Мы затасканы ветром. По древнем улицам, по растрескавшемуся асфальту бродили мы с тобой в пыльный солнечный день. Помнишь? И разлетались в стороны от хрусткого перекати-поля. И разбивались на осколки от иссушенных прикосновений друг друга...
Но зато мы были. МЫ. Были. когда-то.

А сегодня насморк, теплые шарфы и неулыбчивые серые попутчики в транспорте. Не будет больше лета и пыльных рваных кед, оставленных на обочине, не будет запаха моря в волосах, не будет различий между людьми, которые будут брать меня за руку.
Я не скучаю по тебе. Не скучаю по твоим пальцам-рукам-ключицам... я только с замиранием вспоминаю твой профиль в расплавленном воздухе августа, затерявшегося в песочных дюнах моей внутренней империи..

Воистину.
А еще имею дурацкую привычку: писать сказки так сказать special for и дарить их. без возможности восстановления. Т.е. из десятков написанных на компьютере осталось чуть...
Но самое грустное, что порой я начинаю жалеть о содеянном. Злится на человека, усиленно вычеркивать его из жизни/памяти/телефона/friend-листа и т.д.
И тогда безумно ругаю себя за подаренный кусочек своей души...

Впрочем, сделанного не изменишь. Даже передарив эту сказку моральное удовлетворение не наступает, а душевный покой и вовсе становится чем-то эфемерным, недостижимым.
Так что пусть такие вот "пропащие" сказки живут здесь.
Итак,

Сказка для К.

Читать далее
[500x328]

[237x360]
Ты помнишь наш сияющий пряной охрой октябрь? Мы сидели на неправдоподобно-зеленой траве и смотрели на мир удивленными глазами: на деревья, прорисованные китайской тушью, на чудесные желтые листья, улетавшие в такое непростительно-красивое небо. Я разглядывала линии на твоих ладонях и предсказывала тебе зеленые двери и Нижние города. У меня был полный рюкзак тех самых осенних яблок, которые так остро пахнут октябрем и Бунинскими рассказами, а еще – книжка самых потрясающих сказок Туве Янссон. Мы читали их друг другу, додумывали конец, придумывали новые истории и чужие сны. А потом, подражая Снусмумрику, этому идеалу вольных художников и непримиримых поэтов, этому почти керуаковскому «бродяге Дхармы»; мы, так же как и он «Опасным летом», ломали запрещающие таблички («Не ходить по газонам!») и десятки стереотипов.
А помнишь, как мы катались на скрипящих каруселях в заброшенном парке? Как пытались запустить сломанного воздушного змея – ярко-алого с длинным несуразным хвостом… Я до сих пор чувствую тот щемящий восторг, волной поднимающийся к горлу, когда он все-таки полетел! А помнишь, мы сидели на перилах над рекой и смотрели отраженный закат, сочиняли анекдоты «имени Хармса», помнишь, как мечтали навсегда уйти в Зазеркалье? Я как сейчас вижу те октябрьские сумерки. Помню тепло твоего шарфа и осколки смеха в твоих глазах, обрывки света на ресницах.
Мы бежали за последним трамваем и долго смеялись, когда он скрылся за поворотом. И за наш смех ночь подарила нам свои хитросплетенья улиц, судьбоносные орнаменты электрических проводов, бесконечно красивые дворики, которые отличаются друг от друга гораздо больше, чем люди, в них живущие. Ночь подарила нам сладкий запах осеннего тлена и запутанные дорожки чьих-то следов, по которым мы разгадывали чужие судьбы…
Ты, конечно же, тоже все это помнишь. Помнишь ночной ветер, запутавшийся в волосах, и оранжевый фонарь на окраине города, и теплые, чуть влажные ладони. Помнишь кончики пальцев, заблудившиеся в рукаве твоего свитера, помнишь смех разбитого стекла, помнишь наши шутливые переложения Борхеса и то сумасшедшее счастье, которое переливающимся пелевинским потоком уносило вдаль – в следующий переулок, в следующий вдох, в следующую секунду вечности. Вечности на двоих.
Прости, что не будет больше октября на два сердца

