту «общежитие – библиотека». Как-то я, погружённый в свои мысли, в очередной раз возвращался из храма науки, и вдруг, совершенно случайно, встретил своего приятеля. Вернее, я просто натолкнулся на однокашника, вынырнувшего мне навстречу из-за угла, почти налетев на него. По крайней мере, именно так я считал очень долго: «случайно». Эта-то «случайная» встреча и стала отправной точкой для целой серии событий, вскоре посыпавшихся на меня как из рога изобилия…
Из последовавшего вскоре застольного рассказа Морозова следовало, что свою карьеру в СБУ он начал в качестве почерковеда, а затем как знаток болгарского языка перешёл служить в Управление разведки. Это было бывшее ПГУ – Первое главное управление КГБ СССР, самое элитное подразделение Читать далее...

ИССТУПЕНИЕ. ХРОНИКИ ВЕРБОВКИ
Реалии жизни иногда превосходят все самые смелые фантазии смертных…
Автор произведения – журналист, волею судеб попавший в разработку к самому законспирированному и приоритетному подразделению главной украинской спецслужбы – политической разведке СБУ (в 2004 году выделена в самостоятельную службу). Автор в подробностях описывает, как проводилась одна виртуозная операция по вербовке иностранного подданного, с фотографической достоверностью даёт представление о поражающих воображение секретных методиках и умопомрачительных приёмах, применяемых спецслужбами в 21 веке.

Всем, кто в своей жизни пережил нашествие мутантов и не сломался, чьи головы не склонились перед древней силой – посвящается

И сказал Ахав Навуфею, говоря: отдай мне свой виноградник; из него будет у меня овощный сад; ибо он близко к моему дому, а вместо него я дам тебе виноградник лучше этого, или, если угодно тебе, дам тебе серебра, сколько он стоит.
Но Навуфей сказал Ахаву: сохрани меня Господь, чтоб я отдал тебе наследство отцов моих!
(3 Цар. 21, 2-3)


– С кем ты дружишь и на ком собираешься жениться?
Я поначалу даже не понял смысла фразы, настолько она не соответствовала ситуации. Но командир подразделения политической разведки подполковник Свяжин не церемонился со мной, среднестатистическим. К тому же он спешил. Офицер повторил:
– С кем ты дружишь и на ком собираешься жениться?
Я помотал головой, стараясь прогнать наваждение, навеянное невиданной нетрадиционностью вопроса. В гражданской жизни подполковник был учёным-программистом, и прозвучавшая фраза являла собой аналог компьютерной команды «пуск». Разведчик достал блокнот, и на девственно чистую, нетронутую ещё страницу легли две строки с дорогими для меня именами…
Во времена наивысшего могущества СССР, в начале восьмидесятых, подполковник в боях за независимость далёкой Анголы лишился нескольких фаланг на правой руке, поэтому строчки получились шипасто-корявыми и напоминали какое-то смертоносное средневековое оружие. В моём же сознании эти две строки трансформировались в жирные крестообразные мазки, столь популярных у осквернителей могил.
И потом всю оставшуюся жизнь они будут напоминать мне две доски, наложенные крест-накрест, которыми люди заколачивали окна брошенных во дни лихолетья домов…
* * *
Эта в высшей степени неординарная история началась совершенно безобидно, ничто не предвещало тех трагических событий, которые, подобно злаку из зерна, выросли из почти банальной, в силу факта моей работы в международном отделе ОГУ (Одесского госуниверситета им. И. И. Мечникова), встречи с подданным одной из европейских монархий. 2 января 1996 года мне казалось, что уж теперь-то абсолютно все неприятности позади, жизнь налаживается. Впрочем, такие авансовые чувства бередили души молодым и не очень людям всех возрастов, профессий, рас и даже ориентаций в первые дни нового календарного года всегда.
В то утро завкафедрой Анатолий Евгеньевич Ильин вошёл в свой кабинет каким-то возбуждённым и в приподнятом настроении. Приготовить всё для кофе он попросил тоже как-то необычно: он не умел долго скрывать эмоции, и чувство предвкушения чего-то приятного било ключом из его оговорок, выражения лица, многозначительной таинственности, с которой он красноречиво потирал руки. Я понял: «кофепитие» будет особенным. В чём состояла эта уникальность, я не знал, и информационный вакуум интриговал ещё больше: что за сюрприз скрывается за приподнятым настроением шефа?
Я, лаборант кафедры РКИ (русский как иностранный), всё приготовил для таинственного мероприятия, предстоящего вскоре, и стал ждать в кабинете заведующего, так как был допускаем на эти таинства: мой «дипломатический» иммунитет от изгнания из святая святых обусловливался наличием у меня статуса аспиранта стационара.
«Сюрприз» прибыл в сопровождении одной из преподавательниц, он был мужского пола, и на вид ему было лет тридцать пять (см. фото http: //h.ua/story/71340/ ). «Сюрприз» очень плохо говорил по-русски и выглядел достаточно нескладно из-за несколько непропорционально сложенного тела. Был иностранец высоким, наверное, около 190 см, но с весьма небольшой для такого роста головой. Редкое оволосение льняного цвета, длинный острый нос, похожий на клюв, и тонковатые конечности – всё это в совокупности чуть было не вырвало из моей груди спонтанный возглас: «Буратино!», но я огромным усилием воли сдержался.
Одетый во всё чёрное, иностранец помимо сказочного персонажа сильно напоминал ещё и какой-то духовой инструмент, ребристый, как бамбук, собранный из сегментов-позвонков. Я не разбирался в музыкальной атрибутике, поэтому так и не смог определить, на что же именно походит ранний январский гость: на кларнет, на гобой или же на фагот.
Очень светлый цвет кожи и светлые волосы плакатно красочного пришельца наводили на мысль, что наш гость – скандинав. Этот вопрос – является ли наш гость «викингом» – я и задал ему, улучив момент. Из долго длящегося ответа из-за свойственной неофитам, постигающим Читать далее...

родился в небольшом городке Ананьеве на севере Одесской области. За плечеми: филфак ОГУ, юрфак, вербовочная операция СБУ, книга "Исступление. Хроники вербовки", посвящённая этой операции.
[300x402]