ВНИМАНИЕ! ФОТОГРАФИИ НЕ ДЛЯ СЛАБОНЕРВНЫХ!
Такую священную реку Ганг туристам не показывают.
Дело в том, что местные жители стирают, моют посуду и купаются практически среди трупов.
Дело в том, что у местных жителей нет денег, чтобы покупать дрова для сжигания тел умерших близких.
Но тела все равно надо предать реке, даже если не в виде пепла, а просто так.
Вот и получается такой ужас...
Павел Дмитриев, Русская народная линия
Чего хочет Бог?
Очевидно, не того же, что человек.
К примеру, если человек жаждет исцеления от болезни, то Богу может быть важнее спасение его души не способной противостоять гибельным страстям. Так человек может спастись для Божьего царства, намаявшись в земном. Иными словами Богу может быть предпочтительна наша смерть физическая ради спасения души.
Так и поругание народа или цивилизации может быть предпочтительно Богу, как бы мучительно не переживалось это людьми на земле.
И в самом деле, как быть, если цивилизация, народ, страна идут по пути умножения безбожия? Какого результата следует ждать?
Чтобы ответить на этот вопрос достаточно взглянуть на судьбу нацизма, проявленного в недавней истории без сомнения великим немецким народом.
Здесь, наверное, важно отметить, что наций подобных по силе и величию немецкой совсем немного. Может даже всего одна - русская.
Русская нация тоже упорно шла по пути умножения беззаконий, о чем пророчески предупреждали ее святые, в том числе и св.прав. Иоанн Кронштадтский, говоривший в начале двадцатого века, что если русский народ не покается, то утратит доброго и Боголюбивого царя, что придут правители жестокие и кровью зальют русскую землю.
И вскоре русские царя утратили.
Россия подверглась кровопролитному наказанию революцией и гражданской войной, попав под системную власть интернациональных организаций.
Но процесс наказания - это и одновременное искупление, сохранившего к нему способность. У России всегда есть эта способность, пока жив в ней дух православия.
У Германии все сложнее. Не имея закваски православия, она изменялась, не изменяясь. Шли исторические трансформации, и даже как бы воскрешение..по плану Маршалла. Но это уже была мимикрия под победителя с утратой сути. Воспроизведение внутренней силы прекратилось, так как история показала дно в сосуде протестантской (даже не религии, а только этики).
Два социализма, русский и немецкий, оказались своеобразными выражениями силы двух великих наций, их великими заблуждениями, их великим отпадением от Бога, вернуться к которому имеют шанс только приученные к покаянию.
Удивительная общность судьбы народов готовых к принятию социальных доктрин насилия проявилась в практически одновременном поражении русских и немцев в первой мировой войне. Притом, что русские-то находились в стане победителей и покинули его накануне победы.
Не покаялся по призывам святых русский народ. Но благодаря своей православной привычке к исповеди и покаянию он сохранился для Бога. Что подтверждает его судьба во второй мировой войне.
Практически одновременно пройдя сложный революционный путь, русские и немцы построили социализмы насилия. А насилие социальное, как известно, перерастает в войну, потому как иного пути для него не существует.
И уже во второй мировой сошлись в смертельной схватке два социализма национальный немецкий и интернациональный русский.
Но если первый шел к своим целям по трупам других народов, то второй по трупам народа своей страны.
В результате, исторически проиграли обе стороны. Их социализмы рухнули, как и положено утопиям.
Но жертвенный, за счет самого себя, утопический путь насилия русских таинственным образом сохранил русским преимущество исторической победы и, главное, тонкую ткань народной души.
Как непостижимым видится поражение России от Германии в первой мировой войне, практически накануне неминуемой победы, так таинственно и непостижимо видится наша Победа во второй мировой, в которой поначалу очевидным было поражение.
Вероятно, победа русских в первой мировой была неугодна Богу.
Не потому ли и попущена была революция, что поступательное развитие русской имперской победы, случись она в 1918 году, могло бы стать гибельным для православного духа русских.