Перебираю струны гитары и брожу по закоулкам Японии в компании со Смоленским. Бадыма-сан наигрывает "Вологду" на баяне под сакуркой, слушает джаз в маленьких уютных барах, таскается по инстанциям в поисках уплывших в канализацию очков и всюду тягает меня. За руку и за шкирку. Сонную и бодрую. Днем и ночью...
Его слог - летящий синкансэн. Фигуры речи - образцы изящества, достойные Сэй Сёнагон. Я приседаю в книксен и расплываюсь в улыбке. Не все странички кончились. Не все решетки ровных строчек разрушились под воздействием долгого взгляда.
Хочется писать письма автору с аршинным заголовком А-РИ-ГА-ТО!!
Вот только скромность не позволяет)
Лучше заварю себе еще мятного чая, достану пакет с карамельками и подарю себе очередную бессонную ночь с "Записками гайдзина". А что? Для друзей не жалко.
Ведь "diamonds books are the best friends"..

Сигарета еле держалась у него во рту, готовая выпасть, распуститься по ветру фонтаном искр. Он небрит. Он взъерошен, как воробей на ветру. Ему скоро тридцать, и задумчивый взгляд смотрит сквозь... Ему нет дела до девочек и мальчиков несущихся мимо, стучащих каблуками и сбивающих носки туфель о поребрики. Он курит. Он созерцает. ..И он смотрит на меня.
Кажется, я снова немножко влюблена.
Вновь и вновь верчу в голове неуютные мысли: "прошляпила"...
Подумала в последний раз и.... Купила шляпу.
Полегчало. Легче, легче... и вот я уже обратилась ветром и бегаю по чужим карнизам, заглядываю в окна и слушаю тяжелый рок. Чтобы вернуться на землю. Там не уютнее, нет. Но чтобы дорожки иногда пересекались, легче ходить по одной плоскости.

Чудесный день уходящей осени, которая в последний раз переворачивает песочные часы, отмеряющие смерть старых иллюзий. Они разлагаются под прелой листвой, утопают в холодных водах реки и неприглядными сгустками опухших мыслей повисают на ржавых антеннах, искореженных ноябрьскими зефирами.
Но мне нравится.
Ощущать под ногами терпкое вино из кленовых листьев и дождевой воды, которое ударяет в голову ароматом несбывшегося.

Впрочем, как раз сегодня моя реальность особенно гадко со мной шутит.Прошло угловатыми тенями ловит меня в подворотнях. Как невыпавший снег. Оно внезапно и бесконечно. Циклично и черт-его-дери такое реальное...
Мне казалось, что последней нашей встречи в полутемной комнате, на грани истерики, в преддверии хаоса, на взрыве сознания было достаточно... Резаные запястья, исколотые пальцы и безумные глаза. Бессонница и черно-белые снимки разбросанные по полу, черный кот на подоконнике и поступательное разложение чужой личности будет преследовать меня еще долго. Нет, не всегда.. Я не верю в это слово. Оно слишком скользкое и конечное. как диагноз врача-недоучки, как выстрел, разворотивший череп Кобейна, как игла с мутной героиновой дозой, поднесенная к вздувшейся вене... Я считала, что этого человека было достаточно в моей жизни... прыжки из окна на моих глазах и таблетки от шизофрении, съемки ню в чужих квартирах и раздробленные судьбы людей, которых было тогда так много вокруг...
и бесконечные киноленты, бесконечные фотопленки, бесконечные слова, жесты, взгляды.. Прошлое не отпустит. ещё долго .

Рок-н-ролл – это восхитительный вирус, который можно подцепить в испитом баре, в пропахшем развратом концертном зале или даже дома, вдохнув аромат пыльной пластинки. Инфекция рок-н-ролла не передается половым или воздушно-капельным путем. Она витает в воздухе. Но только чуткие люди могут ею заразиться.
И это прекрасно.
Вирус проникает в мозг через среднее ухо и поражает те участки мозга ,которые отвечают за покой и догматизм. И участок этот непоправимо деформируется. Симптомы ужасны: человек начинает бегать за счастьем, любить жить и совершать безумства. Несчастный больной вдруг начинает разглагольствовать о любви, которая спасет мир…
Но ведь они и правда спасает его. Насколько это возможно.

Это я к чему...
В очередной раз пересмотрела фильм «Джэнис и Джон» - совершенно потрясающий. И не потому что обкуренный Ламберт болтается там под потолком, не потому, что дядька этот действительно похож на Леннона, а потому, что к концу фильма начинаешь осознавать: рок-н-ролл это диагноз, котрый ставят вне зависимости от количесвта детей и прожитых дней. Это действительно чудесное кино, после которого хочется орать под луной песни надтреснутым голосом и слушать Джоплин до утра, перекрикивая соседей.

