Видная очередь в первый туалет,
Яркие краски, гламур и скелет,
Новые лица знакомых друзей,
Блестящие виды дешёвых вещей.
Проходим салонные двери-подруги;
Вся ночь опять в замкнутом круге:
От стойки, до стойки, коньяк с кока-колой,
За столик, на стуле, вниз мимо танцпола.
Сегодня здесь были Катюха с Дениской,
А завтра лишь скука на дёснах ириской.
Неделя закроет собой выходные,
Дыра в кошельке - вот все, что мы пили.

Да здравствует радуга юности ржавой!
Звук мызыки, танцы - всё словно отравой
Заполнит наш мозг. Что за отрада!
Танцуй, Оливье! Это наша блокада.

Клубком жизнь несётся по страшному кругу,
А мы и не слушаем сказки друг друга:
"Сперва Молоко, потом Фиш Фабрик..."
Всё будет, как будет, сочтёмся, старик.

Вы никогда не задумывались, почему в метро многие люди читают? или разгадывают кроссворды, или спят? Откуда появилось это негласное правило цивилизованного мира быть занятым чем-либо в общественном транспорте? почему мы чувствуем себя так не комфортно когда смотрим на соседей? как будто мы за ними подглядываем? за ними самими, за их жизнью, чувствами, эмоциями? сев на место, или встав и прислонившись к дверям, к поручням, так тянет нас убрать свой взгляд от посторонних, и спрятать его в книге, в журнале, в кпк... это детская уверенность: мы не видим - нас не видят. Не смотреть ни на кого, чтобы случайно не встретить чьего-то чужого взгляда, пусть пустого, бессмысленного, и все-таки обращенного на нас. но иногда бывает так, что кто-то смотрит на нас, упорно и испытующе, и тогда любовные страдания какой-нибудь Жюли, или параноидальные размышления одинокого контрабасиста, или однотипные загадки сканворда теряются за терзающим, щекотящим чувством уязвимости. мы поднимаем глаза и встречаемся с... с чужим ненавидящим, или с чужим похотливым, или с чужим завистливым, или... но непременно с чужим. Она, например,- с чужим восточным взглядом. Этот взгляд самый страшный для любой европейской женщины. Никакая эмансипация, никакой самый высокий градус феминизма не сможет победить тот суеверный страх современной женщины перед арабским мужчиной. И дело тут вовсе не в какой-то особенности Востока или Запада, не в разности мужчин и женщин, или тех и других, но разных национальностей. Дело в том мире в котором мы живем, в том мире, в котором живет Она. В мире, до отказа наполненом стереотипами; американскими аргументами против Ирака, арийскими аргументами против евреев, российскими аргументами против кавказцев (а они между прочим совсем не далеко друг от друга). В мире, где ты и я, Ваня или Петя, Хуан или Жан-Жак, намного лучше и правильнее чем Саид, Усама, Мойша или Давид. Где слишком отчетлива граница между Западом и Востоком, и это вовсе не река Урал, и не пролив Дарданеллы. Это то, чему научил нас дядюшка Адольф...

