У нас тут по осени падают лифты. По одному в месяц, но все в 11-м округе. Там сейсмическая обстановка, видимо, нездоровая. Месяц назад один лифт уже рухнул, аж с 7-го этажа – три человека едва выжили. Как ремонтировали потом тот лифт – я не в курсе, зато знаю, как ремонтировали другой, на прошлой неделе.
Дело было днем. Четверо мужиков залезли в яму, куда спускается лифт и что-то увлечённо там творили. Как они там уместились вчетвером, не сообщается, но сообщается, что яма была неглубокой – всего 80 см ниже уровня земли. Лифт при этом висел на 4-м этаже. Ждал, когда в яму залезут все четверо, чтоб уж наверняка. Далее цитирую: «Лифт отцепился и упал на рабочих, которые оказались в течение двух часов в ловушке. 57 пожарных прибыли на место, они закончили спасательные работы к 18 часам. Они подняли кабину лифта при помощи двух тросов…» Перечитываю медленно: 57 (пятьдесят семь) пожарных в течение 2 (двух) часов поднимали кабину при помощи 2 (двух) тросов. Зная, что под кабиной находятся придавленные рабочие. Стоит ли говорить, что когда они кабину подняли, один рабочий был уже мёртв, а два других находились в критическом состоянии. Четвертый оказался легко раненым.
Я спросила у Арно, как 57 спасателей тянули 2 троса? По 28 человек на каждый трос, и один руководил? Арно мне рассказал
В предпоследний день экстремально жаркой осени выбрались мы в Ульгат (Houlgate). Ульгат – скромный городишко в Нормандии, расположен немного к западу от кишащих туристами Довиля и Трувиля. Температура воздуха +28°С, температура воды в Ла-Манше +18°С.
Говорят, что на побережье Замбези люди при встрече хлопают в ладоши и делают реверанс, а в племени акамба в Кении плюют друг в друга. Наверное, в Кении люди более искренние. Россия – страна контрастов: от расшаркивания и объятий до приветственного хука в челюсть – всё в ходу. Франция в этом смысле несколько убога – тут все целуются. Даже, я бы сказала, чмокаются. Потому что поцелуй – это м-м-наа, а французский приветственный поцелуй – это чмок-чмок. Годами отработанная привычка.
Много лет назад я думала, что целовать надо по-настоящему. Помню, тогда еще спросила: «А что если помада на губах, и я испачкаю чужую щёку?», на что добрые французы дали практичный совет: «А ты до щеки не дотрагивайся, делай чмок-чмок по воздуху». Вот теперь чмокаю воздух, очень гигиенично.
Побили рекорд 1921 года! Тогда, 6 октября, было +28,4° С, а сегодня температура поднималась до +29,5° С, такой в октябре еще не было за всю историю с 1872 года. Она и сейчас, в 10 вечера еще +25° С.
Вообще-то мне хотелось похвастаться своими каннами, но не могу же я просто сказать: «смотрите какие у меня канны», правда? Вот и приходится предисловие припечатывать. Теперь со спокойной душой могу сказать:
В ночь с воскресенья на понедельник 23-летний заключенный повесился на своей пижаме. И случай этот так и остался бы незамеченным, если бы он повесился где-нибудь в Урюпинске на обычной тюремной пижаме. Но тут не Урюпинск, тут Париж, и пижамы здесь особенные – антисуицидные. Входящие вместе с противопожарным матрасом в антисуицидный комплект. Заключенный совершил суицид с помощью антисуицидной пижамы. И где бы вы думали? В тюрьме под названием «Здоровье» на улице Здоровья (rue de la Santé).
Пижама та была из бумаги. Не из той, конечно, которую в принтер суют, а из специальной – особой выделки. Но у заключенного был пытливый ум – он свою бумажную пижаму скрутил предварительно в трубочку. В расчетах не ошибся. А через три дня, в четверг, в газетах написали, что в министерстве юстиции уже разрабатывают новые антисуицидные пижамы. Тоже бумажные, тоже одноразовые, но улучшенной выделки – рвущиеся на раз-два. Вот интересно, как думают их тестировать? Наверное, добровольцы будут их скручивать и пытаться вешаться, если не удастся, – значит, пижама хорошая, антисуицидная.
Честно признаюсь, в своей жизни мне довелось познакомиться лично только с одним геем. Это был парикмахер, звали его Артур. Я пришла к нему по рекомендации, толком не зная, чего хочу. Он посадил меня за стол, заварил чай и начал фантазировать.