Кривые рифмострочки моей жизни складываются в скандалы и истерики. Я уговариваю себя, что это всего лишь ноябрь. Своими тонкими пальцами завязывает узлы на моей дороге. На память.
Только дорога ведет внутрь себя. А там - затянутое паутинкой сердечко едва бьется, замутненный рассветными туманами мозг, не находящий выхода и полный плэй-лист Сплинов.
Теперь на моем подоконнике живет уже не декаданс, а какое-то мерзкое существо, вытягивающее счастье, улыбки и надежды. Кажется, это я...
Подбираю скрипичные ключи к замочным скважинам ржавых замков. Только все двери ведут в никуда.

…Он сидел напротив меня и методично чистил креветки. На лице отражалось почти маниакальное выражение, когда он каждой бледно-розовой представительнице сего планктона отрывал ноги, а затем голову. Каждую новую жертву сопровождала фраза made in bashorg: вот тебе, аццкий сотона, и тебя в суп, креведко!! А я тем временем сидела в углу, пила каркаде и изображала креветочью пантомиму по сказкам Андерсена.
Кроме креветок и чая, собственно, в доме не было больше ничего. Чай - для меня, а креветки - для огромного кота Баси. Дожидаясь своего законного ужина, этот лохматый родственник Чеширского кота лениво стягивал лапой со стола ошметки от жертв лешкиных анатомических опытов и уютно урчал в меня.
..А после был "Утиный суп" братьев Маркс - упоительная комедия 33 года выпуска. Пересказывать ее - все равно, что пытаться палочками для еды поймать муху. Хотя японцы умеют. Впрочем, у Марксов тоже получилось бы, зуб даю -)
Я же просто получила море удовольствия и с десяток потрясающих фраз на афоризмы.
- О чем ты думаешь?
- О времени, потраченном зря на собирание марок...

Настроение сейчас - злобное

Дочитала.
..Я даже не отрицаю, что мое мировосприятие имеет очень непостоянный коэффициент. Не отрицаю, что порой склонна предаваться излишнему догматизму и подвержена приступам необъяснимого снобизма, но дайте мне посмотреть в глаза тому, кто сказал, что Г.М. – гений! Дайте мне его!!
Это, простите, Рю Мураками для взрослых. Я могу понять, что для 13-тилетних девочек, практикующих онанизм, «Мисо-суп», «Экстаз» или «69» - это аморальное «евангелие от..», но когда бытописание развратного алкоголика возводится в ранг «чудесных и непередаваемых по силе слога и бла-бла-бла произведений», я готова выкинуть белый флаг перед этим миром, завернуться в плащ, нахлобучить на голову шляпу с зеленым пером и уйти в Тибет. Пешком. С одной лишь Туве Янссон подмышкой.
Впрочем, чего скрывать, сама баловалась дружищем Рю. Особенно нравилось мне сидеть с его книжками, обложки которых - милые образчики псевдоэротических картинок,- в коридоре тубдиспансера. В очереди. Где мамаши с маленькими детьми и благовоспитанные старушки с пропитыми взглядами. Главное было не слишком громко включать музыку, дабы иметь возможность насладиться всей широтой взглядов вышеозначенных на современную молодежь. Впрочем, молодежи в лице меня в то время было 17, и это воспринималось как вызов обществу или эпитафия подростковому бунтарству.
Сегодня мне, ура-ура, уже хоть немного, но поболе. И теперь я склонна оценивать литературу по другим критериям. Впрочем, не могу не отдать должного: описания Парижа чудесны в своей эпохальности, изобретательность автора безгранична, а его способность жонглировать словами доставляет истинное удовольствие.
Единственное, чего я никак не хочу понимать – что я буду говорить на семинаре по этому поводу. И уж тем более загадочным остается для меня ЧТО так потрясло повернутого на христианстве преподавателя, если он выдал: «прочитаете «Тропик рака», а потом еще что-нибудь, а потом вообще всё, что сможете найти..» (Миллеровское, понятное дело)
Словом, Генри Миллер оставил впечатления сродни тем, что остались от опусов Дали, а скорее даже от его короткометражек. Гаденько, мерзостно и очень хочется сбегать в нужник. Пока не кончилось. И вернуться. А то ведь интересно же! Вот. Абсолютно то же самое. Но, что странно, чем больше времени отделяет меня от Миллера, тем больше я начинаю сомневаться в своих оценках…
Пожалуй, я тот самый гребаный эстет, которому, если уж подсовываешь кучку экскрементов, будь добр выложить все это добро на тарелку с голубой каемочкой и украсить свежесрезанными ветками сакуры… Вот тогда да.. Тогда мы сожрем и это.
Сюрреализм все-таки…