-Настенька, вставать пора.
-угу. А сколько времени?- по утрам ей все-равно сколько времени, главное - еще поспать.
-Уже половина.
Как я раньше не замечала, что Миша такой заботливый и добрый? Может потому что проявления такой заботы в отношении к Косте последний не допустил бы? Или я просто не обращала внимания, или это так не было выражено? Может я не хотела замечать? Сладко пягиваюсь под одеялом, пытаясь потревожить Настин сон; толкаюсь осторожно, чтобы не получить сдачи.
-Без двадцати.
-угу, еще пять минут.
Миша уже встал давно, и приготовил завтрак, и музыку включил, чтобы ей проснуться было легче. И она ему "угу", а мне "отстань" на мои "вставай". Как она его уважает! Наконец Настасья побеждает себя, и поднимается, стащив конечно же с меня одеяло.
Я слышу как Миша возится на кухне. Засыпая несколько часов назад, я слышала как он покашливал и укладывался там на диване и думала: пойти ли и лечь к нему? Поднимаюсь, сажусь на кровати, гляжу на свои голые ноги. Что мне с ними сделать, чтобы так не расчесывать? Одеваю штаны, натягиваю носки, застегиваю лифчик, почему я с утра такая... не ахти?
Я захожу на кухню, они сидят, завтракают. Чай, рис, яичница. Федор увлеченно хавает. Миша, конечно, замечательный, но готовит он как-то странно.
-Мне уже выходить пора,- почему Настя всегда опаздывает?- Мне нельзя опаздывать, я и так уже постоянно опаздываю!
-И она ведь все-равно успеет помыться!
-Да мне только намочить, да высушить!- Сокрушенно кричит Настасья, убегая в ванну.
-Миша, а когда нам выходить?
-Минут в двадцать.
Миша уговорил меня поехать с ним на свадьбу. Хотя уговорил громко сказано, я и не сопротивлялась; лишь одно его заявление, что он там один не выживет - единственный, имеющий для меня значение, аргумент. К тому же мне все равно нечем заняться.
Миша долго созванивался с Аней, пытаясь выяснить куда, откуда и как нам ехать. Минут через сорок мы были на Витебском вокзале. Наобум я потащила его туда, где по моему мнению могли находиться пригородные кассы; не верил, а они там и были, в самом конце вокзала у перонов. Пока Миша стоял за билетами, я рассматривала расписания в поисках ближайшей электрички, до её отправления оставалось четыре минуты. Я показала Мише как проходят через турникеты, мы вбежали в первый вагон и сели к окошечку.
-Миша, а куда мы едем?
-Мы едем в Пушкин. Будем снимать свадьбу. Все, кого я только не звал, работают и не могут; честно, я бы тоже с удовольствием не мог бы. Но вдвоем мы как-нибудь это переживем.
Мы полистали руководство по эксплуатации к камере, я пристроилась к Мише на плечо. Чувствовала, как он придерживает мою голову рукой, как он поворачивает свою голову, рассматривая что-то вокруг. Детское село. Мы вышли в этот дикий холод, которого в городе не было. Турникеты, вокзал, площадь перед вокзалом - все как и во всех маленьких городках; машины, маршрутки, автобусы, люди, люди.
-Можно начинать курить,- Миша протягивает мне сигарету, я мотаю головой. Нам отправили такси к большим часам. Зеленая Шкода. Большие часы очень похожи на наручные, главным образом по размеру.
-Десятое общежитие.
Я и не думала, что у Пушкина такой большой размер - есть куда ехать на такси. Мы приехали, к нам спустилась Аня.

Я ведь видела её, давно очень и один раз:
-Миша, купи мне новую сумку. У этой ручка отрывается.
-Настя, подожди. Миша работал в Союзе, параллельно в Хаосе, потом устроился в кино, только теперь увольняется из Союза и Аня не стирает ему носки?!
-Аня вообще ничего не делает по дому.