– Может, подстрижем тебя вот так и высветлим здесь и здесь? – прикидывал он, пристально меня осматривая. Потом отходил в сторону, наклонял голову, щурился – Нет, лучше там оставим подлиннее, а вот здесь покороче, тоже будет красиво… – Потом снова подходил, трогал волосы, успокаивал, – сейчас… ты не переживай, сейчас придумаем тебе замечательный образ…
Замечательный образ мы придумывали, наверное, с час. Потом он воскликнул: «Вот, точно, я понял! Мы сделаем вот так! Ах, ты даже не представляешь себе, какой ты можешь быть красивой! Всё, пошли краситься!»
Пока Артур наносил краску, он крутился вокруг меня в своих узких брючках и непрерывно щебетал. Мне казалось, что я знала его всю жизнь. Он не просто окрашивал и стриг волосы, он действительно создавал каждый раз новый образ. Потом Артур исчез. Говорят, уехал вслед за своим дружком.
К чему это я? Да к тому, что на гей-параде никого, похожего на Артура – трепетного, внимательного Артура – даже близко не было.
Если кто-то думает, что гей-парад – это сплошная веселуха, то ошибается. Кроме транссексуалов, бисексуалов, геев и лесбиянок, в параде принимали участие многочисленные ассоциации, а также представители политических партий, которые, встав на защиту отверженных, завоевывают таким образом свой электорат.
Итак, продолжаю рассказ о парижском гей-параде. Во Франции это шествие называется также «Marche des fiertés», то есть, «Шествие гордых». Гордость чувствовалась во всём – в костюмах участников (а порой их отсутствии), в том, как они вышагивали по середине улицы, в том, с каким достоинством себя держали, даже демонстрируя голый зад или голую грудь, в большинстве случаев, искусственную.
«Эх, что же я не трансвестит, не лесбиянка и даже не би?» - думала я, наблюдая за поистине карнавальным шествием. Одна моя подруга, вяло реагирующая на мужские ухаживания, на вопрос «А Вы случайно не лесбиянка?» отвечала: «Еще нет». Вот и мне вдруг подумалось, может еще не поздно? Может, еще перевоплощусь и поучаствую?
Зрелищ такого размаха своими глазами я еще не видела. Разодетые, раздетые, разрисованные, раскрашенные, великолепные и нелепые участники парада шли, скакали, дефилировали, танцевали, буйствовали и безумствовали. Все это сопровождалось музыкальными хитами, звучащими с каждой подвижной платформы. А платформ было ни много ни мало - 86. Насчет количества участников мнения расходятся: по подсчету полиции их было 36 000, а по заверению их самих – 500 000. Разница более чем в десять раз, если что. Не знаю, кто ближе к истине, но одно могу сказать наверняка - когда первая платформа подходила к площади Бастилии, последняя всё ещё дожидалась своей очереди у Монпарнаса. А между Бастилией и Монпарнасом всё играло, шумело и блестело.
На авеню Фош цветут липы. Вот уже две недели я выхожу на Шарль де Голль Этуаль и иду вдоль цветущих лип в студию. Вот уже две недели, по 10 часов в день, я там перевожу материалы для фильма.
В окрестностях ангольского посольства кто-то регулярно ссыт. Можно было бы сказать, мочится, но запах стоит такой, что сразу понятно – ссыт. Наверное, ангольцы. А за забором у них – цветущий сад: диковинные африканские цветы с огромными лепестками, пальмы. А перед забором, вдоль тротуара, стоят машины под знаком «Стоянка разрешена только для машин с номерами CDи CMD». С дипломатическими номерами, то есть. Но стоят со всякими, плотненько так, по-парижски. Правда, позавчера на одной машине кто-то проколол колеса. Наверное, ангольцы. Добросовестно, все четыре. Но ничего, вчера ее уже не было – наверное, всё-таки уехала.
А еще я прохожу мимо улицы Трактир (rue de Traktir). Маленькая такая улочка – всего 50 метров в длину и 10 в ширину. Я, конечно, подумала, что ее так назвали во имя дружбы народов, вроде как мост Александра III. Думала, посидели, наверное, французы в русском трактире, напились от души, решили увековечить это знаменательное событие. Оказалось, побили французы наших от души, на Черной речке, в Крымской войне, и решили увековечить это знаменательное событие. Тоже понять можно, нечасто французам такая радость выпадала. Правда, непонятно, причём тут трактир.
А потом, на повороте, рабочий со всей дури бросает доски на какие-то железки. Эхо раздается по всему кварталу. Наверное, можно было бы так не грохать, но ведь как приятно показать буржуям, кто здесь хозяин! Вставайте, сони, 9 утра!
В 9 утра в студии полтора человека. Секретарь и я, потому что я в 9 утра еще не человек. Но оператор сказал, цейтнот, – и уволил второго переводчика. Как-то сначала предполагалось, что 30 часов видео можно перевести за два дня. Реально получилось – две недели.