Останься мы в той, первой войне победителями сегодня мы вполне вероятно были бы стандартной европейской страной с пустыми храмами и гомосексуализмом, возведенным в ранг государственной политики.
Превосходство опасно.
Таким смертельно опасным оказался вирус превосходства для немцев, победивших за пару лет всю Европу.
Мы же, одержав победу над ними, остались победителями «со слезами на глазах» ибо принятая мука столь велика, что вряд ли кто бы еще в мире стал такую цену платить. Мы оплатили по многим причинам, но еще и
Представляю у себя, точнее цитирую, один из редких, но безусловных шедевров почитаемого мною Константина Лопушанского. Сегодня, когда наше общество, загнанное в тупик, трепещет между востоком и западом, эта лента смотрится как никогда актуально.
Что лучше - больное, но прочувствованное прошлое, или сытое и циничное "будущее"? Предлагаю подумать над выбором вместе с героями этого во всех отношениях сильного кино. Тем более, что его герои живут среди нас, а мировоззренческий разлом режет тело нации по живому .
Навеяло постом сетевого приятеля Grafoman777
http://www.liveinternet.ru/users/grafoman777/post138266156/
действительно, классиков следует читать чаще, чтобы понять, что по кругу ходим, братики-сударики, по кругу...
Оскорбленная Варвара Петровна бросилась
было всецело в "новые идей" и открыла у себя вечера. Она позвала
литераторов, и к ней их тотчас же привели во множестве. Потом уже приходили
и сами, без приглашения; один приводил другого. Никогда еще она не видывала
таких литераторов. Они были тщеславны до невозможности, но совершенно
открыто, как бы тем исполняя обязанность. Иные (хотя и далеко не все)
являлись даже пьяные, но как бы сознавая в этом особенную, вчера только
открытую красоту. Все они чем-то гордились до странности. На всех лицах было
написано, что они сейчас только открыли какой-то чрезвычайно важный секрет.
Они бранились, вменяя себе это в честь. Довольно трудно было узнать, что
именно они написали; но тут были критики, романисты, драматурги, сатирики,
обличители. Степан Трофимович проник даже в самый высший их круг, туда,
откуда управляли движением. До управляющих было до невероятности высоко, но
его они встретили радушно, хотя конечно никто из них ничего о нем не знал и
не слыхивал кроме того, что он "представляет идею". Он до того маневрировал
около них, что и их зазвал раза два в салон Варвары Петровны, несмотря на
все их олимпийство. Эти были очень серьезны и очень вежливы; держали себя
хорошо; остальные видимо их боялись; но очевидно было, что им некогда.
Явились и две-три прежние литературные знаменитости, случившиеся тогда в
Петербурге и с которыми Варвара Петровна давно уже поддерживала самые
изящные отношения. Но к удивлению ее эти действительные и уже несомненные
знаменитости были тише воды, ниже травы, а иные из них просто льнули ко
всему этому новому сброду и позорно у него заискивали. Сначала Степану
Трофимовичу повезло; за него ухватились и стали его выставлять на публичных
литературных собраниях. Когда он вышел в первый раз на эстраду, в одном из
публичных литературных чтений, в числе читавших, раздались неистовые
рукоплескания, не умолкавшие минут пять. Он со слезами вспоминал об этом
девять лет спустя, - впрочем скорее по художественности своей натуры, чем
изо благодарности, "Клянусь же вам и пари держу", говорил он мне сам (но
только мне и по секрету), "что никто-то изо всей этой публики знать не знал
о мне ровнешенько ничего!" Признание замечательное: стало быть был же в нем
острый ум, если он тогда же, на эстраде, мог так ясно понять свое положение,
несмотря на все свое упоение; и стало быть не было в нем острого ума, если
он даже девять лет спустя не мог вспомнить о том без ощущения обиды. Его
заставили подписаться под двумя или тремя коллективными протестами (против
чего он и сам не знал); он подписался. Варвару Петровну тоже заставили
подписаться под каким-то "безобразным поступком", и та подписалась. Впрочем
большинство этих новых людей хоть и посещали Варвару Петровну, но считали
себя почему-то обязанными смотреть на нее с презрением и с нескрываемою
насмешкой. Степан Трофимович намекал мне потом, в горькие минуты, что она с
тех-то пор ему и позавидовала. Она конечно понимала, что ей нельзя водиться
с этими людьми, но все-таки принимала их с жадностию, со всем женским
истерическим нетерпением и, главное, все чего-то ждала. На вечерах она
говорила мало, хотя и могла бы говорить; но она больше вслушивалась.