На ней о-очень короткое черное платье. Только ножки какие-то невзрачные, хотя, мне бы, наверное, даже понравилось, если бы ранее Миша не смутил меня разговором о гипертрофированности некоторых женщин. Мы зашли в проходную, прошли по узкому безликому коридору, забитому различным сломанным деревянным хламом. Поднялись по лестнице, в одной из ступенек которой я нашла сквозную дырку; это мне напомнило историю про обрушившийся лестничный проем в каком-то Питерском доме, мне стало не по себе. Такой же блок, как на Пражке, только вид у него такой будто никто здесь не живет. В маленькой комнате толпа женщин: чья-то мама, чья-то мама, кто-то, кто-то и Аня.
Мы пристроились к столу как смогли. Девочки в платьицах с причесочками истерично придумывали сценарий выкупа невесты. Надо же! я увижу свадьбу. Кажется, я определенно уверюсь в ее абсурдности сегодня. На столе валяется "ромашка", початая бутылка "Бержерака", чашки, бигуди, маркеры. Я присаживаюсь на стул.
-Миша, ну что-ты такой неряха у меня! Дай я тебя почищу.
-А мне можно?- почему меня так тянет нравиться всем? Хотя почиститься не мешает, как не старалась я избавиться от Фединой шерсти, улики налицо. Или на штаны?
-Давай я помогу тебе спину почистить,- судя по тому, как Аня это делает, она не рада мне. Или шерсть Федора меня выдала? Почему я так ёрничаю?
-У тебя нет помады или блеска? Я, конечно, одета совсем не для свадьбы, скорее на похороны, но красить губы сегодня мне не в настроение.
-Тебе надо, наверно, оставить Читать далее...

-Пожрать с утра в этом городе - большая проблема,- говорит Настя.

10 утра. в шесть она приехала из Ё-бурга. Демидовский экспресс. Я помню, как я её встречала на Ладожском вокзале. Дважды. в шесть утра. метро открывается без десяти. в первый раз я читала Фауста. Помню, как я встречала Валюху, тоже на Ладожском. Но днём. в нормальное время. Как мы гуляли по нему с Викой.

-Вот почему все мечты идиота такие клёвые,- спрашивает она меня.

Я курю. и посматриваю в окно на Пушкинскую улицу.

-Потому что они легко сбываются!- сама же назидательно отвечает.

-Потому что они просты и приятны,- отвечаю, поглядывая на молодого человека позади неё с ноутбуком. Wi Fi. Ноут. Apple. Мечта...

-Вот в Москве - слякоть, в Питере - сухо, а в России - снег, из настоящих снежинок!

"снег, из настоящих снежинок!"

Она мне все рассказывает, и рассказывает. Я молчу. Слушаю. "Угу", "Ага", "Ну и", "А ты", "А он что". Мне все что-то рассказывают, о себе, о своей жизни. раскрывают душу. И никто никогда не слушает меня. Может, я просто не рассказываю... Может, мне просто НЕЧЕГО рассказать? Я - это я. и ничего. не учусь. не работаю. ни с кем не встречаюсь. ни с друзьями, ни с любовниками. ничего.

-У меня сбылась мечта - я побывала в СДК МАИ на Психах!

Она все рассказывает и рассказывает. по второму разу. по третьему.

-Я так устала! ты не поверишь,- говорит мне Вика. Мы два года не виделись. Мы встретились. И она выссказала мне всё, что у неё накопилось за эти два года. Она мне рассказывает; не слушает, но рассказывает.

Наталья, прихлёбывая чай из своей кружки, рассказывает.

Юлька, не глядя на меня, рассказывает.

Егор рассказывает.

Все рассказывают. Мне нечего. Некому. Да и не о чём.

-Господи! Я в Питере! как же круто сидеть утром, пить кофе и смотреть на Невский.

Я седла тихонько на край и свесила ноги вниз. Руки начинали дрожать, внутри в желудке сжимался туман, закружилась голова, хотелось есть. Предтошнотворное состояние. Надо успокоится: пять этажей - это не так уж и высоко, я летала выше. Но то было во сне... Я что? смерти боюсь? Вдох. Выдох. Все хорошо, и я смогу. Давай отвлечемся. Очень симпатично. Оказывается этот долбаный город неплохо выглядит с высоты птичьего полета. А почему я не пошла на крышу девятиэтажки? Там же выше. Точно тогда наверняка.
Мне уже немного спокойней, и я начинаю понемногу приживаться к этой высоте. Взгляд вниз и... опять дикий страх. Что ты боишься? Вот мой дом. Жёлтый дом. Давай вспомним какое-нибудь стихотворение. Нет, ничего в голову не идет, там пусто, как в голубом небе над головой. Высоко. Снова взгляд вниз. Ого! Уже не так страшно. Низко. Я облегченно выдохнула, осторожно поднялась, спустилась с крыши, вышла из парадной и пошла к девятиэтажке. Там стоя на крыше я поворачивалась вокруг себя, разглядывая мир вокруг, в который входило только небо и, летающие по нему, птицы. Красиво всё-таки.