Про перевод тоже расскажу, весело. Особенно оценят переводчики. Но записи будут под замком, профессиональная этика-с.
У меня новый лечащий врач – Серж Поттье. Хотя вернее бы сказать не лечащий, а «пишущий», потому что лечить меня не надо (боже упаси), мне рецепты дайте и я уйду. «Ты смотри так ему не скажи, – испугалась Даниэль, – обидеться может». Да ладно, ладно, что ж я, не понимаю что ли… обидчивые все какие… Вот я бы не обиделась, если б мне перевод готовый принесли и попросили своей рукой переписать.
Серж оказался вполне приятным молодым человеком и даже вполне симпатичным. Его дальние предки, видимо, имели беспорядочные половые связи со всеми пробегающими мимо иностранцами, потому что Серж получился похож немного на бульдога и на дога на азиата, немного на европейца, высокий, стройный, темноглазый, в интеллигентных очочках, болтал, как итальянец, даже еще быстрее, и французской галантностью не отличался – обошелся без «са ва».
- Чего ты хочешь? На что жалуетесь? – спросил он меня.
- Рецепта На мигрень, – ответила я и вытряхнула из сумки остатки своих таблеток. Серж намёк понял и спросил, с аппетитом ли я их ем. Я, брызгая слюной, продемонстрировала аппетит. Серж набил на компьютере три пачки зомига, предварительно зачитав мне из Интернета максимальную дозу, а вот со вторым препаратом оказалось всё гораздо сложнее. Собственно, про второй препарат я и собиралась написать, а точнее, про глобализацию, но не могла же я обойти вниманием высокого стройного Сержа, правда? И потом, именно он пояснил некоторые моменты, которые были мне непонятны в силу природной тупости нехватки информации.
Итак, речь идет о препарате под названием propofan (русского аналога, насколько я знаю, нет), в состав которого входит 400 мг парацетамола, 30 мг кофеина и 27 мг декстропропоксифена. Вот именно последний элемент – производное морфина – и оказывал решающее действие на больные головы и другие части тела. Пишу в прошедшем времени, потому как с 1 марта продажа пропофана и других препаратов, в которые входил декстропропоксифен, на территории Евросоюза запрещена. А таблетки эти периодически кушали, ни много ни мало, 8 миллионов французов из почти 66 миллионов (население современной Франции), то есть, практически каждый восьмой, на протяжении последних 45 лет. 95% всех выпускаемых в Евросоюзе препаратов, содержащих декстропропоксифен, съедалось именно во Франции, так что вы можете себе представить, какой любовью в стране пользовались эти таблетки. Почти как фуа-гра, почти как сыр!
И вот, 1 марта Европейское агентство лекарственных средств, осуществляющий надзор за медикаментами, окончательно запретило продажу препаратов, содержащих декстропропоксифен. 8 миллионов французов разом хватил инфаркт. Французы расстроились, тем более что достойной замены препаратов им не предложили. Официальная формулировка звучала так: «Терапевтический эффект препарата не настолько хорош, чтобы пренебречь риском смерти в случае передозировки, случайной или умышленной».
Немного статистики: в Англии и Швеции от передозировки препаратов, содержащих декстропропоксифен, умирает по 200-300 человек в год. Во Франции – 65. По другим данным 7, тут статистика путается.
Сначала о передозировке умышленной. Англичане, а иже с ними и шведы, видимо, разучились «красиво» уходить из жизни. Вот, например, французы изящно бросаются на рельсы на узловых станциях метро – всё движение останавливается, на мониторах появляется надпись «accident grave de voyageur» («несчастный случай с пассажиром»), и все понимают, что теперь надо ждать, пока сотрудники метрополитена соскребут с рельсов кишки, соберут все кости и зубы, тщательно пересчитают, разложат по мешкам... Раньше еще с Эйфелевой башни прыгали и с Монпарнаса, теперь это сложно и немодно. Англичане же – народ неромантичный, они придумали травиться пропофаном.
А вот насчет случайной передозировки меня и просветил Серж, он сказал, что английские наркоманы не просто едят эти таблетки, они их толкут в порошки, потом из порошков кустарным способом делают гремучие смеси для пущего эффекта… Хотя, казалось бы, от Англии до Голландии рукой подать, езжай да кури себе цигарки…
Вот так, чтобы английские наркоманы не травились обезболивающими, случайно или умышленно, их просто отменили по всей Европе. «Франция была против!» - уточнил Серж, но Францию никто не слушал, и не важно, что именно во Франции потреблялось 95% препаратов. Да здравствует глобализация.
«Самый большой водопад острова – Ниагара, – сказал Бенжамен, – советую посмотреть». Водопад с таким названием точно должен быть впечатляющим, подумали мы.