Мысли о прошлом и мысли о будущем которого-может-и-не-быть оставляют одинаково мало в душе, если закрыть глаза и шагнуть с крыши под голубым зонтиком, под “English summer rain”.. как советовала одна милая девушка.
Да-да… и Шопенгауэр в общем-то был прав, и дон Хуан – тоже душка. В следующий раз мы обязательно обсудим все это сообща, а пока про смысл жизни каждый будет думать отдельно – завернувшись в плащ-палатку, под неровными струями дождя, взрезающими воды мутной непрозрачной реки…
А потом мы проснемся...

Моё времепространство наполнено сейчас мятным чаем и воспоминаниями. О лете, о дожде и о человеке, которого больше не будет в моей жизни.
Я как четки перебираю собственные мысли и снова и снова наталкиваюсь на одну, которая угловатее, шероховатее остальных..
Сегодня весь день мерзну тем холодом, который в августе пронзал насквозь. А я ждала его под подъездом, лежала на скамейке под проливным дождем, уставившись в предутреннее небо и ждала, ждала, ждала.... В ушах надрывался Курт Кобейн. Я не знала, выйдет ли он снова, или же те безумные поцелуи в парадном были единственным, что останется мне как зарубки на сердце.
Я была влюблена.
Писла ему сказки, отправляла белые не подписанные конверты в почтовый ящик с черно-белыми фотографиями, приезжала за сотни километров ради чужих глаз и снова, снова наступала себе на гордость, душила ее собственными руками, измазанными черничным сиропом и коричным прахом.
И все зря. Мы не можем дозвониться друг другу, не можем написать трех строчек. Мы теряем телефоны и память, теряем желание видеться и рассматривать в микроскопе мысли друг друга. Мы никогда не были близки.
Но мне чертовски нужно было держать его за руку...

Но все когда-нибудь становится неважным. Мысли растворяются в ночном тумане, влюбленности рассеиваются в предрассветных сумерках, надевают серый плащ и уезжают на последнем трамвае. А мы стоим ловим пустоту и пытаемся ухватить эфемерную иллюзию счастья за рукав.
Вот только пальцы хватают безмолвную пустоту...

Сколько перекрёстков каждому из нас придется оставить позади себя? Сколько пыльных километров и стертых подошв выписали нам высшие силы? Не знает никто. Жаль? Да нет, пожалуй. Совсем даже не жаль.
Знать всё - скучно. А жить порой и вовсе бывает невыносимо. Когда в мою непутевую голову заползают такие шероховатые мысли, когда безмолвный ветер теряется на пыльных полках и выдувает из старых книжек непреложные истины, с которыми черт подери не поспоришь... в такие дни я открываю окно, впускаю в комнату ночной воздух; залезаю на подоконник и вглядываюсь в непрозрачную мутность мира. На коленях - чашка кофе с миндалем и жженым сахаром, а в голове пустота. В колонках - обязательно музыка. Лучше всего что-нибудь старенькое, рок-н-ролльное.
Вот и сегодня так. На улице ноябрь и запястья стали ледяными, а кофе остывает слишком быстро. Но голова прояснилась и стало совершенно неважно, что жить нам всем предстоит всего N-ое количество лет, что многие так и не узнают зачем, и что даже в Тибете просвещение - плод долгих усилий..
Когда-нибудь я уеду. туда, где не будет моралистов и зануд, где люди ходят в белых штанах и все они красивы и чудесны. И это вовсе не бендеровский Рио де Жанейро. Впрочем, мне все равно наплевать и на белые штаны и на зануд. Это все так... ночные рефлексии за чашечкой кофе.

Жизнь - всего лишь игра. И так приятно не поддаваться ее правилам..