Мне было немного холодновато, поэтому я подошла к камину и опустилась перед ним на колени. Поленья только занимались и потому особого тепла ещё не ощущалось. Я так и не смогла уснуть. Может, меня переполняло счастье; а понимание бесконечной близости к любимому человеку адреналином стучало в виски, не давая уснуть. Может, мне просто не хотелось пропустить ни одного момента этой новогодней сказки: с приезда, готовки ужина мужчинами, свечи, шампанское, бой курантов... Через несколько часов он проснётся и обнаружит, что меня нет рядом. Пойдёт меня искать, спускаясь по лестнице, почувствует запах утреннего кое, перебивающего настойчивый аромат цитрусовых корочек.
Остальные ещё долго будут спать. И я, не боясь холода, сижу перед камином лишь в шерстяных носках и длинном тёплом свитере, который он взял специально для меня, зная, что я сама о себе не позабочусь. Счастливая улыбка расползается по моему лицу.
Закипает чайник, я поднимаюсь и иду заваривать себе крепкий кофе. Уже давно рассвело и в новогоднее утро тысячи снежинок, настоящих белых, холодных, идеальных снежинок танцуют вальс от самого окна и до горизонта, докуда хватает глаз.
Сажусь на подоконник и, натянув на голые коленки свитер, прижимаюсь щекой к холодному стеклу, и смотрю, смотрю ка в закутанном снегом мире сейчас все спят. Или, может, только идут домой спать, опьянев от алкоголя, мандаринов и взрывов петард. Или, может, кто-то уже идет на работу. Даже такие праздничные дни мир не стоит без дела, система движется.
Горячий крепкий кое обжигает мне язык. В голове рождается мысль о сигарете. стереотипы... Я слышу скрип ступенек - мой друг появляется в дверном проёме. Кончики его губ лишь чуть дрогнут, намекая на то что он с огромным бы удовольствием закутал бы меня в самую теплую шубу, запеленал бы в тысячу одеял, не позволив сидеть мне на холодном подоконнике с голыми ногами. Но он прекрасно знает о моей своенравности и поэтому промолчит. Лишь подойдёт ко мне и поцелует: "С добрым утром", а его рука ласково, но настойчиво сгонит меня с подоконника.

Настроение сейчас - сонное =))

Я сидела на подоконнике и отчетливо слышала торопливое клацанье клавиатуры. Я боялась повернуть голову, так как знала: за мной я. Я сидела на стуле и воодушевленно набирала в ворде очередное выдуманное воспоминание, боже, неужели мне настоящих не хватает? Я со злой настойчивостью разглядывала противоположные окна, мне было противно смотреть на себя, и пыталась всячески отвлечь себя от настырного звука клавиш. Оттого что в комнате было жарко, а снаружи уже дико холодно, окно запотело, что тоже было против меня. Настроение было чудовищно. Музыка, доносящаяся из колонок, то убивала похожестью на саундтрек к фильму ужасов, то била по мозгам садизмом Дельфина, отчетливо тыкая корявым пальцем смерти на комичность момента. Наконец я не выдержала и встала, погруженная в свои мысли я иногда сбивалась с печатного ритма, чтобы подобрать слово или придумать новую глупость. Я прошла мимо и налила себе в чашку коричневого чая. Развернувшись, я взирала на себя сверху вниз, и ощущала отчетливое чувство отвращения: врать о том, что может быть, тем самым опровергая любую возможность свершения этого - просто дико. Где-то в закоулках подкрадывалось чувство жалости, я обреченно вздохнула и отошла обратно к окну, будто оно могло как-либо мне помочь...