Говорили об уничтожении цензуры и буквы ъ, о заменении русских букв
латинскими, о вчерашней ссылке такого-то, о каком-то скандале в Пассаже, о
полезности раздробления России по народностям с вольною федеративною связью,
об уничтожении армии и флота, о восстановлении Польши по Днепр, о
крестьянской реформе и прокламациях, об уничтожении наследства, семейства,
детей и священников, о правах женщины, о доме Краевского, которого никто и
никогда не мог простить господину Краевскому, и пр. и пр. Ясно было, что в
этом сброде новых людей много мошенников, но несомненно было, что много и
честных, весьма даже привлекательных лиц, несмотря на
Мы живём в благодатных условиях мира и свободы, и это опасно для нас. Вокруг нас — сокровища святого Православия, спасительные сокровища, каких нигде больше нет, а мы с чувством полного удовлетворения остаёмся совершенно бесплодными. Если встречается препятствие на нашем православном пути — надо только радоваться: впереди борьба, а вместе с ней — и надежда, что мы не зачахнем, не погибнем.
Мы часто впадаем в характерное заблуждение. Нам кажется: вот если бы мне куда-нибудь уехать, переменить обстановку — тогда у меня всё наладилось бы, — но смысла в этом, как правило, никакого. Начинать надо прямо здесь, прямо сейчас. Чем это труднее, тем лучше: преодоление трудностей, борьба за веру — этого нам как раз больше всего не хватает. Здесь, на Западе, мы как в сказочной стране дураков: но раньше или позже — скорее раньше, чем позже, — сказке придёт конец.
К этому надо готовиться — не запасать консервы, как некоторые наши наивные сограждане, а всерьёз, с полным православным пониманием происходящего. Приходило ли вам когда-нибудь в голову, что с вами будет в концлагере, в одиночке, в карцере? Вы попросту сойдёте с ума, если ваш разум не готов к такому испытанию, если в нём нет правильного заряда. А чем заряжен ваш разум? Если там только земные, мирские образы и понятия, если ваша жизнь катится день за днём без мысли о Христе,
Мы живём в благодатных условиях мира и свободы, и это опасно для нас. Вокруг нас — сокровища святого Православия, спасительные сокровища, каких нигде больше нет, а мы с чувством полного удовлетворения остаёмся совершенно бесплодными. Если встречается препятствие на нашем православном пути — надо только радоваться: впереди борьба, а вместе с ней — и надежда, что мы не зачахнем, не погибнем.
Мы часто впадаем в характерное заблуждение. Нам кажется: вот если бы мне куда-нибудь уехать, переменить обстановку — тогда у меня всё наладилось бы, — но смысла в этом, как правило, никакого. Начинать надо прямо здесь, прямо сейчас. Чем это труднее, тем лучше: преодоление трудностей, борьба за веру — этого нам как раз больше всего не хватает. Здесь, на Западе, мы как в сказочной стране дураков: но раньше или позже — скорее раньше, чем позже, — сказке придёт конец.
К этому надо готовиться — не запасать консервы, как некоторые наши наивные сограждане, а всерьёз, с полным православным пониманием происходящего. Приходило ли вам когда-нибудь в голову, что с вами будет в концлагере, в одиночке, в карцере? Вы попросту сойдёте с ума, если ваш разум не готов к такому испытанию, если в нём нет правильного заряда. А чем заряжен ваш разум? Если там только земные, мирские образы и понятия, если ваша жизнь катится день за днём без мысли о Христе,