Паша согласился на это небольшое, но очень важное событие. И теперь я увижу его не только в роли диджея, но и в роли живого музыканта! Рада до истерики :)

Уж не помню, кто говорил, что жалеть себя – последнее дело, я или Виктория Александровна, но именно этим я и занималась. Сидела на диване и зловонно дышала в потолок - курила единственный косяк в нашем доме. Самое страшное, по-моему, быть Эпикуром, не то чтобы я очень боялась боли, просто это дико неприятно; от душевной боли можно выпить, затянуть косяк, а боль физическую не унимают даже ядовитые таблетки. Хотя, скорее всего я опять что-то напутала.
Передо мной съежившись обиженным комочком сидел Саша, не моргающий взгляд его пробирался к моей совести и будто бы говорил: ну, и дура ты.
-Ну, и дура ты,- вдруг он произнес. Почему-то меня это мало удивило; выдув очередную порцию дыма, я спросила:
-Гм, и почему?
Саша, прикрыв глазки, отвернул от меня мордочку и подобрал поглубже лапки.
- Обогреватель включи – холодно мне.
Я сделала еще одну затяжку, но с места не сдвинулась, уж очень мне лень было шевелиться. Я смотрела на черное пятно и думала, скажет ли он еще что-нибудь. Через пару минут его высочество соизволили ко мне повернуться:
- Ну, прекрати уже дымить! Уже меня даже повело. Мало того что я терплю то, что ты теперь куришь дома как кочегар, ты еще вздумала дрянной травой травиться.
- Зато, смотри-ка, ты заговорил со мной!- меня абсолютно не удивляло, что из его небольшой пасти вылетают обычные членораздельные звуки,- меня больше удивляет, почему ты раньше ничего не говорил?
- Ну, я же, в отличие от тебя, в своем уме. Ты ж сейчас под этим … своим… кумаром. Мало ли тебе чего привиделось, а так ну-ка! говорящий кот! Кто знает, чтобы вы со мной сделали?
Я была просто шокирована подобным заявлением и потому несколько секунд тупо таращилась на вновь отвернувшегося кота.
- Ага, точно! Мы бы тебя сдали бы в ФБР или что там у нас есть? или лучше бы снесли в кунсткамеру, не-ет, мы бы тебя за большие деньги продали в цирк, а сами бы купили большую квартиру,- ну и скотина, однако живет в нашем доме!- Ты что издеваешься надо мной?!
- А кто меня усыпить хотел?!
- Господи, да это было сказано просто ради успокоения! Я мыть-то тебя не могу, не то чтоб усыпить.
- Ну-ну,- и снова отвернулся.
У меня голова шла кругом, повсюду мерещился дым, хотя, наверное, он все-таки был, да к тому же я оправдывалась перед собственным котом, почему я однажды ляпнула, что надо его усыпить.
- Слушай, а откуда ты пришел? Ведь не может быть, чтобы было именно так, как я знаю.
Животное повернуло ко мне свою морду и надменно фыркнуло.
- Так я тебе и сказал!
- Ой, ну да брось обижаться!- я затянулась еще раз, за всем этим разговором самокрутка неумолимо догорала,- а зачем?
- Я тебе не справочное бюро.
- Ну, ведь все-таки соизволил рот открыть для какой-то надобности.
Саша повернул голову окончательно и наставительным тоном произнес:
- А для той надобности, чтобы ты перестала травить свой организм.
- То есть, чтобы я услышала как говорит мой собственный кот, и со страху перестала, не только пить и курить, но и стала заниматься спортом и говорить маме правду? Так ты, милый, ошибочку допустил: раз ты не хочешь говорить со мной на трезвую голову - я буду теперь постоянно курить, да еще и Настасью пристращу. Вот уж у нее-то много вопросов!
Я сделала последнюю затяжку, решительным жестом затушила остатки.
- Я не твой кот! Я собственный,- и увидев мой вопросительный взгляд, гордо добавил,- в смысле, я сам по себе.

Настроение сейчас - жду...

Я с утра поехала устраиваться на работу, но по дороге поняла, что мне копец: состояние организма - траурное. Пока пыталась добраться до дома, а ведь, бля, Лиговский закрыт, стало еще хуже. Штормило меня ужасно, и физически и морально. И погода в такт: мокро , душно, и вроде холодно, а я обливаюсь потом. Ощущения лихорадочные, хотя никогда ею не болела. Добралась до постели и грохнулась почти замертво от неумолкаемой температуры и желудочной боли. Гастрит, как простуда! и вы еще спрашиваете, почему я не люблю ходить к врачам?
Валяясь в кровате в полутемной комнате, я периодически то выключалась, то вновь коннектилась с этим дерьмовым миром. Разлепляя не выспаышиеся глаза таращилась отсутствующим взглядом в черное зево монитора, или на блеклый кусок неба в пришторенном окне. В какой-то момент я открыла глаза и поняла, то ухе темно, и темно напрочь, да и мне вроде как лучше. Подлумалось: хочу пить. Поднимаясь, тобы встать, я вдруг заметила, то лежу не на тахте, на которую упала днем в полуобморочном состоянии, а на кровати. Секунду подумав, я продолжила подниматься. Темнота стала потихоньку рассеиваться от привыкания ко мне, и стала
разглядывать комнату, комната была не та. Эта, в которой я бнаходилась сейас, была больше, и судя по обоям - светлее, да и лежала я в другую сторону: так, что окно было за спиной. Шкаф большой трехстворчатый, письменный стол, компьютер, но другой, не такой как у нас. На стенах что-то висит, не то большие фотографии, не то какие-то картины; на той стене, у которой я сидела на кровати, висит куча фотографий обычного формата. На мойх ногах одеяло лежит, мягкое, наверное, пуховое; три подушки, такие как я люблю. И на мне, почему-то, не то в чем
я засыпала в лихорадочном сне, а какая-то майка и странные шорты.
Пытаясь хоть что-то сообразить, я опустила ноги с кровати и нащупала ковер. Потрогав свою голову и убедившись, что она есть, я встала и осмотрелась еще раз. Нашла комод позади кровати и книжный стеллаж забитый книгами. Приглядевшись, я заметила, что некоторые книги точно такие же какие лежат на балконе на Старой, остальные я бы не отказалась иметь у себя, разве что кроме полного собрания братьев Стругацких.
Ничего не понимая, потирая виски, я пошла к двери, за ней все также было темно и тихо. Вышла в прихожую, в которой обнатужила свой красный плащ, какие-то еще вещи и обувь, не только жеснские, но и мужские(!), среди которых некоторые мне показались странно знакомыми. Пройдя небольшой коридор, я обнаружила кухню и зашла. К своему огромному удивлению я увидела своего кота, сидящего на подоконнике. Он обернулся ко мне и сказал Настиным голосом: "Ты же к маме
вроде собиралась?"
Я распахнула глаза и удивленно уставилась на Настасью, склонившуюся надо мной в свете абажура.

Настроение сейчас - терпимое

Бывают моменты, когда чувствуешь себя по-настоящему счастливым. Тогда хочешь поделиться счастьем с другими людьми и не важно, что тебя они не понимают. Тогда хочется смеяться, кричать, обнять весь мир, хоть и кажется на первый взгляд, что это невозможно. Много ли надо говорить о радости? Каждый испытавший поймет меня. Я помню тот вечер, наверное, до мельчайших подробностей...
Вдвоем с подругой, мы, как обычно, опаздывали на концерт хороших людей. Ребята выступали на фесте, проводившимся с вечера и до самого утра, их выступление было назначено на "послеполуночи". Когда мы забежали в клуб уже давно играла музыка, но для нас было еще достаточно рано. В прихожей клуба нас неожиданно охватила неуверенность: мы не знали что делать дальше. Мы могли купить билеты, но у ребят возможно припасены для нас проходки. Мы стояли внизу, в клуб входили новые люди, кто-то выходил, охранники болтали с девушкой-гардеробщицей. Наконец мы разделились: я сдала пальто и куртку, Настасья звонила брату. Он не отвечал, не отвечал и Румик... Мы не сразу заметили, как со второго этажа по лестнице стала спускаться толпа, ребята кого-то несли. В моей голове уже пронеслась куча мыслей с различными болезненными исходами. Вдруг я узнала Ваню и Гречу. "Наверное, кого-то из ребят поранили, и парни-добрая душа, решили помочь". Но поразили выражения лиц: резкие, болезненные... И я увидела КОГО они несут. Мгновенно в голове не осталось ничего. Секунду спустя алым сердцем забилась в подсознании первая мысль:" все будет хорошо, все будет хорошо..." Ребята на руках несли Рума. Они вынесли его на улицу, где уже давно стояла скорая, на которую мой мозг не удосужился среагировать при входе. Несколько сердечных стуков спустя Настасья вихрем вынеслась вслед. Мимо проходили обеспокоенные знакомые. Пробегали ребята наверх за вещами, подскальзываясь на мокром от снега полу. Греча кому-то пытался что-то объяснить с отсутствующим взглядом. Спустилась за курткой заплаканая Маша в сопровождении знакомых девушек. Влетела Настасья забрать свою куртку. Наконец все разбежались, машина скорой увезла Рума и Машу в ближайшую больницу. Ребята поехали вслед. "Мы поедем за ним, все будет хорошо, едь домой." Дрожащими пальцами я застегивала пальто. Мэгги огромными потерянными глазами смотрела на Тихого. Тихий хмуро пытался дозвониться хотя бы до кого-нибудь. Я открыла дверь на улицу, где желтая ночь творила свои истории, здесь во мне хрустнула последняя соломинка, и слезы все-таки выползли наружу. Я терпеть не могу слезы, слезами ничему не поможешь. Но в тот вечер и я не могла ничем помочь им, а может мне просто так казалось. У Румика есть ребят; у Гречи есть Ваня, У Вани есть Настя... Сильнее всего на свете ЛЮБОВЬ
Снег и слезы сделали свое дело и в метро я пугала и удивляла людей. Последние поезда заполняли пьяные и уставшие люди. Кто-то рядом смеялся, кто-то ругался, кто-то пьяно бредил. Я была далеко. Дома меня встретили девчонки, они пили чай и ничего не знали. А мне уже было на все - тридцать минут тупого проезда в общественном транспорте вывели меня из состояния истерии.
В 0 часов 28 минут мне позвонила Настасья. В этот момент я уже все знала и мне было достаточно звонка, однако трубку я подняла. "Все живы,"- улыбаясь проговорил телефон.

Настена села на табуретку, поджав под себя правую голую ногу; облокотившись на стол, она читала музыкальный журнал. Иногда капли с её мокрых волос падали на бумагу, образуя морщинистые болячки на глянце. Я развалилась напротив: запрокинув голову и вытянув ноги, из-под полуприкрытых век я наблюдала за подругой.
- О, смотри-ка, Мэтью Бэллами выпускает новый альбом!- удивленно протянула Настасья, не отрываясь от журнала. Я лишь лениво дернула ногой на это.
За окном давно уже стояла ночь, забитые снегом тучи поливали воздух белым серпантином. В искрящейся тишине царствовал мороз, но на кухне было, как обычно, жарко. Из коридора на меня прыгнуло не послушное существо, похожее на большой влосатый персик с огромными голубыми глазищами. Существо плюхнулось набок и принялось самоотверженносебя вылизывать.Я подняла глаза к потолку, продлив немного траекторию я смогла увидеть верх стены позади меня и краешек, висящей в рамке, афиши с первого сольного выступления. За гранью моей видимости, я знала, с одной стороны афиши висят три официальных альбома группы, а с другой портреты ребят, недавно сделанных Женей. А ниже серия фотографий с различных выступлений в Москве, Казани, Николаеве, Сочи...
Я потянулась к холодильнику; услышав звук открывающейся дверцы, персиковый комок свалился на пол в надежде на очередной ужин.

Настроение сейчас - такое, что хочется выпить йаду

Слушать этот музыкальный файл

НЕ СЛУШАЙТЕ! просто нашла, решила показать подруге. СЛУШАТЬ НЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО! Покажу, сразу удалю)

Слушать этот музыкальный файл

мне бы вспомнить кто это, было бы хорошо))))

Слушать этот музыкальный файл

Люблю я этого дядю, а вот за што?

Слушать этот музыкальный файл

Детство мое, голожопое детство...

Слушать этот музыкальный файл

Взяла У Киты из Психеи, мне нра))

Слушать этот музыкальный файл

Очень красивая и очень грустная песня с одноименного альбома.

Слушать этот музыкальный файл

Одна из самых моих любимых тем с альбома "Post". я вообще люблю эту женщину!!

Он зашёл в парк. Прямо перед ним стояла на высоком постаменте каменная Екатерина, велическтвенная и гордая. Парк дремал в самом центре города, и несмотря на жизнь вокруг, в нем было всегда тихо и уютно. Он заметил девушку, стоящую перед гигантским изваянием, на фоне, которого выглядела маленькой и хрупкой. В длинном черном классическом пальто, в черном беретике, в который были убраны ее волосы, на руках черный перчатки, и в одной - ярко зеленое ялоко - насмешка над зимой. Он остановился в нескольких шагах от нее, и она, словно увидела его, развернулась и бросила ему прямо в руки это яблоко. Он поймал. Подошел к ней, она улыбалась. Посмотрев прямо ему в глаза и лукаво улыбнувшись, спросила: "А вот интересно, яблоко раздора было красным или зеленым?" Он взглянул на яблоко в своей руке, его мысли, не подчиняясь ему, новились по всему миру, играючи задевая зеленые бока фрукта. Девчонка засмеялась, обошла вокруг него, и взглянув из-за его левого рукава, сказала, указав рукавом в сторону императрицы: "Это моя тезка," и подбежала к ней. Он посмотрел на Екатерину, посмотрел на девочку и подумал, что нет ничего схожего между холодной огромной статуей и этой веселой и непосредственной девочкой. Она вновь подошла к нему, он все держал в руках яблоко. Спросила, взглянув ему в душу: "А ты был, когда-нибудь в горах?" Произнеся последнее слова так, что ему мгновенно захелось в горы. Цепляясь мысленно за бескрайние снежные склоны, он подумал: "Почему ч молчу?" Она медленно пошла вокруг памятника, он пошел за ней, сжимая в одной руке яблоко, и наблюдая за случайной знакомой. Когда они перед ними раскрылось бледно-желтое здание театра, она сгрустью заметила: "Я так давно не была в театре.." "А что тебе в нем нравится?" Она изумленно посмотрела на него, будто не ожидая, что он когда-нибудь заговорит, и ответила: "жизнь" "Пойдём," он взял ее за руку и повел чере парк к театру. Они оба были в перчатках, но он чувствовал и через ткань тепло ее руки. Он посмотрел на нее, и увидел, что она хитро улыбается, а на дне ее глаз плещется лукавство. Он понял, что она его обдурачила, что это была игра, но ему ее так не хватало...

Настроение сейчас - умаренно-радикальное
В колонках играет - Бах